Младенец с взъерошенными, черными как смоль волосами, глазами-бусинками и носиком кнопкой был примотан к люльке, которая стояла прислоненной к коленям матери. Женщина в ситцевом платье сидела, сложив руки, и, чуть опустив голову, смотрела в камеру.
Смертельный Выстрел тоже сидел, положив руки на колени и вытянув натруженные ноги. Старший сын двух лет от роду стоял, опершись локтем на колено отца и опустив голову ему на ладонь.
Смертельный Выстрел на фотографии был облачен в свою лучшую клетчатую рубаху из льняной ткани. Лента из той же льняной ткани, завязанная узлом на лбу, перехватывала волосы воина. Парусиновые штаны, поверх которых следопыт надел набедренную повязку, он заправил в высокие мокасины.
Поперек колен лежала его винтовка «Спрингфилд». Воин смотрел прямо в камеру — честно и бесхитростно, совсем как в жизни.
Фотография обошлась Смертельному Выстрелу почти что в месячное жалованье. Ценнее нее у него не было ничего — ну, разумеется, кроме жены и детей. Следопыт явно ожидал от Рафи хоть какой-то реакции на увиденное.
— Ба ’ойдии, — кивнул Рафи. — Ба ’ойдии жо. Красиво. Очень красиво.
Смертельный Выстрел расплылся в улыбке. Завернув фотографию и снова спрятав ее в сумку, он осмотрелся по сторонам. То, что он увидел, а точнее, чего он не увидел, заставило его озадачиться.
— Конь. Он чертовски тихий, — заявил следопыт. — Мул. Он тоже чертовски тихий.
— Что ты хочешь сказать? — нахмурился Рафи.
Чтобы объясниться, Смертельный Выстрел перешел с английского языка на родное наречие:
— Лошади уже должны были почуять воду. Они как бы должны говорить сами себе: «Ох, да я же подыхаю от жажды. Чего же мы ждем? Скорее! Я хочу напиться!»
Рафи с Цезарем переглянулись. Никто не хотел первым произнести очевидное предположение, что водоем пересох. О таком не хотелось даже думать. Некоторые из солдат уже что-то бубнили себе под нос, разговаривая сами с собой, — первый признак подступающего безумия, вызванного жаждой.
Следопыты кинулись к водоему. Солдаты, еле переставляя ноги, последовали за ними. Коллинза, у которого хватало сил только на неспешную трусцу, нагнал лейтенант Гейтвуд. Вскоре они увидела майора Морроу, стоявшего на скалистом гребне, обрамляющем водоем. Он замахал пистолетами в знак того, чтобы солдаты не подходили к воде.
Сперва в ноздри Рафи ударила вонь, а потом он увидел труп койота, лежащей в озерце чистой воды. Рядом плавали гниющие внутренности животного, вывалившиеся из вспоротого живота. Вокруг покачивались куски человеческого кала. Смысл послания представлялся очевидным всякому кто был знаком со специфическим чувством юмора апачей.
Рехнувшиеся от жажды бойцы попытались обогнуть Морроу. Майор несколько раз выстрелил поверх голов, но некоторые солдаты все же припали к воде и принялись пить.
— Я думал, апачи считают, что убийство койота сулит несчастье. — Рафи едва ворочал языком.
— Это верно, — согласился Смертельный Выстрел. — Если убьешь койота, можешь заболеть. Но если койот уже сдох, такое можно сделать, — он кивнул на водоем, — только для этого нужно обладать особой колдовской властью над койотами. Подобная власть есть у Джеронимо, но и ему всякий раз приходится принимать снадобья, чтобы отвадить злых духов.
Рафи оперся рукой о шею гнедого, чтобы не упасть. В мозгу за глазами пульсировала боль. Язык во рту распух и теперь напоминал тюфяк, набитый конским волосом. Сглатывать и разговаривать с таким языком было занятием на редкость сложным и мучительным.
Громко крича, один из солдат, петляя, словно заяц, бросился куда глаза глядят в пустыню. Его нагнал и схватил сержант Карсон. Еще двое солдат помогли скрутить буйного — но им пришлось связать его по рукам и ногам и тащить обратно волоком. Рафи передал Карсону поводья гнедого, чтобы тот усадил на коня обезумевшего от жажды человека.
— Надо возвращаться, — глухо произнес Морроу.
Услышав эти слова, Рафи едва не разрыдался от облегчения. И чуть не вцепился в глотку Гейтвуду, когда лейтенант бросил в ответ:
— Нельзя. Смертельный Выстрел говорит, что мы их почти догнали.
— Люди измотаны до предела, — покачал головой Морроу. — Если мы не вернемся к последнему колодцу, то все здесь сгинем.
— Паркер отправил в разведку семьдесят своих следопытов, — стоял на своем Гейтвуд. — Можем встретиться с ними. Так мы останемся у Викторио на хвосте.
— Мы краснокожие, — подал голос Смертельный Выстрел. — Мы его поймаем.
— А вода? Где следующий источник? — Морроу в изумлении уставился на апача.
— Примерно день пути отсюда. — Смертельный Выстрел кивнул куда-то в южном направлении.
— И как вы дотянете?
— Найдем воду. — Смертельный Выстрел ткнул стволом винтовки в приземистый, похожий на бочку кактус. — Чуть-чуть тут, чуть-чуть там.
— Ну что ж, удачи, а пока мои бойцы пусть придут в себя, — кивнул майор.
— Вы с нами, Коллинз? — Гейтвуд кинул взгляд на Рафи.
Рафи хотел отказаться. Причем отказаться в самой грубой форме. Ему хотелось этого больше всего на свете, за исключением разве что желания оказаться сейчас в своем любимом баре Централ-сити и бросить хозяйке: «Мне двойной виски, мэм». Но отказ застрял в горле, а распухший язык не собирался повиноваться. Рафи сам не знал, почему молчит. Может, жаль было тратить силы на ответ. Или не хотелось позорить себя слабостью.
Черт тебя побери, Гейтвуд! Ну вот кого ты из себя строишь? Задохлик, соплей перешибешь, не пойми в чем душа держится. А ведь тебя в форте ждет очаровательная Эдриан Мэри. Она, между прочим, твоя невеста. Какое тебе дело до этих апачей, до этих сумасшедших дикарей?
Нет-нет, Рафи не мог отрицать, что Гейтвуд стоически переносил все тяготы похода. Как-то, во время одного особенно гяжелого перехода через пустыню, он повернул к Рафи носатое лицо и заявил: «Я считаю, если человек не готов мириться с жарой, жаждой и усталостью, ему лучше сидеть дома».
Апачи давно приспособились к жизни в этом краю. Их натаскивали и учили старшие, действуя предельно жестко. И все же Рафи не мог сдаться и признать, что он слабее их. Отступиться сейчас? Тогда апачи будут думать, что им ровня лишь один-единственный бледнолицый, и этот бледнолицый не Коллинз, а Гейтвуд. Нет уж, дудки!
Рафи устало кивнул.
— Я тоже пойду, — решил Цезарь.
— А как же твоя семья?
— Барышня Гейтвуда души не чает в моих детях. А Мэтти сейчас кухарит в офицерской столовой. Покуда я с вами, они не пропадут.
Рафи, Цезарь и Чарльз Гейтвуд закинули за спины рюкзаки и двинулись в путь вместе со следопытами. Все они шли пешком, впереди — Смертельный Выстрел и Гейтвуд.
Лейтенант кивнул на выжженную скалистую пустыню и колонну измочаленных солдат, двинувшихся с майором в обратном направлении.
— Черт подери, как же досадно думать о том, что всего этого можно было избежать.
Рафи хотел ответить Гейтвуду, что он первый, кто высказал подобное признание за последние тридцать лет, но решил не тратить понапрасну сил на разговоры.
— Мы перекидываем племена то туда, то сюда, заставляем переезжать с места на место, выгоняем с обжитых мест, — продолжил Гейтвуд. — Эх, если бы нашелся среди начальства хоть один человек, который держит слово и не меняет решений… — Он вздохнул. — Только подумайте, сколько жизней удалось бы спасти, каких страданий избежать!
Некоторое время они шли в молчании. Нарушил его Цезарь:
— Сержант Смертельный Выстрел, а где Грезящий?
Смертельный Выстрел осклабился и нарисовал в воздухе крест, будто священник, благословляющий паству.
— Ушел в дом чернецов в Санта-Фе. Видать, запамятовал, что такое быть краснокожим.
— Грезящий постигает христианское учение в монастыре Санта-Фе?
— Ну да.
Рафи подумалось, что с напастями и несчастьями людям мириться проще, чем с вопросами, затрагивающими веру. Впрочем, кому помешает, если Грезящий станет христианином?
ГЛАВА 57ЖЕНА КАРАБИНА
Лозен всегда держала винтовку в пределах досягаемости. Она ела, положив оружие на колени, перед сном клала рядом с собой. Одинокая стала называть ее ружье ши-и, что значит «муж моей сестры». Другие подхватили прозвище, величая Лозен Ильти Би’аа — «жена карабина».
Прислонив ши-и к стволу можжевельника, Лозен обрабатывала ножом лист опунции. Выдернув из него колючки, она побросала их в крошечный костерок. В темноте виднелись силуэты людей, направлявшихся к месту сбора. Они ориентировались по аромату цветков акаций, что росли вдоль пересохшего русла речки. Люди искали пропавших детей и прочих родственников.
Духи не предупредили Лозен о приближении апачей-следопытов, служивших белым. Она была встревожена не меньше других, когда накануне на рассвете те открыли по лагерю огонь.
Теперь некоторые из тех, кому повезло выжить, направились к Рио-Браво, чтобы набрать воды. Те же, кто был слишком измотан, чтобы пускаться в столь далекое путешествие, рыли в высохшем русле ямки и ждали, когда те наполнятся водой. Затем они смачивали в лужицах тряпицы и давали их сосать детям. Многие ложились на песок, все еще хранящий тепло последних дней уходящего лета, и засыпали.
Лозен сняла с бедра Викторио пропитавшуюся кровью ситцевую повязку и убрала старый лист опунции, которым накрыла рану. Когда вчера в брата попала пуля, у Лозен все потемнело в глазах. В ярости она заорала следопытам, что им не видать тела вождя как своих ушей. Их бледнолицые хозяева ни за что не отрубят Викторио голову, как случилось с Красными Рукавами, и не станут себе на забаву отрезать от него куски плоти.
Лозен с Уа-син-тоном обвязали Викторио веревками и спустили с обрыва. Сейчас, поднеся поближе к ране горящую головню, Лозен осторожно ощупала вздувшиеся лиловые края.
— Та-а-ак, — удовлетворенно протянула женщина себе под нос. — Плоть сохранила упругость, а мухи не успели отложить личинки. — С этими словами она наложила на рану свежий лист опунции, привязав его ремнем, который некогда обхватывал ей лоб, удерживая волосы.