уйти навсегда, дождавшись последней октябрьской ночи.
Но есть и другие – ревенанты.
Их в нашем мире держит лишь одно: месть. После гибели ревенанты почти лишаются памяти. К ним сложно подойти: отталкивают болью. Они бродят в полубреду, обычно возвращаются к своему дому и стонут там, и злятся, потерянные и не понимающие, что делать, лишь твердящие свое имя, как молитву. Энергия ревенанта спрятана в нем до поры до времени: до того момента, пока он случайно не столкнется с виновником своей смерти.
Кстати, да…
– Почему ты хочешь убить именно жреца, а не богиню? Может, лучше на нее откроешь охоту – и заодно скажешь нам, кто она? – спросила я девочку.
– Не знаю ни о какой богине… Жрец выбрал меня, привел… Сказал: верь, и все получится… Завязал глаза… Я испугалась… Кто-то тронул… Не получилось… – пробормотала Бетти.
И полностью, эх, воплотилась.
Потому что – последняя деталь в портрете ревенанта, – когда он окажется рядом с целью, он соберет воедино всю до того копившуюся энергию и станет чудовищем.
Чудовищем на вечерок, для одного человека. Равнодушным к остальным. Монстром, который исчезнет, убив злодея. Или умрет в схватке – если кто-то вызовет его на бой вместо намеченной жертвы.
Прикусив губу – воздух наполнился чужой болью, пробирающей, как морозные иглы, – я смотрела на то, как обрастает плотью и странно выворачивается тело Бетти. Суставы гнулись и ломались с хрустом, на удлинившихся руках пальцы отрастали, как у ящериц, сквозь голову пробились ветками два крученых, уходящих назад рога, а рот превратился в жвалы.
Прах. Меня трясло оттого, что я ничего не могла сделать для Бетти. Для той, настоящей Бетти, умершей при Прыжке.
– Мне жаль… – тихо сказала я.
В ответ нежить, чернее черного, вскинула к небу морду и засипела, обозначив начало охоты.
– Я побежал, – кратко сообщил Анте и действительно побежал, судя по скрипящим доскам моста.
Ранее это не имело смысла: призрак бы нагнал мгновенно – легче ветра, он даже не нуждается в телепортации. А вот нежити придется попотеть, пошевелить ручками-ножками.
– Догоняйте, что встали? – рявкнул у меня за спиной Давьер, но я не обернулась.
– Не убежать нам от тебя, да? – спросила я ревенанта дрожащим голосом. – Ты быстро бегаешь… Очень быстро бегаешь, хорошая девочка…
– Аргх! – жвалы клацнули у меня перед носом – «отойди!».
Усики нежити, капая какой-то слизью, приблизились ко мне, изучая.
– Хоро-о-о-ошая девочка… – продолжала я, чувствуя, как сердце бьется где-то в горле, мешая дышать.
Шипя, ревенант на выгнутых в обратную сторону ногах попробовал меня обойти. Я упрямо двигалась параллельно ему. Мысли тоже двигались. Параллельно решениям.
Я не могу вступить с ревенантом в схватку – не голыми руками, это идиотизм. Я не могу сделать шаг вбок с театральным «оп-ля!» и предоставить Гординиуса на растерзание твари. Даже Анте, король всех циников, понимает, что так нельзя. Я не могу больше задерживать нежить разговорами – собеседники ее не интересуют.
Впрочем, стоп.
Как всегда говорил магистр Орлин: «Перестаньте думать о препятствиях и начните – о возможностях».
Так-с…
Все еще не давая нежити пройти, отвечая шагом на каждый ее шаг – какая настырная человечишка, не разойдешься, – я сменила фокус мыслей на оптимистично-самоубийственный.
Я бегаю быстрее, чем Анте с Гординиусом на руках, – можно ударить тварь, вызвав на бой, и рвануть в обратную сторону. Плюс: перекину ответственность на Теннета, ведь тогда ему придется меня спасать. Минус: как он сказал, «кладбище близко, не страшно». С Анте станется изобразить, что он не заметил смены кадра.
Но, добежав куда-то, я могу найти там союзников. Попросить, что ли, культистов о помощи, а то мало им приключений на вечер? Хотя нет, культисты опять штаны потеряют, зато…
Точно!
Идеально!
– Бетти, не смею задерживать, – я отвесила нежити полупоклон и отошла, пуская ее вперед. Там, вдалеке, странно горбатилась улепетывающая фигура Давьера, утяжеленная длинными конечностями волшебника, свисающими по сторонам.
Ревенант, уже уставший от моего общества, с предвкушающим сипом шагнул в ту сторону, но я, сорвав лассо с бедра, зацепила им витой рог твари.
Бетти дернуло назад. Я затянула петлю туже, так, чтобы ревенант взвизгнул и, после секунды осмысления – было видно, как перекатываются желваки, – бросился уже на меня.
Я метнулась прочь от моста, обратно.
Это всего лишь тренировка. Беги-беги, Тинави. Все нормально. Цель недалеко! Пятьсот метров. Четыреста. Триста. Где-то вдалеке мне почудился удивленный вскрик Анте («Вы окончательно чокнулись, Страждущая?!»).
Ревенант бежал тяжело, грузно наваливаясь на размякшую ночную дорогу, застревая в ней длинными пальцами ног. Я же волновалась не столько за скорость, сколько за идею в целом…
Потому что вся она основывалась на единственной фразе, брошенной камераром Варроком Хасилиусом в день, когда я получила свой тридцать третий кабинет: «Еще одну скульптуру со знаком спирали – монаха – я видел на дороге у Призрачной Рощи».
Лишь бы это была та самая!..
– Сэр! – я исказила голос в Просьбе заранее, едва приметив тусклый свет лампады в тумане. – Сэр! Пожалуйста! Помогите!
Мысль о том, что будет, если скульптура монаха не оживет, разжигала панику. Пятьдесят метров… Двадцать…
– Сэр монах! Защитите… э-э-э… дитя церкви от страшного монстра, прошу вас, пожалуйста!
Только сверчки поют на обочинах да сипит сзади нежить.
– Бездействовать – ГРЕШНО! – наконец рявкнула я, надеясь не только на Просьбу, но и на авторитет Ноа де Винтервилля.
И – да.
Свет дрогнул в белом тумане.
Я вихрем промчалась мимо монаха, который, со скрежетом отбросив фонарь в сторону, выпрямился посреди дороги, встречая нежить со столбом-указателем, вытянутым на манер копья.
– Спасибо! – выдохнула я.
Надо запатентовать игру «Передай защиту».
Монах сражался быстро, ловко для камня: все время перемещался, не разгибая ног, делал широкие взмахи шипастым столбом, сначала обороняясь, а потом – уже нападая на ревенанта. Нежить клацала жвалами, прыгала, шипела, пыталась достать его то тут, то там, но каждый раз железный указатель преграждал ей путь.
Наконец ревенант, пронзенный насквозь, сначала с сипом завалился на дорогу, содрогаясь, а потом тихо растаял, как пепел на реке.
Монах невозмутимо поднял свой фонарь и принял прежнюю позу. Кончик носа отколот, щерится совсем не благостно. Указатель залит багряной кровью чудовища, не спешащей исчезать.
Да… Теперь в ночи это выглядит еще хуже.
Когда к нам добрался Анте, я читала старинный заговор над светящимся пятном, оставшимся на дороге после ревенанта.
Этот заговор не таил в себе колдовства, он скорее был древней традицией, данью уважения к тем, кто ушел и уже не вернется. Напевом, брошенным на жернова бесконечности.
– Тинави, перестаньте оживлять скульптуры! – зашипел, перебивая меня, Давьер. – Вселенная построена на балансе, здесь нельзя бесконечно брать!
– Я знаю это, Анте, – я нахмурилась.
– И тем не менее прибегаете к поддержке статуй, не пойми чьих! Какого черта! Запомните: зачастую, чем легче вам оказывают помощь, тем большее потребуют в ответ. Оказать человеку услугу – сделать первый шаг к приобретению раба в его лице!
– Мне кажется, баланс вселенной не столь прямолинеен, – возразила я. – Помогая другому, ты можешь заработать этим некие бонусы в иных областях. И наоборот: не обязательно расплачиваться по долгам в том же окне, где брал заем. Мир интереснее банка.
Анте гневно выдохнул и наставил на меня указательный палец:
– Глобально – да, вы правы! – сказал он с такой интонацией, будто подразумевал обратное. – Но в повседневности никто не хочет рассуждать на этих уровнях. Поэтому для малых связей применяют классическую, упрощенную механику: берешь у кого-то – расплачивайся с ним же. Грубо, но эффективно. Плодить должников «на будущее» любят и люди, и боги, и скульптуры. Далеко ходить не надо: ваш Полынь на этом строит половину коммуникаций. Я. Рэндом. Карл. Так что завязывайте со скульптурами, черт бы вас побрал! Просто спрашивайте себя иногда: а не фигню ли я собираюсь сделать? И если фигню – не делайте! Элементарно!
Я поморщилась, но кивнула.
И заново, покосившись на Анте, стала читать заговор, плавно двигаясь вокруг серебристой отметки, прикасаясь пальцами то к своему лбу, то к ключицам, то к основанию ладоней – к точкам смирения, помогающим не забыть. В неверном свете лампады монаха моя тень то удлинялась, то укорачивалась, танцуя на пустынной лесной дороге.
Я думала, Анте снова наорет на меня, потребует немедленно продолжать путь и не заниматься глупостями, все равно не имеющими реальной силы, но хранитель, как ни странно, не возмущался. Он только молча ждал, уложив нашего пленника на траву.
– Тинави! – наконец перебил он меня.
С какой-то непривычной интонацией.
Я обернулась. Половина лица Давьера была в тени, глаз черным колодцем темнел под упавшими волосами. Другая половина – на свету. Сосредоточенная. Бесстрастная.
– Считайте, я вам этого не говорил, но главную строку этого заговора – «ты сеял не зря» – вы должны повторить рефреном, – хранитель туго сплел руки на груди. – На стародольнем, нитальском и шэрхенлинге. Так правильнее. Да, в этом заговоре нет магии, но есть милосердие. Отчего мертвым больнее всего? Оттого, что они ушли, а мы остались. Мы должны показать им, что они тоже здесь. Они живы, живы в чем-то!.. Не забыты. И эта строка на трех древнейших языках Лайонассы достучится до их искр, где бы они ни расцвели вновь, угаснув здесь. И утешит их. А просто стародольний – пшик… В нем не хватит глубины, Страждущая. В нем не хватит веры.