Холера не холера, но это все же был Шекспир. Да не что-нибудь, а «Ромео и Джульетта». Офицеры бригады, в которой служил Рафи, предпочитали военные драмы, «Макбета» и всяких «Генрихов» с «Ричардами», но Рафи втайне ото всех обожал самую романтическую из всех трагедий гения. Осторожно отстегнув от седла сумку, он кинул ее к себе на козлы и сам устроился рядом. Тронув фургон с места, Рафи поехал дальше, время от времени настороженно поглядывая на сумку, будто опасаясь, что она его укусит.
Добравшись до конца ряда, Коллинз уже настолько свыкся с видом трупов животных, что подпрыгнул от неожиданности, увидав впереди скачущую лошадь. Рафи тряхнул поводьями, чтобы мулы бойчее перебирали ногами. Всадник впереди, по всей видимости, услышал приближение фургона, поскольку развернул лошадь и принялся ждать.
— Авессалом! — В кои-то веки Рафи повстречал в пустыне не врага, а друга.
Джонс приставил ладонь козырьком ко лбу, чтобы не слепило солнце.
— Рафи? — Он дождался, когда фургон поравняется с ним, и поехал рядом. — Ты когда-нибудь видел такое? — Авессалом кивнул на выстроенные вдоль дороги трупы.
— Не-а. Причем я-то думал, что уже всею насмотрелся.
— Где-нибудь поблизости есть вода? — Авессалом перевернул кверху дном деревянную флягу в знак того, что она пуста.
— Неподалеку есть речушка. — Рафи протянул приятелю свою флягу.
— Если увижу речку, последую примеру индейцев на переправе в Юме. — Авессалом вытер шею и лицо косынкой.
Рафи понимал, что сейчас ему следует поинтересоваться, чем занимаются краснокожие на переправе, но поддерживать беседу он не умел, хоть и был рад видеть Авессалома. Коллинз много дней провел в одиночестве, и потому звуки своего хриплого голоса даже ему самому казались непривычными и странными. Жара в этой части территории, захваченной у Мексики и получившей название Аризоны, была совершенно особой. Она просто ошеломляла. Схожие ощущения можно было получить, встав у открытой печи для обжига извести.
Впрочем, Авессалома и расспрашивать было не нужно: он любил поболтать.
— Когда наступает такая жара, от которой сам дьявол начинает потеть, тамошние индейцы опускаются в речку по горло, а голову обмазывают жидкой глиной. Если поглядеть со стороны, то словно какие-то грязевые шары из воды торчат и хохочут, переговариваясь друг с другом. Сам видел.
— Апачи в этих краях совсем несносны. Напрасно ты отправился в путь в одиночку.
— Но теперь-то я не один, — осклабился Авессалом. — Да и ты тоже.
— Как там твой Цезарь? — Коллинз решил, что Авессалом захочет дать на этот вопрос развернутый ответ, избавив таким образом Рафи от необходимости разговаривать.
— О-о-о, это длинная история, — протянул Авессалом, глядя на заросли болиголова и кактусов, которые тянулись до самых гор, вздымающихся над пустыней вдалеке. — Впрочем, думается мне, у нас полно времени Когда мы добрались до Калифорнии, то выяснилось, что улицы там золотом не мостят, да и не каждый старатель его сейчас найдет. У всех крупных жил уже есть хозяева, и теперь из-за богатых месторождений началось смертоубийство. Народ по большей части вкалывает за гроши на толчейных фабриках, где руду дробят. Цезарь покрутился там, присмотрелся и решил, что с него хватит пыль глотать.
— И чем же он занялся?
— Мне бы не хотелось говорить, что он стрижет старателей, словно овец, однако это не так далеко от истины. Цезарь купил пару ножниц, палатку и кресло, где можно менять угол наклона спинки. А еще он усовершенствовал помаду для волос. Делает ее из топленого свиного жира, спермацета… — Увидев недоумение в глазах Рафи, Авессалом пояснил: — Это такое вещество, которое добывают из китов. Цезарь его заказывает вместе с настойкой черной бузины в одном из дорогих борделей Сан-Франциско, где снискал среди дам немалое восхищение. Одним словом, все это добро он разводит с бренди и маслом мускатного ореха и продает мужланам. Говорит, будто очень помогает при облысении. Снадобье пользуется большой популярностью.
— И что, от него действительно растут волосы?
— Ну, по крайней мере, меньше их уж точно не становится, — пожал плечами Авессалом.
— Сегодня заночуем на гасиенде у дона Анхеля, — сообщил Рафи. — Видишь горы? Там, в каньоне, у него ранчо.
— Что ж, это как нельзя кстати, — обрадовался Авессалом. — Я неделю не спал в кровати.
— Стол у дона Анхеля пристойный, а вот от кроватей я бы держался подальше. Они там с живностью. Шестиногой. Встанем лагерем в сейбовой роще у реки. Будем дежурить по очереди. — Рафи вытащил из седельной сумки книгу.
Улыбка Авессалома стала шире.
— Я видел, как Джульетту играла сама Фанни Кембл[34].
— Да ладно тебе! Где?
— В Сан-Франциско. В оперном театре. А как она нарядилась! В парусиновые штаны и брогамы[35]. Ох и разговоров потом было!
Рафи открыл было рот и тут же его захлопнул. Даже Авессалому он не хотел признаваться, что давно мечтает увидеть постановку пьесы Шекспира на настоящей сцене.
— У меня тоже есть что тебе показать. — Авессалом повернулся, покопался в седельной сумке и вытащил длинный предмет, завернутый в мешковину и перехваченный бечевкой. — Несколько дней назад я был в Тусоне. Теперь благодаря этому, — он кивнул на загадочный предмет, — у меня будет достаточно денег, чтобы добраться до дома и встать там на ноги. — Авессалом принялся развязывать бечевку. — Познакомился я с одним бедолагой. Сам он отчаянно нуждался в деньгах и мечтал поскорее доехать до Калифорнии. Продал мне эту бесценную реликвию за сущие гроши. Думаю найти на нее покупателя в Сан-Антонио.
Авессалом показал сделанный из сосны протез человеческой ноги. С одной стороны к нему крепились кожаные лямки. Мастер даже вырезал ступню с уродливыми бугорками, которые, по всей видимости, изображали пальцы.
— Что это?
— Это… — Авессалом выдержал для большего эффекта драматическую паузу, — деревянная нога, принадлежавшая генералу Санта-Анне[36].
— Говоришь, заплатил за нее гроши? — усмехнулся Рафи. — Ровно столько она и стоит.
— Думаешь, она не настоящая?
— По правде сказать, я видел с дюжину протезов Санта-Анны, причем всякий раз меня клятвенно уверяли, что уж этот точно настоящий. Один приятель из Иллинойса мне расскагы-вал, что деревянная нога генерала на самом деле выставлена в здании парламента в Спрингфилде[37].
Авессалом уныло посмотрел на протез.
— Ну хотя бы на топливо для костра он сгодится?
— В самый раз.
Рафи улыбнулся, припомнив, как американские солдаты после взятия Веракруса разграбили Эль-Энсеро — имение Санта-Анны. Генерал бежал в такой спешке, что даже оставил в экипаже протез. После этого на протяжении нескольких недель солдаты распевали «Оставил дома ногу я» на мотив «Оставил дома Бетси я»[38]. Некоторые из куплетов были на редкость похабными.
Под перестук копыт и бряцанье сбруи Рафи затянул песню о ноге Санта-Анны. У них с Авессаломом впереди достаточно времени, чтобы почитать вслух «Ромео и Джульетту», а предвкушение только усиливало грядущее удовольствие.
— Я тебе не друг.
Викторио остался в охотничьем лагере далеко позади, но его голос все равно ясно звучал у Лозен в ушах. Она споткнулась о торчащий из земли пучок болиголова, покачнулась, но устояла на ногах и помчалась дальше по пустыне. Она до сих пор не проглотила ту воду, что ей дал Колченогий в самом начале забега. Если полон рот, значит, волей-неволей дышишь через нос и постепенно к этому привыкаешь. Так тело теряет меньше влаги. Само собой, ей ужасно хотелось проглотить хоть чуть-чуть, чтобы смо-г чить пересохшее горло. Она мечтала об этом больше всего на свете.
— Моя жена тебе не друг, — нашептывал голос Викторио у нее в голове. — Колченогий тебе не друг.
Линию горизонта мотало из стороны в сторону. Кактусы будто плясали вокруг девушки. Песчаного цвета горный пик дрожал в раскаленном воздухе, казавшемся густым, словно кукурузная каша. Силуэты юношей, бегущих перед ней, расплывались в глазах, напоминая хлопья пуха сейб.
— Никто тебе не друг, — втолковывал ей Викторио. — Никто за тобой не придет после боя. Если не поспеваешь за остальными, то погибаешь.
Когда они собрались вместе перед забегом, Викторио велел ей не обращать внимания на других, но это было выше ее сил. «Пусть хотя бы один остановится или упадет!» — мелькнула мысль у нее в голове. В этом случае она не станет так себя презирать, если силы окончательно оставят ее. «Интересно, а у юношей так же ноют мышцы, как и у меня? Им так же жжет легкие раскаленный воздух?» — подумалось ей.
У юношей не было другого выхода. Если кто-нибудь из них откажется бежать, то прослывет лентяем. Мужчины станут насмехаться над ним. Женщины не захотят выходить за такого замуж. Но Лозен ведь никто не заставлял участвовать в забеге. Она вообще не должна тут находиться.
— Ноги тебе друзья, — наставлял ее брат. — Они унесут тебя от опасности. Натирай их мазью каждый день: ногам требуется питание. Твой мозг тоже тебе друг. Он поможет обхитрить врага.
Лозен казалось, что к ногам привязали по тяжеленному камню. Ныл бок в том месте, где о кожу терся кинжал. В глазах плясали мушки, словно жуки-светляки. Лямки мешка больно врезались в плечи.
В Теплых Ключах сейчас хорошо, прохладно. Она могла бы плескаться в озере с Одинокой или сплетничать с женщинами. Она могла бы помогать Тощему объезжать лошадей, которых они приобрели у команчеро[39].
Вместо этого она надела набедренную повязку и белую хлопковую рубаху с поясом, которая сейчас промокла насквозь от пота. Викторио привез эту рубаху из Мексики вместе со своим новым прозвищем и девочкой по имени Мария. После победы под Ариспе Викторио с Локо устроили налет на ферму, откуда забрали зерно, бобы, рубаху и девочку. Соплеменники хотели прикончить фермера, но Викторио возразил, что они убили достаточно мексиканцев и души принявших смерть под Ханосом должны быть довольны.