И, может быть, не моргает.
Архиепископ смотрел на меня таким странно-тяжелым взглядом, что я почувствовала себя безнадежным живым мертвецом. Сразу вспомнилось, как иные духи отзываются о людях: «Мешки с костями, начинающие гнить в тот же момент, как рождаются». Иллюзия была так сильна, что я задохнулась от ужаса, ледяным металлом пролившегося в мое сердце.
Да что там я!
Воробушек, скакавший на мостовой, попав в поле зрения Ноа, вдруг замер и – клянусь вам – обреченно сел на брусчатку. А потом завалился на бок, чего обычно за птицами и вовсе не водится.
«Все тлен. Настоящий тлен», – говорил его черный взгляд.
– Не смотрите на птицу, – Ноа вдруг прервал мое приветствие. – Вы говорите со мной, а смотрите на воробья. Это грешно.
– Простите, – извинилась я. – Просто ему, кажется…
– …открылась бренность бытия, да. Обязательный этап в жизни каждого смертного.
Архиепископ величаво махнул рукой, и вспугнутый воробей, все еще слегка пришибленный озарением, поспешил уковылять в кусты. Впрочем, по дороге он с интересом подобрал крошечку, а значит, не все потеряно.
– Я не планирую сейчас идти в капеллу, – равнодушно сказал Ноа де Винтервилль, дослушав мою речь. Судя по полнейшему отсутствию реакции, я вообще зря ее разучивала. – Пусть слуги отнесут туда мои вещи, но я предпочитаю сразу двинуться дальше. Какова программа?
– По плану у нас легкий завтрак, а в полдень – аудиенция у его величества.
– Еда перед важной беседой – это грешно.
– Тогда мы можем начать с небольшой экскурсии по центральным кварталам столицы.
– Отвлекаться на занимательные факты и веселить свою душу перед тем, как взяться за перевоспитание грешника короля перед лицом богов-хранителей – это тоже грешно.
Тьфу ты. Кажется, это будет сложнее, чем мне думалось.
Вызов принят!
Я позволила себе улыбнуться – по-настоящему, глазами тоже, а не только губами – и спросила:
– Возможно, у вас есть какие-то пожелания, ваше высокопреосвященство?
– Да, – клирик скупо кивнул. – Я хочу провести ближайшие часы, гуляя по городу в одиночестве.
– Боюсь, как раз это мы не можем вам организовать…
– Почему вы говорите «мы»? Я вижу перед собой только одну грешницу. Скрываться за множественным числом, пытаясь уменьшить степень личной ответственности в каждом слове и поступке, – это трусость. Трусость – это грешно.
Я решила, что он издевается, но нет: прозрачно-синие глаза Ноа оставались безмятежными. Хорошо хоть «тлетворный» эффект от его взгляда рассеялся… Хотя, возможно, я просто привыкла. Мы в большинстве своем вообще не осознаем, насколько быстро привыкаем к чему угодно. Иначе бы и не боялись перемен.
Я призадумалась над тем, как мне взломать порочный – точнее грешный – круг общения с архиепископом, когда Ноа вдруг заявил:
– А вот молчание – добродетель. Изобразите, что вас не существует, и ближайшие часы будут приемлемы.
О! Идеально!
Так, оставив большую часть свиты у Академии, мы с Ноа и тремя охранниками отправились на тишайшую экскурсию по городу. Я гуляла в темпе клириков по самым красивым местам столицы, иногда ненадолго останавливаясь то перед одной, то перед другой шолоховской достопримечательностью. Руки чесались дать хоть какой-нибудь комментарий, но… Ладно уж.
Как это всегда и бывает, стоило мне войти во вкус молчаливой прогулки, как архиепископ передумал.
– Молчание – добродетель, но знание – свет, а свет – наивысшая добродетель, – бесстрастно изрек Ноа, столбом встав посреди Лоскутной площади. – Расскажите, как поживает моя матушка.
– У нее все хорошо.
– Она скучает по мне?
От того, с каким хищным предвкушением был задан этот вопрос, за милю тянуло опасностью. По-хорошему, на такие вопросы вообще не стоит отвечать! Их задают не для того, чтобы узнать ответ, а чтобы с удовольствием бросить потом свою ядовитую реплику.
Но, увы, в силу субординации я не могла изобразить фонарь или красиво утанцевать на дно реки – ундины, принимайте! – а потому нейтрально сказала:
– Полагаю, что да, скучает.
– Плохо, – мстительно бросил Ноа. – Скука – это грешно.
…Никогда еще я не была так близка к тому, чтобы все-таки кому-нибудь помолиться.
Об избавлении.
Аудиенция у короля прошла замечательно. Во всяком случае, для меня: ведь я провела ее в коридоре, недопущенная за «взрослый стол». Ожидая возвращения своего подопечного, я надеялась встретить Полынь или Лиссая, но дворцовый остров оказался все-таки не настолько тесен.
Днем мы с архиепископом посетили Посольский квартал и Лесное ведомство, по самую маковку заросшее мхом. Ноа отправился обменяться подарками с госпожой Марцелой из Дома Парящих, а я в главном зале департамента Шептунов неожиданно наткнулась на Дахху.
Дворцовый остров не так уж мал, ага. Зато остальной Шолох – крохотный!..
– Кес завалил интервью, поэтому я решил сегодня сам поговорить с коллегами Марцелы, – объяснил друг, показывая стопку бумаги, приготовленную для записей.
– Надеюсь, ты им никаких запрещенных средств подсыпать не станешь? – напряглась я. – Будет полный финиш, если Марцела подаст на тебя в суд за преследование.
– Да не подаст! Я объяснил им, что пишу биографию. Да и в целом я же ничего плохого не делаю, и я уверен, что Марцела тоже глубоко положительная личность. Но какой-то огромный секрет у нее есть. Будучи приличным человеком, я, конечно, совсем не хочу в нем копаться, просто планирую… – друг неопределенно повел рукой, – очертить его контур, понимаешь? Чтобы не лезть куда не следует.
Не хочет он, ага. Я ехидно вскинула бровь. Дахху врал – и Дахху очаровательно краснел.
Я не удержалась от смешка и похлопала друга по плечу:
– Что ж, добро пожаловать в клуб любопытных!
– Я думал, я его возглавляю!
– Ага. И ни разу не полюбопытствовал, кто еще состоит в участниках и где проходят наши тайные собрания.
– Я и так знаю, что исключительно в твоей голове, – показал язык Дахху.
– Один-один.
Из двери, открывшейся в ножке огромного гриба, растущего посреди департамента, вышла Шептунья с зелеными кончиками пальцев и позвала Дахху – с ним был готов пообщаться кто-то из сотрудников. Я осталась ждать архиепископа у декоративной колонии светящихся поганок.
– Я хочу поужинать на Плавучем рынке, – сообщил Ноа, когда мы покинули владения травников. – Мне говорили, в одной из местных лавок на витрине лежит морская раковина, вытащенная из Шепчущего моря, а в ней – жемчужина, которую хранительница Авена опускала в напитки перед тем, как выпить их, когда жила в Рамбле, – проверяла, нет ли в них яда. Я хочу посмотреть на этот артефакт. Неофициально, приехав без предупреждения. Мне интересно, правда ли это святая жемчужина или шолоховцы опять лгут.
Я покачала головой:
– Ваше высокопреосвященство, мы не советуем… То есть я не советую вам ехать сейчас на Плавучий рынок.
– Почему?
– Скажем так: местные жители не ждут вашего визита. И я не могу гарантировать, что они среагируют на вас желаемым образом. Думаю даже, они среагируют строго наоборот.
– Знаете… – Ноа приложил сложенные ладони к губам, будто набираясь терпения перед следующей репликой.
Если он сейчас скажет, что думать – это грешно, я взвою.
– Откровенно говоря, мне глубочайше плевать на то, как они среагируют. Если бы я волновался о чужом мнении, я бы никогда не стал тем, кто я сейчас.
Поздно вечером я полумертвая ввалилась домой.
На рынке все прошло на удивление мирно: завидев нас, люди просто предпочитали переходить дорогу (на всякий случай), но это не отменяло того, что Ноа де Винтервилль – очень, ну просто очень тяжелый тип в общении!
Мелисандр отсутствовал: он, воспользовавшись своими выходными, уже уехал в Воронов бастион, чтобы узнать нынешнее местоположение Гординиуса Сая. Кадия так и лежала в кровати в уличной одежде, отвернувшись к стене. На затылке у нее сбился колтун.
– Хей, ты спишь? – шепотом окликнула я.
– Нет. Но лучше бы спала, – последовал ответ. – У тебя есть что-то от головы?
– Могу смешать два желтка, тернасский соус и сливки.
– Очень мило, что ты не предложила секиру. Хороший знак! – хрипло простонала подруга. – Спасибо. И, это… Тинави. Я не хочу сейчас обсуждать случившееся, ладно? Можно, я пока останусь тут?
– Конечно. Если только тебе не надо предпринять какие-то действия по поводу произошедшего.
– В таком состоянии я могу предпринять разве что что-нибудь саморазрушительное. Так что – нет.
Говоря, Кадия отказывалась даже повернуться ко мне лицом. Тяжелый дух того, что Все Очень Хреново, затягивал спальню, будто болото. Проветривай не проветривай – тут нужно что-нибудь посильнее!
– Может, порцию обнимашек перед сном?
– Ненавижу обнимашки в таких ситуациях. Это слишком мило.
– А если с Марахом? – предложила я.
Кадия, подумав, согласилась. Марах возмущенно подавился какой-то гусеницей, посмотрел на меня в стиле: «Ну что за подстава?!», но потом, распушив перышки, полетел к Мчащейся. Вскоре в комнате стало немного уютнее.
Никогда не устану поражаться тому, что даже кажущийся самым вредным на свете домашний питомец – на деле не что иное, как теплый генератор любви.
17. Ну же, Ноа!
Для изготовления чучел используют мертвых представителей фауны с минимальным количеством повреждений на шкуре. Для сохранения внешнего вида шкуры ее спиртуют. Спирта не жалеть!
Приближался полдень.
Королевскую капеллу заполняли высокопоставленные гости, приглашенные на закрытую мессу его высокопреосвященства. Сам Ноа, судя по звукам, чистил зубы в своих апартаментах. Я стояла между резной дверью, ведущей в его комнату, и дымчато-розовой кварцевой стенкой – обратной стороной алтарной зоны.