Лозен заряжала винтовку. Судя по звукам, доносившимся до нее из темноты, другие воины делали то же самое. Она заполнила патронами два патронташа, после чего вместе с остальными пошла за Джеронимо в палатку Пухлячка. Вслед за ними туда набилось около тридцати следопытов. Все ждали беды: в такое позднее время Пухлячок не стал бы звать Джеронимо ради пустой болтовни.
Следопыты и воины встали кольцом вокруг Джеронимо, Моисея, Мики Фри и лейтенанта-синемундирника, приехавшего несколько часов назад. Лозен чувствовала повисшее в палатке напряжение.
Пухлячок заявил, что двое бледнолицых — чиновники. Они пришли, чтобы получить пошлину в размере одной тысячи долларов за стадо, которое Джеронимо пригнал из Мексики. Если Джеронимо не заплатит, стадо заберут в Тусон. Пухлячок предложил Джеронимо забрать скот и уходить со всеми своими людьми. С ними отправится его, Пухлячка, брат-синемундирник, ну а сам он останется, чтобы поутру сбить чиновников со следа.
Лозен видела, что Джеронимо вне себя от бешенства. Она не осмелилась произнести ни слова, лишь вознесла молитву духам, чтобы те убедили воина прислушаться к синемундир-нику.
«Глаза у Пухлячка честные и веселые, — хотелось ей сказать. — Он предлагает наилучший для нас вариант».
— Нет! — произнес Джеронимо, будто сплюнул. — Ты обещал дать коровам отдых, позволить им попастись. Пусть бледнолицые только попробуют наутро забрать у нас скот! — Индеец распалялся все больше, нервно перекладывая винчестер из руки в руку. — Зачем ты разбудил меня и заставил подняться ради такой ерунды?
Он уже собрался уйти, но тут затараторил сержант Моисей, и слова его разили хлеще пуль:
— Ты сейчас говоришь глупо, словно ты из народа Безмозглых. — Моисей давно испытывал ненависть к Джеронимо и сейчас наслаждался возможностью его обличить. — Молодой нантан синемундирников отважен и честен. Ради тебя он рискует своей жизнью и своим положением, а ты ведешь себя как неблагодарное дитя. — Моисей раскинул руки, будто намереваясь заключить в объятия весь окружающий мир: — Выйди из палатки, погляди на этот край. Чему он нас учит? Он говорит нам: «Не допускай ошибок. Поступай благоразумно». Если ты не станешь слушать советов, то попадешь в беду.
Сержант был готов говорить и дальше, невзирая на попытки Джеронимо его перебить. Лозен заметила, что старый вождь от такого напора заколебался. Когда сержант сделал паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, а бой вступил Пухлячок:
— Быть может, Джеронимо опасается, что его отряд не сможет улизнуть, не разбудив при этом двух бледнолицых и пятерку ковбоев?
Сперва Лозен оскорбилась не меньше Джеронимо, но потом поняла задумку Пухлячка. Она вполне могла сработать. Несмотря на острый ум, предводитель апачей был на редкость тщеславен.
Джеронимо даже притопнул ногой от возмущения:
— Мои люди способны прошмыгнуть мимо твоего носа, а ты этого даже не заметишь.
Лицо Пухлячка расплылось в озорной улыбке, которой он сразу же очаровал Лозен.
— Занятная выйдет шутка, — заявил лейтенант. — Представьте: проснутся люди утром, глядь, а индейцев уже и след простыл. Ни мулов. Ни лошадей. Ни скота.
Джеронимо по-прежнему хмурился, но Лозен научилась читать выражение его лица с той же легкостью, как и следы, оставленные на мокром песке. Перспектива утереть бледнолицым нос пришлась ему по душе.
Лозен ощутила, как напряженная атмосфера в палатке медленно начала разряжаться. На смену ей пришли возбуждение и восторг, которые всегда посещали шаманку, когда она собиралась украсть лошадей из-под носа у синемундирников. Сейчас ей предстояло увести не скакунов, а соплеменников.
Пристав и таможенник проснулись приблизительно через час после восхода солнца. Мучимые последствиями вчерашних возлияний, оба вооружились полевыми биноклями и в одних кальсонах взобрались по лестнице на плоскую крышу дома, где и обозрели окрестности. Равнина, куда ни кинь взгляд, была пуста — лишь Дэвис сидел на ящике из-под галет, а рядом с ним грустил мул.
Изрыгая проклятия, пристав с таможенником спустились, натянули одежду и с важным видом направились к Бритту.
— Где индейцы?
— Смылись.
— Я что, слепой, по-вашему?! — взорвался пристав. — Сам вижу, что смылись. Куда они сбежали?
— Понятия не имею, — пожал плечами Дэвис. — Приехал мой начальник, лейтенант Блейк. Он и принял командование. Мне он приказал остаться здесь, во всем вам содействовать и дать нужные показания в суде, а сам куда-то уехал с индейцами — часов десять назад. Сейчас они уже километрах в шестидесяти отсюда. А направиться они могли куда угодно.
— Лжете, — процедил пристав.
— Может, и лгу, — охотно согласился Бритт. — Только вы все равно ничего не докажете.
Пристав и таможенник переглянулись.
— Похоже, нас обвели вокруг пальца, — наконец признал очевидное пристав. — Можно ехать домой.
— Если я вам больше не нужен, то я вернусь к месту несения службы, в Сан-Карлос, — сообщил лейтенант.
— Да катитесь вы хоть к черту, скатертью дорога, — фыркнул пристав, но все же крепко пожал Дэвису руку: — А вы ловкач, лейтенант, вам палец в рот не клади. Расскажи мне кто такое, не поверил бы.
Пристав с таможенником отправились обратно в дом, а из-за забора на них глядели скалящиеся ковбои.
ГЛАВА 63СУМАТОХА ИЗ-ЗА СЕНА
Лейтенант-синемундирник по кличке Пухлячок взял у Косоглазки тюк с сеном, положил на весы и перерезал стягивавшую сено лозу. Тюк развалился, и на землю покатился тяжелый булыжник. Пухлячок наклонился, подобрал его и бросил в кучу таких же булыжников, обломков веток мескитовых деревьев и пучков мокрой травы, которые успел обнаружить в сене за нынешний день.
Морщинистое лицо Косоглазки скуксилось.
— Ихо де пута! — заорала старуха. — Сукин ты сын!
Косоглазке было шестьдесят лет, кожа у нее была смуглой и сухой, как прошлогодняя трава, зато возмущалась она с такой энергией, что позавидовали бы и молодые.
— Вайя алъ диабло, Гордито![124] — Дальше старуха уже обрушилась на следопыта, заметившего, что она придавливает ногой чашу весов: — Черт тебя подери, сволочь поганая!
В наречии апачей ругательства, за исключением загадочной фразы «нож и филин», отсутствовали, поэтому Косоглаз-ка и остальные женщины обогащали свою коллекцию бранных слов благодаря погонщикам — как мексиканским, так и американским. Как только запас проклятий на испанском языке подошел к концу, Косоглазка тут же перешла на английский.
Пока Пухлячок взвешивал тюки, женщины постарше обменивались шутками со следопытами, а девушки вовсю флиртовали с ними. Следопыты считались завидными женихами: у них были новые винтовки, красивые синие рубахи, жалованье и паек.
Армейское начальство выразило согласие платить по два цента за килограмм сена, но женщины давно навострились выклянчивать у лейтенанта больше, чем им полагалось. Истертые монеты они не желали даже брать в руки, отдавая предпочтение блестящим серебряным гривенникам, четвертакам и полтинникам. Научились они также уговаривать округлять причитающуюся им сумму в большую сторону.
Лозен и Одинокая стояли рядом со своими тюками с сеном. Лозен чувствовала себя неловко в грязной, заляпанной кожаной юбке и тунике. Одежда Одинокой была ничем не лучше. Женщины-чирикауа, перебравшиеся в форт Апачи на несколько месяцев раньше них, щеголяли в пестрых ситцевых юбках до колен и блузках, украшенных лентами, кружевными манжетами и поясами из серебряных кончос. Носили они и разноцветные бусы, а на мокасинах у них позвякивали латунные бубенчики.
Когда наконец пришел через Лозен и Одинокой, солнце уже начало клониться к закату. Глухо заворчав, Чато поставил на весы тюк Лозен. На голове у апача алела повязка, а сам он красовался в синей рубахе следопыта. Пухлячок произвел его в сержанты, после чего Чато заважничал так, словно его сделали генералом.
Пухлячок развязал тюк Лозен и даже удивился, не обнаружив там никаких сюрпризов. Лейтенант протянул шаманке первые заработанные ею деньги: четвертак и гривенник. Некоторое время Лозен внимательно изучала монеты, поражаясь их безупечно круглой форме и четкому изображению орла. Пожалуй, если в каждой из монет проделать дырочку, получатся отличные серьги.
Между тем Чато оттолкнул женщину от весов. Она наградила его пристальным взглядом, от которого в глазах апача промелькнул страх. Возможно, он вспомнил о ее колдовских силах и вреде, который шаманка при желании способна ему причинить.
Испуг в глазах Чато заметила и Племянница, которая прошептала на ухо Лозен, когда они двинулись прочь:
— Берегись его, Бабушка. Он рассказывает о наших всякие небылицы. Если он на тебя осерчает, то может сказать, что ты ведьма.
— Пусть сам бережется. Вранье разъедает душу лжеца. Племянница, Лозен и Одинокая двинулись за веселой толпой женщин в торговую лавку форта Апачи. Ее владелец Джордж Раттен держал магазин открытым еще долго после захода солнца. Он слыл честным человеком и бегло говорил на наречии апачей. Его заведение стало местом, где любили собираться индейцы форта. Лозен всякий раз надеялась встретиться там с Волосатой Ногой, но потом узнала от следопытов, что он по большей части работает в районе Сан-Карлоса.
Вдыхая аромат кофе и табака, Лозен в изумлении бродила меж полок с товарами. Она дотрагивалась кончиками пальцев до гладкой поверхности банок с консервами, накидывала на руку отрезы ситца и коленкора, восхищаясь яркой расцветкой и легкостью ткани, пристально разглядывала бусы, ленты, ножи, топоры, бубенцы, оловянную посуду.
Взяв в руки зеркальце, она поймала в него свет лампы и направила зайчик на стену. Первым делом Лозен в голову пришла мысль, что с помощью зеркальца удобно давать сигналы разведчикам в ходе боевых вылазок, но потом женщина вспомнила, что время сражений для ее народа миновало.