– Где вы были? И… Как долго?
«Ш-ш-ш-ш… – говорил дождь. – Ш-ш-ш-ш…»
Принц вдруг закрыл лицо руками и, резко согнувшись, ткнулся лбом мне в колени. Так мы и сидели.
Потом, набравшись смелости, я стала осторожно гладить рыжий затылок.
– Все хорошо, Лиссай… Вы дома… Все хорошо… – бормотала я.
И неясно было – то ли ветер закрался в дождь, то ли плач – в тишину.
Пробило одиннадцать вечера.
Темнота сдавила столице горло. Дождь не прекращался, и где-то под ним бродили бокки-с-фонарями, загнав всех живых под крыши. Из окон по ветвям сирени стекала вода. Тонкими ручьями она скатывалась на пол, раскрывалась там блестящими лужами.
Лиссай смотрел на отражения призрачных лун в воде. Они, испещренные шрамами веток, вздрагивали от каждой капли и неравномерно, неритмично, меланхолично распадались и собирались вновь – в чем-то те же, в чем-то другие.
Я молчала. Я боялась заговорить с человеком напротив, о котором знала лишь то, что нас разделяет теперь на несколько вечностей больше, чем раньше.
В комнату проскользнул болотный огонек – сердитый и потерянный. Он прожужжал, как память, наматывая восьмерки, и вдруг завис между нами, отразившись в зеленых глазах принца. И, наверное, в моих. Допросная лампа ночи. Об этом, видимо, подумал и Лиссай.
– Вы знаете, я все-таки ушел в другой мир, – сказал он после долгого молчания. Голос его стал ниже, чем раньше. – И первые несколько месяцев ненавидел себя за то, что сделал это.
Мне подурнело.
– Потом стало легче – когда я понял правила игры. Главное из них: никому не говори, что ты принц из волшебного королевства. А то вернешься в одиночную палату.
Болотный огонек погас, решив, что роль его сыграна. А может, не хотел знать продолжение.
– Я потерял ключ сразу. Выйдя в новый мир, я упал в море, дверная ручка ушла на глубину, и как я ни пытался ее достать – не мог. Я плохо плаваю. Раньше плохо плавал. Тогда меня выловили, а теперь я умею. После психушки я потратил два с половиной года на то, чтобы все-таки, при помощи определенных людей, отыскать ключ от Святилища на дне моря, – кивок мне за спину. – Потом я пытался найти Лайонассу: мне было недостаточно просто подумать о Шолохе, чтобы вернуться. Новые возможности путешествий означали также новые возможности ошибок… Там по времени уже не ясно – где-то я проводил день, где-то минуту, где-то неделю. Когда я все же оказался здесь и прочитал в газете, что в королевстве прошла всего неделя, а не четыре года, как у меня, я… – Лиссай запнулся. Судорожно вздохнул.
Прикусил губу, смахнул челку:
– Я подумал, что мне очень повезло.
– Я так рада, что пропорция времени не оказалась обратной, Лиссай, – сказала я, коря себя за эти рассудочные кривые слова.
– И я, – сказал принц. – Я бы тогда повесился, – просто добавил он. И уставился на свои руки – все в мелких белых шрамах поверх веснушек.
Я шмыгнула носом и жалко улыбнулась. В ответ на эту пародию он тоже улыбнулся, но по-настоящему. Сразу потеплел, зажегся как факел – рыжина вернулась, золотом будто осветила воздух за креслом и под кроватью, и каждая веснушка вспыхнула звездой, отмечая маршрут: я шел здесь и здесь, а там я летел.
Я не могла оторвать от него взгляд. Мне казалось, я сижу перед распахнутой вселенной.
Лис достал из кармана жестяную коробку – в ней оказались подаренные мной карамельки в шуршащих обертках.
– Они так и не кончились за эти годы, сколько бы я их ни ел. – Принц покачал головой: – Я поверить не мог.
Лиссай закинул ириску в рот, задумчиво пожевал.
– Знаете, однажды попробовав, не остановишься, – сказал он слишком серьезно для разговора о карамели. – Я помню, как испугался, когда впервые увидел Святилище. Тот страх прошел быстро, и я с удовольствием стал познавать Междумирье. Следующий ужас – когда я оказался в плену у Зверя. Тоже отлегло. А потом я умер. – Лиссай протянул мне коробочку: угощайтесь. – И, казалось, тут осторожность точно должна перекрыть воздух вдохновению, но… Когда я вернулся, я просто не смог.
– Не смог что?
– Не смог жить, как прежде. Делать вид, что ничего не случилось. Мне всего было мало. Если однажды ты попробовал на вкус правду о себе, то уже никогда не смиришься с подделкой, ведь компромисс с собой – это просто проигрыш. Поэтому я все равно ушел. Там, когда все было плохо, я молился, как ребенок – только дайте мне вернуться, и, клянусь, я больше не заикнусь о Междумирье… И поэтому, кажется, унни не хотела мне помогать. Только смеялась, глядя на то, как я скупаю и краду дверные ручки по всей планете, надеясь с их помощью открыть Святилище. Она знала, что это лживое обещание. Что я не потяну такую цену слова.
Принц замолчал. Я всмотрелась в его лицо еще внимательнее. Кажется, там, в глубине глаз, поблескивали теневые блики – мои бывшие друзья.
– Унни… – Я сглотнула. – Значит, в путешествии вы научились колдовать?
– Пришлось. Кстати, со мной унни говорит вашим голосом.
Я скрыла смущение за новым вопросом:
– И в итоге унни помогла вам. Это случилось, когда вы перестали бояться?
– Нет. Это случилось, когда я набрался смелости признать правду о себе.
– Правду о том, что в Междумирье вы живее, чем вне его?
Он помолчал, потом улыбнулся:
– Я бы не смог сформулировать это лучше, Тинави.
В зрачках принца бешено плясали искорки энергии унни, и во мне навстречу им поднималась темная, безнадежная волна.
И вдруг я отчетливо поняла, что знаю, о чем говорит Лиссай – об этом счастье, об этой непреодолимой тяге, что бесконечно зовет тебя куда-то за горизонт.
О всполохе в искре, из-за которого тебе так часто снятся янтарные рощи на закате и качели в забытом саду, а сердце вновь и вновь обливается горяченным оранжевым светом. И душа сжимается от неясной, безысходной тоски по чему-то, чего даже, кажется, не существует: по какому-то миру, которого нет, или по какому-то состоянию – давно забытому или, напротив, еще не случившемуся с тобой.
Во мне тоже всегда жила эта зыбкая безбрежная тоска, из-за которой все одновременно теряет и обретает смысл. Слишком похожая на любовь, чтобы хранить ее в тишине, слишком неуловимая, чтобы говорить о ней вслух. Тоска, по сравнению с которой вся жизнь, все ее достижения, провалы, мечты кажутся незначительными, слишком плотными и материальными, чтобы воспринимать их серьезно.
Тоска, за секрет которой ты заплатишь любую цену, не торгуясь…
Я ругалась на беспечность, с которой принц огласил свое желание пройти в другой мир, не понимая, что вся его легкомысленность была только ширмой. Только попыткой уговорить себя, что это так… Игра, глупость, экскурсия, понарошку, не страшно. А вовсе не шаг навстречу своему истинному «я»: такому желанному и такому пугающему – потому что однозначно не вписывается в привычный мир.
Я смотрела на Лиса, и Лис смотрел на меня. И было что-то настолько горькое и свободное в его лице, что у меня перехватило дыхание.
Четыре года. Целых четыре года, Лис. Ведь ты совсем другой человек теперь.
Но я знала, что принц не жалеет ни об одном дне. Что вернись он назад во времени – ушел бы снова. И снова.
И снова.
И снова.
– Я знал, что вы поймете, – тихо сказал Лиссай.
Мне почему-то стало больно от этих слов. Больно – и одновременно свободно, будто в душе открыли дверцу – запертую, заклинившую годы назад. И от этого – яростно.
Ведь я сама ее заперла.
Мне так жаль. Я понимаю тебя. Я бы тоже ушла, сто из ста раз – я бы тоже ушла. Возможно, часть меня и сейчас хочет этого. Но мне все же так жаль…
Я всхлипнула и смахнула слезу.
Лиссай посмотрел на то, какими мурашками покрылись мои локти, и протянул мне свою иномирную кофту. Потом крепко сжал мои руки – то ли утешая, то ли пытаясь убедиться, что мы – настоящие. Не привидения. Не мечты. Не миражи. Кожа у Лиса была тонкой и теплой и будто бы слегка светилась в темноте. Я смотрела на узор из веснушек, казавшийся то ли созвездием, то ли пергаментом с предсказанием.
Лиссай вдруг грустно рассмеялся, и я удивленно подняла голову.
– Простите. Просто, кажется, наша история повторяется: я возвращаюсь издалека, вы плачете, а потом… – Лис, припоминая, посмотрел мне за спину, на дверную ручку, символ опасности, и утрированно округлил глаза. Я всхлипнула, а потом подыграла и прижала палец к губам. Лиссай наклонился и невесомо, нежно поцеловал меня в висок. Своебразная дань традиции.
Мы улыбнулись друг другу.
На одну сотую, нет – на одну тысячную отлегло…
– Хорошо, что вы снова дома, – упрямо шепнула я.
– Дома, – эхом отозвался Лиссай, крутя в пальцах пижамную пуговицу, которая висела у него на груди вместо оберега. Другая рука принца так и сжимала мою, не отпуская. Наши взгляды вновь встретились.
И долго дождь шумел за окном.
22. Безлунный театр
Весь мир – театр, но сценария не дали; ни режиссерам, ни актерам.
Зато зрителям – гнилых томатов – от души.
В ночь бокки-с-фонарями не стоит тревожить холмы, каким бы чудаком не от мира сего ты ни был.
Я осталась у Лиссая до утра.
Когда солнце дотронулось до неба, окрасив его нежно-розовыми тонами и подсветив снизу полупрозрачные перышки-облака, а за приоткрытым окном послышались шорохи островных зверьков и рассветные напевы птиц, я бесшумно надела свою мягкую замшевую обувь, стянула растрепавшиеся волосы в низкий хвост и проверила драконьи скорлупки в боковом кармане сумки.
Принц молча стоял у окна, со странным выражением лица глядя на то, как постепенно светает. На его щеке отпечатались циферблаты сразу нескольких часов – на запястье Ищущего они были надеты друг за другом, подряд, и каждая пара показывала время одного из иных миров. Часы тикали вразнобой, и всю ночь это тиканье, похожее на шепот песка из забытых легенд, отдавалось по всей комнате и будто где-то внутри меня.