Армейские соединения из Аризоны и Нью-Мексико перекрыли Викторио все пути в Сан-Карлос и Мексику, и мятежный вождь затаился в Черных горах километрах в ста от Централ-сити. Полковник Хэтч любил говорить, что по сравнению с Черными горами даже поля застывшей лавы в Северной Калифорнии покажутся зеленой лужайкой. Но Хэтч даже преуменьшал. У Рафи складывалось впечатление, что на исходе шестого дня творения Господь собрал все самое омерзительное, ядовитое и колючее — одним словом, все то, чем не желал портить остальную землю, — и слепил из этого материала Черные горы. Викторио знал эти места как свои пять пальцев.
Стоило последнему мулу войти в каньон, как загремели выстрелы ружей.
«Опять ему удалось провернуть свой фокус!» — подумал Рафи.
Викторио удавалось водить за нос даже следопытов-апачей, находившихся на службе в американских войсках. Вождь снова заманил майора Морроу и бойцов Девятого кавалерийского полка в ловушку. Рафи, как ни старался, никого не мог разглядеть среди скальных выступов и зарослей кактусов. Казалось, огонь вели сами стены каньона.
— Черт бы подрал его со всеми потрохами, — выругался Морроу. Майор никогда не скупился на проклятия. Самые забористые из них были еще на подходе.
Морроу был щеголеватым пухлощеким мужчиной с кротким взглядом. На крутой лоб вечно падала прядка редеющих волос. Майор куца естественнее смотрелся бы за прилавком отдела галантерейных товаров: выбери он профессию продавца, ни один человек не ушел бы из его магазина без покупки. Морроу отличала редкая настойчивость.
Он уже девять месяцев гонялся за Викторио, терпел лишения и уворачивался от пуль, и потому поимка вождя стала для майора делом чести. Пока бойцы спрыгивали с лошадей и бежали искать укрытие, Морроу кинулся к Рафи, притаившемуся за креозотовым кустом. Эхо ружейной пальбы гуляло по каньону, отражаясь от стен, и очень скоро было уже не разобрать по звуку, откуда именно стреляют.
— Коллинз, приглядите за Гейтвудом[117]! — проорал майор.
— Слушаюсь, сэр.
Лейтенант Чарльз Гейтвуд ехал впереди колонны, чтобы вверенные ему следопыты-апачи могли сразу доложить обстановку после возвращения из разведки. Когда Рафи познакомился с Гейтвудом несколько лет назад, он был готов побиться об заклад, что молодой офицер двадцати шести лет от роду просто не успеет погибнуть от рук апачей, поскольку не дотянет до первой стычки с ними. И все же Гейтвуд до сих пор оставался жив.
Лейтенанта терзала какая-то хворь, от которой он страшно отощал и выглядел таким хлипким, что, казалось, его способен переломить надвое простой порыв ветра. Огромные лучистые глаза казались запавшими в обрамлении темных кругов, похожих на синяки. На изможденном лице особенно сильно выделялся нос, выступавший вперед, как топор, воткнутый в ствол поваленного дерева. Следопыты-апачи между собой называли лейтенанта Клювом и были ему по-собачьи преданы. Это обстоятельство поведало Рафи о Гейтвуде больше, чем любая официальная характеристика или рапорт. Апачи умели с первого взгляда разглядеть человеческое нутро.
Перемещаясь перебежками в поисках Гейтвуда, Рафи то и дело поглядывал на стены каньона, силясь определить по выстрелам, сколько у Викторио людей. Пока, по общим прикидкам, количество воинов в банде вождя за прошедшее с весны время выросло в два раза. По всей вероятности, в отряд вливались все отщепенцы окрестных земель, включая территорию Мексики.
Рафи обнаружил Чарльза Гейтвуда притаившимся возле камня. Лейтенант вроде пытался спрятаться, но только не разобрался, откуда ведется огонь, и потому присел на корточки не позади валуна, а перед ним. Нырнув за камень и пригнувшись, Рафи осторожно выглянул, так напугав Гейтвуда, что тот едва не повалился на спину.
— Лейтенант! — Рафи приложил ладони ко рту и закричал что есть мочи: — Вы не с той стороны камня!
Осознав свою ошибку, Гейтвуд досадливо поморщился. Пригибаясь к земле, он обогнул валун и присел рядом с Рафи. Прислонившись спиной к камню, Чарльз положил себе на колени винтовку «спрингфилд».
— Боже всемогущий, Коллинз, все палят в белый свет как в копеечку. Дурдом какой-то, честное слово. Мне кажется, вы тут единственный нормальный.
Тут Гейтвуд что-то заметил на склоне и весь подобрался. Вскинув винтовку, он прицелился в апача, который несся на всех парах по одному из низких гребней. За ним бежали еще двое. Рафи положил ладонь на ствол ружья и пригнул его к земле, заставляя Чарльза опустить оружие.
— Это Смертельный Выстрел, Грезящий и Феликс Уард. — Рафи тут же сам себя поправил: — То есть я хочу сказать, Микки Фри.
— Как вы можете их разглядеть с такого расстояния?
Рафи в ответ лишь пожал плечами. Он и сам не знал.
Выстрелы стали звучать реже — бойцы перезаряжали оружие. Рафи с Гейтвудом увидели, как сержант Смертельный Выстрел замахал рукой тем, кто следовал за ним, и прокричал зычным голосом:
— Проклятье! Мае бьен! Скорее!
Апачи были свирепее и сумасброднее пима и навахо, но при этом слыли куда более преданными и отважными. Имелась в стаде и единственная паршивая овца: Феликс Уард.
Рыжеволосый паренек, из-за которого двадцать лет назад пытались арестовать Кочиса, в результате чего в Аризоне вспыхнула война, вернулся, словно несчастливая монета. Все это время он жил с племенем Белогорья. В силу одному ему известных причин теперь он представлялся как Микки Фри. Прядь сальных волос, как и раньше, прикрывала его косой глаз, и Уард, как и раньше, оставался ленивым и угрюмым парнем.
Патроны требовалось экономить, и потому, пока вокруг свистели пули, Рафи погрузился в размышления. Он думал о молодой жене Смертельного Выстрела, которую тот взял себе из народа Теплых Ключей, когда они в первый раз эскортировали Викторио с его племенем в Сан-Карлос. Смертельный Выстрел зря времени не терял. Одного ребенка его супруга уже таскала в люльке, а месяцев через шесть ей должна была понадобиться еще одна колыбель. Рафи часто гадал, какие чувства испытывает эта женщина от работы мужа, который получает жалованье за то, что выслеживает, а в случае необходимости и убивает ее соплеменников.
«Любовь, — подумал Рафи, — чем-то похожа на мула Малярию: ей плевать на других».
Бойцы Викторио увидели следопытов, и пальба стала интенсивней. Когда время от времени наступало затишье, воины Викторио лаяли на следопытов по-собачьи и выли койотами. Намек был понятен: «Вы ручные шавки бледнолицых и подлые койоты».
Следопыты оскорбились. Они стали обмениваться с бойцами Викторио проклятиями на наречии апачей, испанском и вполне приличном английском. «Давайте, попробуйте нас взять, сукины дети!» — кричали в ответ бойцы Викторио. Вражеских воинов удавалось заметить только тогда, когда они, выпрыгнув из укрытий, поворачивались к бледнолицым спиной, наклонялись и, задрав набедренные повязки, демонстрировали задницы, куда солдаты изо всех сил старались попасть.
Перестрелка продолжалась весь день. Ближе к вечеру по вспышкам выстрелов Рафи понял, что бойцы Викторио медленно спускаются по склону и рассредоточиваются, намереваясь зайти в тыл отряду солдат Девятого кавалерийского полка.
Рафи отыскал майора Морроу, который склонился над убитым старшим сержантом, некогда занявшим место Цезаря. Майор закрыл ему глаза.
— Майор! — прокричал Рафи. — Викторио хочет обойти нас с флангов!
— Приведите мула с патронами! Мы их раздадим и отступим с обозом.
Рафи кинулся в боковой каньон — туда, где оставил мулов и кобылу. Но метрах в двадцати от них он резко остановился. Двое погонщиков распростерлись на земле. На кобыле сидела Лозен, которая наставила на Коллинза винтовку «спенсер» армейского образца. Рафи едва узнал женщину, верхнюю часть лица которой сейчас пересекала линия, нанесенная красной краской.
С беспредельной ясностью разглядел Коллинз и другие детали: высокие мокасины, длинную набедренную повязку из оленьей кожи и выцветшую армейскую рубаху, перехваченную на талии широким кожаным поясом, на котором висели свернутый плетеный сыромятный шнур, кинжал в ножнах и разнокалиберные мешочки. Лямка заплечного мешка пролегала аккурат между грудей Лозен, подчеркивая и выделяя их.
Голову воительницы украшал убор из ястребиных перьев. Волосы она заплела в толстую косу, доходящую до пояса и украшенную самыми разными амулетами из косточек, перышек, бирюзовых камушков и кусочков дерева, в которое некогда ударила молния.
При виде Лозен у Рафи перехватило дыхание — но не от страха. Он понял, что никогда раньше не встречал такой женщины и больше никогда не встретит. Она казалась воплощением первозданной мощи и силы, сравнимых с теми, которыми обладал Чейс.
Рафи испытал не только восхищение, но и растерянность. Он думал, что Лозен где-то прячется вместе с другими женщинами — в лучшем случае заряжает и подает мужчинам ружья. Он не ожидал увидеть ее в боевой раскраске.
Лозен стала медленно поднимать винтовку, покуда дуло не обратилось к небу. Затем женщина развернула кобылу, ударила пятками в бока и понеслась прочь. Зазвенел колокольчик на груди удаляющейся лошади. Мулы послушно потрусили вслед за ней — все, за исключением Малярии. Покрутившись на месте, Малярия направился к Рафи. Тот поспешно схватил мула под уздцы на тот случай, если Малярия вдруг передумает и решит последовать за товарищами. Мул оказался нагружен лишь палатками, лопатами и кирками. С этим добром Девятому кавалерийскому было не одолеть Викторио.
Страсть Лозена к конокрадству уже давно не была для Рафи секретом, но сейчас он узнал, что этим шманка не ограничивалась. Наверняка именно она убила двоих мексиканцев-погонщиков, а ведь они были славными людьми, и у обоих остались семьи. Она и Коллинза могла убить, но не стала. Но все равно он не хотел позволять ей улизнуть со всеми припасами и патронами.
Рафи вскинул винтовку и взял женщину на прицел. Она ехала не оглядываясь и даже не пытаясь пригнуться. Он понял, что она всем своим видом хочет показать: ты мой друг, и я знаю, что ты меня не убьешь.