– Я думаю, Шолох вас тоже любит, Лиссай. Или хотя бы присматривается к новому вам – с большой симпатией. Он же у нас совсем не дурак, не слепой, да и со вкусом у него все всегда было здорово.
– Хм. Почему-то сочетание слов «присматриваться» и «со вкусом» в одном предложении вызвало у меня ощущение, будто Шолох собирается меня съесть, – хмыкнул Лис.
Мы рассмеялись.
Глядя на пламя, я вспомнила, как недавно мы с Дахху стояли на мосту Неразгаданной Потери и друг говорил, что есть большая разница между тем, чтобы жить в Шолохе просто так – и жить в Шолохе потому, что сам выбрал сюда вернуться.
Пожалуй, это был тот же самый мотив, что и в словах принца. Вечный мотив, напоминающий о том, что есть огромная разница между тем, чтобы быть с кем-то из страха одиночества, и тем, чтобы просто любить. Создавать что-то из страха остаться никем – или из желания отдавать. Убегать «от» – и приходить «ради».
Страх и любовь. Слабость и сила. Детство и зрелость.
Мы с принцем сидели бок о бок у полыхающего костра. Я покосилась на Лиса. В легком мареве горячего воздуха он был похож на ангела с выцветшей фрески. Слишком красивый. Слишком. Челка-катастрофа. Глаза-фонари.
Теперь-то вы достаточно опасный человек, Лиссай?
– Кстати, – сказал Лис, посмотрев на свои пальцы – все в маленьких белых шрамах. – Я должен признаться вам кое в чем, Тинави.
– Конечно. Давайте.
– Как я уже говорил, в путешествии я постоянно ел конфеты, которые вы подарили, – он улыбнулся. – И они никак не заканчивались. Стоило доесть – появлялись заново. Так и провели со мной со мной все эти годы.
– Кошмар! – ахнула я. – Они ведь не были рассчитаны на столь серьезную роль. Хотя почему-то в жизни так всегда и бывает: что делается без ожиданий, оказывается ключевым… Лис, вам же, наверное, ужасно надоел вкус этих карамелек? Или… Если ваше признание заключается в том, что на самом деле вы вернулись в Шолох за добавкой, – я с ума сойду!
– О нет! Я постепенно веду к другому. – Принц коротко рассмеялся, но потом посерьезнел. В его голосе появились новые интонации. – Дело в том, что каждый раз, открывая коробку, я мысленно беседовал с вами. Тинави, я не удивлюсь, если все эти дни вы икали как проклятая. Я говорил с вами, как помешанный; мне нужно было за что-то держаться в том странном мире, где я так долго прожил… Мне нужно было за что-то держаться, – повторил он задумчиво и подбросил еще веток в жарко вспыхнувший костер. – И я держался за вас.
Пауза.
Ох.
– И на сегодняшний день получается, что я знаю вас много лет. Что вы, пожалуй, самый близкий мне человек из всех живущих, однако… – Лис помедлил. – По большей части это придуманная вы. А вы знаете меня всего год – но меня старого. В общем-то, я полагаю, что пройдет какое-то время, прежде чем мы поймем, как с этим быть.
Он замолчал. Вокруг него росли тени далекого леса. Черный купол южного неба неспешно проворачивался по своей оси, приближая утро. Я смотрела на принца во все глаза.
– Да, вот так мы попали, Лиссай… Я даже не знаю, что сказать на это, если честно. Наверное, то, что я уверена: мы справимся. И… Могу только надеяться, что мое придуманное вами «я» действительно вам помогало. Но не настолько, чтобы я настоящая теперь показалась на его фоне какой-то весьма сомнительной личностью, – спохватилась я.
– Совсем нет, – улыбнулся Лис. – Во всяком случае, сидя здесь и сейчас, я пугающе счастлив: это явно свидетельствует об обратном. И, заканчивая разговор о признаниях… Я уже давно хотел сказать кое-что. Наяву. Не во сне и не в мыслях. Не энергии унни, говорящей со мной вашим голосом. А вам.
Принц наклонился и что-то шепнул мне, щекотнув рыжими волосами по глазам. Это произошло так быстро, что я не успела остановить его. И только потом извинилась:
– Я не слышу этим ухом.
– Я помню, – сказал Лиссай. – На то и расчет: иначе бы я стал ждать ответ, что было бы неуместно.
И тотчас тайна, которая хочет быть разгаданной, сгустила воздух до воды. Тронь – и пойдут круги.
Лис снова улыбнулся. Я покраснела.
Небо росчерком пересекла падающая звезда. Мы переглянулись и оба что-то на нее загадали.
Той ночью мы так и просидели у костра до самой зари.
Что, наверное, очень здорово. Потому что, когда над пустыней натянулась красная нитка рассвета, на ее фоне стало видно смазанное пылевое облачко… Такое маленькое и незначительное издалека.
Такое смертоносное, едва приблизится.
Песчаная буря.
Мы с принцем вскочили на ноги, бросились к гостевым домам:
– Тревога! Подъем!
31. Сердце бури
Госпожа Удача любит наряжаться в Невезение, чтобы сразу отказать в знакомстве тем, кто опускает руки слишком быстро.
– М-да, придется поторопиться! – крикнул Полынь.
Ловчий залез на верхушку скалы, под которой жались гостиницы оазиса, и оттуда изучал горизонт, глядя в серебряный бинокль со значком департамента Ищеек на боку.
Но даже без увеличения зрелище, явленное вдалеке, не предвещало ничего хорошего.
Невероятных размеров бронзовая туча, ворча и перекатывая мышцами, гремела на востоке. Она навалилась на пустыню глухой, голодной злобой, и в ее сухом чреве то и дело мелькали багряные разряды молний.
Песок, поднятый ураганом, стирал детали, но все мы знали: в глубине таких бурь живут шувгеи. Колдовские смерчи, демонические воронки, выходящие на охоту стаей.
Внутри каждого сидит злой дух – собственно шувгей, – который больше всего на свете любит лакомиться человечиной. Воронка воздуха затягивает тебя в разреженное сердце смерча и уже там начинает шинковать, как салат к обеду, никуда не торопясь. Как именно это выглядит, неизвестно: до сих пор никто не выживал.
Или выживал, но не спешил распространяться. О действительно страшных вещах не хочется вспоминать. Мусолят косточки катастроф только те, кто обошелся малой кровью – или вовсе проходил мимо.
Говорят, в Лайонассе шувгеи появились после падения Срединного государства. Они стали одним из порождений остаточной магии, которая разлилась по Мудре в тот год, когда срединную столицу сожгли драконы. Ведь даже смерть одного человека вызывает сильный всплеск бесконтрольной энергии унни, а что уж говорить о единовременной гибели целого города…
Полынь спрыгнул со скалы:
– Я разглядел очертания семи крупных воронок. Они растянуты цепью, зазоры по несколько миль каждый. Но и в этих «окнах» с видимостью будет очень… – он вздохнул, – очень нехорошо. Все готовы? Тогда выдвигаемся.
И мы пошли навстречу урагану. Выбора у нас не было: «глушилка» Тишь подавляла телепортацию, классическая магия практически отсутствовала в Пустыне Тысячи Бед – из-за случившейся здесь трагедии, а Скольжение Полыни не делилось сразу на пятерых.
Признаться, это было очень странно: пешком идти на бурю. Противоречило инстинкту самосохранения.
Если тебя уже закинули на дно ущелья, заполненного мраком и кошмарами, то ты понимаешь, зачем тебе лезть наверх, и все твои чувства сами выталкивают тебя к свету. Но хладнокровно, монотонно спускаться вниз куда сложнее – что-то внутри отчаянно сопротивляется подобной тактике.
Мы шли, и буря все выше приподнимала свой карминно-пылевой подол.
Гул ветра нарастал. Пески под нами шевелились, хватали за ноги. Иногда кто-нибудь из нас падал, и с каждым разом вставать оказывалось все труднее.
Я обвязала голову платком, оставив только щелочку для глаз. Острые злые песчинки били в самый зрачок. Я поминутно терла глаза руками, но ощущение того, что теперь под веками у меня живет песок – вместо теневых бликов, – не уходило.
Наконец Полынь, шедший первым, остановился. Он обернулся, окинул болезненно-сухим взглядом нашу компанию и вдруг рывком натянул мой платок вниз – так торговцы опускают гребенчатые ставни лавок перед уходом.
– Замотайтесь все! Я доведу! – крикнул Ловчий.
– Полынь, возьмите бинокль! – предложил Дахху. – Защитите глаза хоть как-нибудь!
– С ним невозможно идти! – возразила Кадия. – Слишком большое приближение!
– Ничего, у меня есть магия! – Полынь, пусть с видимым усилием и только с третьей попытки, но наколдовал себе защитный шлем-пузырь.
Остальные наглухо скрыли лица и вцепились друг в друга, как в карнавальном танце. Мы вытянулись вереницей, и воющие барханы приветствовали наш путь, танцуя и поднимая пески.
Рядом с Полынью осталась мумия: единственная, кому буря не причиняла неудобств. Еще ночью эффект уменьшающего артефакта развеялся, и теперь наша забинтованная подруга в полный рост ковыляла рядом с нами, крутя головой и что-то одобрительно сипя при виде барханов. Признаться, она была очень кстати: мертвец не только вносил в нашу команду бодрящее разнообразие, но еще и нежно поддерживал первопроходца-Ловчего, когда тот, бывало, спотыкался.
Мне же в темноте платка вспомнилась иномирная картина, чью копию Анте однажды показывал нам с Кадией. Она называлась «Притча о слепых» и была нарисована до того жутко, что от нее сложно было оторвать взгляд.
– «Если слепой ведет слепого, то оба они упадут в яму», – продекламировал тогда Давьер, склонив голову набок и любуясь полотном. – Что означает: тщательнее выбирайте учителей.
– А если выбираешь не ты, а тебя? – пробормотала я, силясь найти в уродстве картины хоть какой-то просвет красоты.
– Пф. Иллюзия, придуманная слабаками. Все, что с нами происходит, – следствие нашего, и только нашего выбора.
– Если бы это было так, то все бы жили счастливыми, богатыми и знаменитыми, – возразила Кадия.
– А кто говорит, что люди умеют делать правильный выбор? Большинство даже в теории не знает, в чем он для них заключается. Ну а на практике и вовсе выходит черт-те что.
…Прошло еще много времени в пути, когда плечо Полыни, за которое я держалась, ощутимо напряглось.