На лугу с сочной травой паслось около полусотни лошадей. В хвостах у них застрял репей, а глаза смотрели недоверчиво. Если бы к ним захотел подкрасться койот, ему вряд ли удалось бы добраться до брюха жертвы. Столь же естественно скакуны смотрелись бы и в загоне, откуда их, скорее всего, и украли.
— Своих лошадей не узнаете? — спросил Рафи, кивнув на табун.
— Не-а, — покачал головой Авессалом. — Думаю, вождь, о котором ты рассказывал, припрятал их в одном из своих красных рукавов.
Рафи представлялось очевидным, почему Красные Рукава не пожелал оставить этот край, хотя бледнолицые и опоганили оставшуюся внизу долину.
Посреди кедровой рощи виднелись сгруппированные кучкам типи, навесы и сложенные из веток шалаши. Носилась голая детвора. К небу поднимался дым и аромат жарящейся конины. Рафи кинул взгляд на Пандору, проверяя ее реакцию, но лицо девушки оставалось непроницаемым. Коллинзу подумалось, что из нее получился бы отличный игрок в покер.
Индейские женщины подозрительно косились на путников. Мужчины стояли или сидели группками и курили тонкие сигары. Судя по виду, они бездельничали и от скуки чесали языками, не обращая внимания на гостей, но детвора сбилась в стайки и молча разглядывала бледнолицых.
Цезарь повернулся, чтобы помочь Пандоре слезть с лошади, но девушка и так уже соскользнула на землю. Даже не оглянувшись, она подошла, хромая, к ближайшей группе женщин, готовивших что-то на костре. Соплеменники встретили ее так, словно девушка буквально только что отлучилась и вот теперь вернулась.
— Ты ведь не ждал от нее благодарности, Цезарь? — Рафи кинул на негра косой взгляд.
— Я это сделал не ради «спасибо», сэр.
— Может, нам следует объяснить, откуда у нас эта девушка? — спросил у Коллинза Авессалом.
— Она сама им все расскажет.
Из клубов дыма, окутывающих ближайшую к путникам группу мужчин, показался индеец. Распрямляясь, он делался все выше и выше.
— Боже всемогущий! — ахнул Авессалом. — Дав нем роста не меньше двух метров.
— Легок на помине, — протянул Рафи.
— Это Красные Рукава?
— Похоже на то.
В индейце поражало воображение буквально все, от кривых ног и мощного мускулистого торса до широчайшего лба, на котором уместились бы пять игральных карт. Нос с раздутыми ноздрями напоминал бушприт корабля, идущего под ветром с поднятыми парусами. Рот был таких размеров, что казалось, будто его обладатель способен заглотнуть целиком степного тетерева, оставив снаружи только лапы с когтями, чтобы потом поковыряться ими в зубах. Прожитые годы уже начали оставлять след на лице индейца, и Рафи решил, что исполину по меньшей мере лет шестьдесят.
— Эрмано, произнес Красные Рукава, тьенес табако?[16]
Рафи достал из кармана сплетенный в косичку табак, оторвал половину и протянул индейцу.
— И фосфорос?[17]
— Унос покос. Немного. — Рафи всегда держал в кармане несколько спичек, чтобы никто не узнал, сколько их у него на самом деле. Апачи вечно выпрашивали спички, хотя не испытывали в них никакой необходимости: они могли добыть огонь при помощи двух палочек и пучка сухой травы почти так же быстро, как благодаря спичкам.
— Тъене устед пело де буфало?[18] — спросил Рафи.
Красные Рукава на краткий миг замер, но и этого хватило, чтобы выдать его любопытство. Вождю явно хотелось узнать, зачем бледнолицему понадобилась шерсть бизона.
Выставив ладонь в знак того, чтобы Рафи оставался на месте, индеец кивнул одной из женщин, которая нырнула в типи и вскоре появилась оттуда с большим мешком, который Красные Рукава вручил Рафи.
К ним приблизился подросток лет двенадцати-тринадцати, жаждущий посмотреть на незнакомцев поближе. Из-за косматых черных волос и пончо, сделанного из мексиканского одеяла, было сложно определить его пол, но Рафи почему-то показалось, что перед ним девочка. Двигалась она с угловатой грацией. Пончо доходило ей только до колен, оставляя неприкрытыми жилистые икры, покрытые царапинами и шрамами. Будучи босой, девчушка тем не менее с легкостью ступала по земле, столь густо усеянной острыми камнями и колючками, что сама мысль о том, чтобы пройтись по ней без обуви, вызывала у Рафи содрогание.
Когда девчонка подошла совсем близко, Коллинз понял, что ее внимание привлек не он и не Авессалом с Цезарем. Она разглядывала чалого коня Рафи с таким выражением, будто собиралась заключить сделку.
— Хочешь у меня что-нибудь спереть? Даже не думай, малявка, — сердечно улыбнувшись, произнес Рафи.
Впрочем, ничего удивительного, что девчушка запала на Рыжего — чистокровного першерона на две ладони выше среднего американского скакуна и на четыре ладони выше мексиканских лошадок, на которых ездили апачи. Высокий лоб, узкая морда, широкие ноздри, темная грива и хвост — одним словом, настоящий красавец, причем Рыжий это понимал и вел себя соответственно.
Конь отличался недюжинной храбростью, сообразительностью и даже чувством юмора. При этом Рафи искренне надеялся, что никто здесь не протрубит сигнал в атаку, поскольку знал: услышав его, Рыжий сорвется с места со скоростью выпущенного из пушки ядра.
Девушка, насмотревшись на коня, перевела взгляд на Рафи. Ее огромные черные глаза светились умом и проницательностью, будто под личиной подростка находился кто-то неизмеримо старше. Коллинзу даже показалось, что она вот-вот обратится к нему голосом взрослой женщины. Девушка смотрела ему в глаза очень долго, словно желая показать, что он ее не испугал. Затем она развернулась и отошла в сторону, присоединившись к женщинам, готовившим на огне еду.
— Бес, а не девка, — покачал головой Авессалом. — Нахальная, дерзкая и с явной чертовщиной.
— Сегодня ночью будем по очереди сторожить коней. — По блеску в глазах девчонки Рафи догадался, что ей страсть как хочется заполучить Рыжего.
— Интересно, есть ли среди них те самые мерзавцы, что увели наших лошадей? — Авессалом кивнул на индейцев.
— Ты их разве не запомнил?
— Рафи, я в тот момент был слегка занят. Кроме того, отыскать индейца в толпе его соплеменников не легче, чем пытаться найти ворона посреди галдящей стаи.
— Может, мы бы их и узнали, повернись они к нам спиной и покажи задницы, — усмехнулся Цезарь.
Рафи с Авессаломом, хохоча, развернули коней и поехали прочь.
— Что в мешке, который тебе дал Красные Рукава? — поинтересовался Авессалом.
— Шерсть бизона.
— А что, тут водятся бизоны? — Авессалом был явно не прочь поохотиться.
— Нет. Шерсть, должно быть, выторговали у липан-апачей — они живут восточнее.
— А что ты собираешься с этой шерстью делать?
Рафи захотелось сказать Авессалому, что тот задает слишком много вопросов для человека, собирающегося добраться до Калифорнии живым. Однако подобная фраза прозвучала бы как совет, а советов Рафи не давал, считая их проявлением назойливости.
— Носков из нее понаделаю.
Рафи, Авессалом и Цезарь скрылись за поворотом. Они не видели, как девушка, заинтересовавшаяся конем Коллинза, обнялась с Пандорой, надолго прижав ее к себе, и не слышали, как обе плачут от радости.
ГЛАВА 6ЧТО КОЙОТ ПРЯЧЕТ ПОД ШЛЯПОЙ
К тому моменту, когда Рафи рассчитался с кузнецом, уже наступил поздний вечер. Коллинз отсыпал Авессалому и Цезарю их долю серебряных песо, и теперь трое мужчин сидели у костра и ужинали, вычерпывая бобы с яйцами из котелков жесткими маисовыми лепешками. Закончив трапезу, Рафи покопался у себя в сумке и достал с самого дна пару чесалок для шерсти. Затем он сунул руку в мешок с шерстью бизона, с удовольствием отметив, что оттуда уже по большей части выковыряли колючки, веточки и насекомых.
Он отщипнул немного шерсти, положил ее на одну из чесалок, накрыл другой и задвигал ею из стороны в сторону, пока наконец волоски не растянулись вдоль железных зубьев. Отделив от чесалки пучок волосков, он положил его на свою расстеленную косынку, затем снова вытянул щепоть шерсти из мешка, и все повторилось.
Авессалом взял уксус с ветошью и принялся чистить ружье. Цезарь достал стопку квадратных ситцевых лоскутов, проткнутых иголкой с вдетой в нее черной ниткой. Затем он стянул с себя рубаху, на которой уже имелось немало таких же ситцевых заплат. Рафи обратил внимание, как бережно Цезарь обращается с лоскутами; это наводило на мысль, что они сделаны не из заурядного тряпья. Возможно, их нарезали Из женского платья — единственного достояния рабыни. Скорее всего, матери больше нечего было оставить сыну, когда она умирала.
Цезарь положил порванную рубаху на колено, накрыв дырку одной из ситцевых заплат. Когда он взял иглу, она буквально исчезла в его огромной лапище. Ловко перехватывая иголку, негр быстро принялся латать рубаху, аккуратно кладя стежки, похожие на следы крохотной птички.
Когда небольшая кучка обработанной шерсти выросла до внушительных размеров горки, напоминающей в отблесках пламени золотистое облачко, Рафи достал заостренную с обеих концов и очищенную от коры ивовую палку, на которую на расстоянии примерно четверти длины от одного края был насажен диск сантиметров десять в поперечнике. Смочив шерсть, Рафи намотал ее на верхний конец самодельного веретена. Затем он пристроил палку поперек бедра, уперев короткий конец в землю. Аккуратно потянув свободной рукой за шерсть, другой он покатил веретено вниз от бедра к колену, а потом в обратном направлении, снова и снова. Прядение пряжи всегда успокаивало Рафи.
— Кто тебя этому научил? — спросил Авессалом.
— Навахо.
Рафи не стал уточнять, что это была индианка навахо с бархатным голосом и год, что он провел с ней, был незабываемым. Благодаря тем дням Коллинз узнал, что такое счастье, а то до сих пор пребывал бы в неведении. Индианка постоянно пряла, даже на ходу, таская с собой маленькую коробочку начесанной шерсти. Нить будто бы вырастала из кончиков ее пальцев подобно паутине.