По дороге по обеим сторонам каньона то тут, то там появлялись воины в боевой раскраске. По прикидкам Рафи, за отрядом разведчиков следовало от семи до восьми сотен апачей. Коллинз положил на колени винтовку и вознес молитву Всевышнему. Однако, к удивлению Рафи, им удалось добраться до лагеря, так и не сделав ни единого выстрела.
Солдаты, дожидавшиеся в лагере прибытия отряда, уже развели костры, чтобы приготовить еду, и поставили палатки. Они будто разбили самый обычный бивуак: напоили и накормили лошадей, сложили шалашиками винтовки. Следопыты бросили в круг вьючные седла и припасы, и караул сопроводил Грезящего в центр этого круга. Его жена примостила нехитрый скарб под сейбой неподалеку и стала собирать ветки и хворост, чтобы развести огонь и построить шалаш. Их сын повел лошадей попастись.
Рафи удалось отыскать капитана у его палатки. Офицер наблюдал за денщиком, который готовил ему ужин. Капитан пребывал в приподнятом настроении — сейчас ему и море было по колено.
— На вашем месте я приказал бы солдатам оставить винтовки себе, — заметил Рафи.
— Да перестаньте вы дергаться, Коллинз, — рассмеялся капитан. — Нам совершенно нечего опасаться. Все прошло без сучка без задоринки.
— Мы еще не вернулись в форт.
К ним быстрым шагом подошел полковник:
— Лейтенанту Крузу очень не понравилось то, что он видел на обратной дороге сюда.
— И что же ему не понравилось, сэр? — вздернул бровь капитан.
— К толпе недовольных присоединилось немало индейцев в боевой раскраске. — Полковник махнул рукой сторону группы апачей, которые, показавшись из густых зарослей кустарника, начали переходить речку вброд. — Капитан, извольте прогнать их оттуда. Что это они тут шляются?
— Слушаюсь, сэр.
— Полковник… — начал Рафи. Ему хотелось сказать, что с капитаном имеет смысл послать сопровождение из пятнадцати — двадцати солдат, но Коллинз счел за лучшее промолчать. Вместо того чтобы вступать с офицерами в дискуссию, он кинулся искать укрытие. Однако далеко он уйти не успел.
Капитан заорал на апачей, как на докучливых детей.
— Угаш! Уходите! — Для наглядности он даже замахал на воинов рукой.
Рафи не заметил, кто выстрелил первым, но капитан рухнул на землю. Пригибаясь среди свистящих тут и там пуль, солдаты кинулись к карабинам. Рафи нырнул за баррикаду из седел и припасов вокруг Грезящего. Коллинз понимал: даже если он убережет шамана от смерти, бой этим не остановишь, но гибель Грезящего будет иметь прямо-таки катастрофические последствия.
Солдаты уже убили его жену, когда она попробовала до него добраться. Убили они и сына шамана, когда тот пытался подогнать отцу коня. Грезящий пополз к телам родных. Рафи увидел, как двое солдат взяли апача на прицел.
— Нет! — Пригибаясь, Рафи кинулся вдоль баррикады.
Пули впивались во вьючные седла и ящики с консервированными персиками, выбивая из них фонтанчики ароматного сока. Двое солдат выстрелили, и Грезящий ткнулся лицом в землю, но потом все же приподнялся и снова пополз к телу жены. Сoлдат добил его топором.
Рафи услышал улюлюканье и грохот копыт. Похолодев Коллинз помчался к лугу, где должны были пастись мулы, навьюченные боеприпасами: отправив животных на выпас, никто так и не удосужился снять с них груз. Еще одна идиотская промашка полковника Карра. Теперь индейцы могли угнать животных.
Рафи почти достиг луга, когда апачи, притаившиеся в ветвях деревьев, открыли по нему огонь. Коллинз увидел Лозен, пригнувшуюся к шее пегой кобылы. Размахивая одеялом, она неслась прямиком через перекрестный огонь американцев и апачей. Солдаты попали в окружение. Индейцы значительно превосходили их числом. Рафи прекрасно понимал: если Лозен угонит мулов с боеприпасами, то он вместе со всем отрядом обречен.
Коллинз не мог заставить себя выстрелить в Лозен, так что прицелился в лошадь. Но шаманка, видимо, имела колдовскую власть и над пулями. Рафи считал себя хорошим стрелком, и все же промазал. Воительница галопом унеслась прочь, гоня перед собой мулов.
С мулами сгинуло три-четыре тысячи патронов — этого апачам хватит на несколько месяцев боев. Теперь индейцы могли перебить весь отряд следопытов, однако с наступлением темноты апачи прекратили огонь и скрылись. Рафи застыл и, наслаждаясь звенящей тишиной, вознес благодарственную молитву Богу.
Рафи стоял между гнедым мерином и вьючным мулом, которые шумно пили из реки. Уже привычно, механически, он повернул голову и посмотрел на юг, в сторону Мексики.
«Хватит о ней тревожиться, — велел он сам себе. — Ее не так уж просто убить».
Он потянул мула, но тот упрямо расставил ноги, красноречиво показывая, что не собирается сдаваться без боя: животное явно давало понять, что намеревается пить, покуда речка не застынет. Рафи назвал мула Адвокатом за сказочное упрямство — скотина никогда не упускала возможности показать свой норов и продемонстрировать протест. Вот и сейчас Рафи терял из-за него понапрасну время, когда до форта Апачи оставалось рукой подать. Нынче за пределами фортов и городских стен было по-прежнему опасно — и так уже полгода, с тех пор как апачи взбунтовались в Сибекью.
Банды индейцев устраивали налеты на ранчо, прииски и даже на небольшие города, но потом подтянулись войска из Нью-Мексико и Калифорнии. Тогда отступники начали массово сдаваться, но не все: чирикауа продолжали сражаться.
Они с боями отступали на юг, к Мексике, как обычно, сея хаос и разорение на своем пути. Рафи решил, что с ними в путь отправилась и Лозен.
Коллинз никак не мог избавиться от одолевающей его печали. Вчера солдат и следопытов выстроили на плацу форта Апачи, после чего у них на глазах вздернули Смертельного Выстрела, который был в чине сержанта, а заодно с ним и еще двух разведчиков-апачей. Приговоренные к смерти были признаны виновными в мятеже, дезертирстве и убийствах, совершенных во время событий при Сибекью. Рафи сомневался, что Смертельный Выстрел открывал огонь по американским солдатам. Во время боя царила жуткая неразбериха, и потому очевидцев, которые были готовы подтвердить, что от рук именно этих трех апачей, приговоренных к повешению, кто-то погиб, не имелось. Впрочем, Рафи легко мог представить себя на месте следопытов. Коллинз не мог винить Смертельного Выстрела, если тот вдруг уверовал в обещания Грезящего воскресить вождей и простить всех, кто пошел на службу бледнолицым.
Когда на шею Смертельного Выстрела накинули петлю, апач, прежде чем перевести взгляд на свою семью, посмотрел на Рафи. Коллинзу показалось, что в мужественных глазах индейца промелькнули печаль, сожаление о случившемся и вроде бы даже страх. Рафи отвел взгляд, когда палач хлестнул лошадь под апачем, которого он, Коллинз, называл другом, и та рванулась прочь.
Время, отделявшее момент, когда петля затянулась на шее приговоренного, от момента, когда его ноги перестали дергаться, в масштабах вселенной было лишь мигом, но Рафи оно показалось вечностью. Все это время Коллинз думал о судьбе, которая ждет двух сыновей Смертельного Выстрела. Они сше мальчики! Апачи постепенно становились народом сирот.
Наконец Рафи выманил мула из воды вкусным артишоком, после чего направился к лагерю следопытов — он собирался вручить провизию и одеяла родным казненных. По большому счету, он лишь отдавал то, что должно было им принадлежать по праву. Коллинзу всего лишь пришлось купить одеяла и зерно у одного тусонского вора — редкой сволочи и сукиного сына. Мерзавец даже не удосужился закрасить казенные печати на ящиках и мешках.
Агент по делам индейцев и его подельники наживались на апачах как хотели, и Рафи ничего не мог с этим поделать. Ворье настолько потеряло всякий стыд и страх, что даже вид боевой палицы, водруженной на стол агента, уже не производил былого впечатления.
Когда Рафи увидел тело, покачивающееся на ветви дуба, то сперва принял его за освежеванную оленью тушу, которую повесил охотник, чтобы дать стечь крови. Только подъехав поближе, Коллинз понял, что перед ним не олень. На конце веревки висела жена Смертельного Выстрела, слегка покачиваясь от легких дуновений ветерка. Бедняжка толком не знала, как сплести петлю, и потому обрекла себя на то, чтобы медленно задохнуться, вместо того чтобы быстро погибнуть от перелома шеи. Рафи едва мог поверить, что она решила свести счеты с жизнью. И все же индианка предпочла умереть так же, как и муж, чтобы они всю оставшуюся вечность прожили вместе с растянутыми, обезображенными шеями.
ГЛАВА 61ОХОТА
Подавляющее большинство людей считало генерала Крука безумцем. Рафи же, в свою очередь, полагал, что Крук — самый здравомыслящий человек во всей американской армии. С момента их знакомства прошло десять лет, что не могло не оставить следов на внешности генерала. Во всем остальном он ничуть не изменился. Сейчас, в возрасте пятидесяти трех лет, он оставался таким же высоким, широкоплечим и полным сил. Он не пил ни кофе, ни чая, не говоря уже об алкоголе. Он не курил, не употреблял крепких выражений и плевал на то, что о нем говорили другие. Длинные кустистые бакенбарды генерал предпочитал носить распушенными, словно их растрепал ураган.
Во время вылазок, невзирая на опасности, генерал всегда ехал впереди колонны верхом на старом муле по кличке Апач. Генерал вечно наряжался в коричневый парусиновый костюм, за который следопыты прозвали Крука Ба’чо Делит-согэ, что значило Загорелый Волк. Во время переходов индейцы любили ехать рядом с ним, а на привалах держались поближе к его палатке. По мнению Рафи, апачи в каком-то смысле избрали генерала своим вождем.
Именно из-за следопытов многие считали Крука безумцем. Когда Джеронимо помог Локо и шести сотням его соплеменников бежать из Сан-Карлоса, чтобы прорваться в Мексику, Крук пустился за ними в погоню, взяв с собой всего сорок два солдата и две сотни апачей. Он впервые за всю историю дозволил следопытам ехать на лошадях. Еще он выдал индейцам красные повязки на голову — чтобы отличать в бою своих от врагов. Практически все в один голос уверяли, что две сотни следопытов при первой же возможности перережут четыре десятка солдат.