Ветка Кукурузы и Текучая Вода навьючивали мешки с вяленым мясом и связки дубленых шкур на последнего мула, оставшегося у семьи. Зима, которую апачи именовали Временем Призрачного Лица, выдалась студеной и долго не желала уходить. Много лошадей и мулов, принадлежавших племени Теплых Ключей, закончили свой жизненный путь на вертелах или в булькающих котелках. Тех, что уцелели до весны, собирались потом продать. Лошадей и мулов осталось мало, и большей части племени предстояло идти до мексиканского города Аламоса пешком. Несмотря на это, всем не терпелось поскорей отправиться в путь.
Дочке Викторио уже исполнилось восемь. С каждым днем она все больше походила на отца. Увидев приближающегося Колченогого, который из-за хромоты двигался вперевалку, напоминая походкой гуся, девочка построила своих друзей клином — будто гусиную стаю. Расправив руки, словно крылья, и громко гогоча, девочка бросилась навстречу гостю, а потом принялась бегать туда-сюда по стойбищу. Друзья следовали за ней, подражая полету птичьей стаи.
Колченогий вытянул тощую шею, выставил вперед острый подбородок и принялся по-птичьи водить головой из стороны в сторону. Схватившись за края одеяла, он вскинул его над плечами и начал им трясти; будто хлопая серыми крыльями. Затем, вытянув руки как можно выше, Колченогий выпрямился и, продолжая хлопать одеялом, зашипел.
Дети уже забавлялись этой игрой и раньше. С визгом они бросились врассыпную. Колченогий кинулся за ними в погоню, лавируя между женщинами. Он шипел, тряс одеялом, норовя ущипнуть детей, а заодно и женщин. Те, хохоча, отбивались от него всем, что попадалось под руку.
Едва взошло солнце, женщины принялись закидывать себе за спины корзины с поклажей и люльки. Те из них, кто ехал верхом, крепили люльки ремнями к лукам седел, чтобы они висели сбоку. Когда племя тронется в путь, малыши будут таращиться на проплывающий мимо пейзаж, а потом мерное покачивание убаюкает их, и они уснут. Дети постарше рассаживались по двое, трое и даже четверо на лошадей, принадлежавших их семьям. Пастухи собирали скот в стадо — им предстояло следовать в самом хвосте процессии. Мужчины заняли места на флангах.
Колонна лошадей, мулов и людей устремилась к расщелине в утесе, через которую текла река. Обычно колонну возглавлял Тощий, но теперь впереди ехал Викторио со своей семьей. Рядом ехал Локо; смежив веки, он дремал в седле. Если Локо и злился, что на совете его не выбрали вождем, то не подавал и виду.
К Лозен присоединились Одинокая и Вызывающий Смех, и вскоре сестра Викторио повеселела. Вчерашний совет расстроил не только Колченогого с Локо: мужчины проголосовали за то, чтобы зачислить в ряды воинов Говорливого, Большеухого, Чато и Мух-в-Похлебке, но никто даже не подумал объявить воином Лозен, хотя она принимала участие в семи походах за лошадьми на правах подручной. Впрочем, она не рассчитывала на признание и потому не чувствовала себя разочарованной.
Люди обращались к ней за помощью со своими бедами, величая ее при этом ласковым прозвищем Тетушка. Мужчины, прежде чем отправляться в набег, просили ее подсказать, где притаились враги. Да и в Аламосе мексиканцы кинутся за подмогой к Лозен, ведь она знает, как обуздать диких мустангов, при этом не искалечив их.
Лозен нравилось, что теперь время от времени ее зовут в походы за лошадьми. Это уже само по себе являлось привилегией. В племени всегда исходили из того, что женщина должна уметь постоять за себя и свою семью, когда мужчины нет рядом. Девочек обучали верховой езде и меткой стрельбе, однако это не делало их воинами. Теперь Лозен понимала всю правоту слов Текучей Воды: женщина никогда не сравняется с мужчиной.
ГЛАВА 23ИЗБЫТОК НЕДОСТАТКОВ
Порывистый ветер гнал дождь со снегом по узкому каньону, швыряя его мириадами ледяных игл в лицо Рафи. Стоял последний декабрьский день, и 1860 год явно не желал уходить без боя. Рафи поглубже надвинул шляпу, подтянул воротник старой, выцветшей армейской шинели, силясь прикрыть им уши, и съежился на облучке небольшого легкого экипажа. Теплее ему от этого не стало. Пятеро пассажиров задернули парусиновые занавески, прикрыв ими щели. Рафи оставалось только завидовать тем, кто ехал внутри дилижанса.
Судя по тому, что голоса из фургона становились все громче и в них отчетливо проступали гневные нотки, по всей вероятности, один из пассажиров взял с собой в дорогу виски. Рафи тяжело вздохнул. Еще во время погрузки седоки произвели на Коллинза впечатление не самых приятных людей.
Самым мерзким из них Рафи показался пижон с бочкообразной грудью, глазами навыкате, как у таксы, и кустистыми висячими бакенбардами, обрамляющими квадратные челюсти. Одет он был в цилиндр, лакированные полуботинки и новомодный костюм-тройку: шерстяной сюртук, брюки и жилетка. Рафи сразу подумал, что от такого добра не жди, и пижон Коллинза не разочаровал.
Сегодня, за исключением собаки Рафи, никто из пассажиров не согласился ехать наверху. Псина сидела, гордо вскинув морду, а с шерсти у нее свисало кружево ледышек. Рафи дал ей кличку Пачи — сокращение от слова «апач». Он искренне надеялся, что чутье у собаки окажется не хуже индейского, но при этом понимал: в такую стужу все равно ничего не унюхаешь. Скорее всего, Пачи не чувствовала даже запаха дешевого одеколона, которым обильно поливал себя сопровождающий Туми. Всякий раз, когда в ноздри Рафи бил аромат, исходящий от помощника, в голове возникал образ дохлого опоссума, гниющего под жасминовым кустом.
Туми до мелочей копировал образ Баттерфилда. Такая одежда теперь продавалась буквально в любом магазине от Мемфиса до Тусона. Хотя сам Джон Баттерфилд дальше Арканзаса в эти края не забирался, в Тусоне теперь, куда ни плюнь, можно было угодить в человека, одетого в стиле Баттерфилда.
Туми, в точности как Баттерфилд, натягивал рейтузы поверх высоких кожаных сапог. Безусловно, в результате пропадал смысл носить сапоги в краю, где полно колючих кустарников, но самолюбие и желание следовать моде, как всегда, брали верх над целесообразностью. Когда становилось теплее, Туми щеголял в доходившем до икр желтом холщовом плаще, шелковом шарфе и накрахмаленной белой льняной рубахе — совсем как мистер Баттерфилд. Сейчас Туми натянул на себя дубленку из бизоньей шкуры, которую носил мехом наружу. Временами Рафи казалось, что он сидит рядом с настоящим бизоном, хотя даже тот меньше вонял бы и был более приятным собеседником.
Шляпа с широкими полями и невысокой тульей — аккурат как у Баттерфилда — прикрывала лысину, с каждым месяцем отвоевывавшую новую территорию на голове Туми. Захоти Рафи такую же шляпу, достаточно было бы проехаться по маршруту следования дилижансов: их в каждой лавке было пруд пруди.
— Слышь, Коллинз! Ты хоть раз в жизни вдул бабе из апачей? — прокричал Туми сквозь свист ветра.
Рафи досадливо поморщился: лучше бы уж Туми развлекал себя привычной забавой. Сопровождающий любил палить из дробовика по мелким птахам и кактусам, превращая их в решето.
Покачав головой, Рафи уставился на крупы лошадей. Мысль о близости с женщиной из племени апачей отчего-то никогда не приходила ему в голову. Ему доводилось сталкиваться с девушками других индейских народов в заведениях, которые Коллинз время от времени посещал, но при этом он ни разу не слышал ни об одном мужчине, который мог похвастаться тем, что взял девушку из апачей — ну разве что силой. Девушки апачи, с которыми его сводила судьба, были на удивление скромны и застенчивы. Впрочем, как он мог забыть о той плутовке-конокрадке! Она вообще была ни на кого не похожа — не только на индианок, но и на всех остальных женщин, которых Рафи довелось знать. С другой стороны, ее нельзя было назвать и кокеткой. Пожалуй, проще уломать рассерженную барсучиху, чем такую девчонку.
— Знаю, они не шибко сговорчивые! — проорал Туми, — Но если их хорошенько подпоить, они твоему болванчику зададут жару, это я тебе точно говорю!
Болванчику? Несмотря на мрачное настроение, Рафи едва не расхохотался. Значит, в Сан-Франциско, откуда Туми родом, член называют болванчиком? Получается, и товарищи Туми в Комитете бдительности называют свои причиндалы болванчиками?
К облегчению Рафи, стены каньона расступились, и дилижанс выехал из ущелья навстречу солнечным лучам. Стало теплее, но ненамного. Студеный ветер дул с прежней силой, заставляя Рафи кутаться в шинель. Коллинз будто силился укрыться не только от резких порывов, но и от свары, разгорающейся между пассажирами, и от потока слов, льющихся из уст Туми. Рафи знал: если тот завел речь о женщинах, его трудно заткнуть или заставить перевести разговор на другую тему. Именно поэтому Коллинз почувствовал нечто сродни радости, когда увидел полдюжины апачей, гнавших около двух десятков голов скота. Что ж, хоть это отвлечет Туми. Дело за малым — позаботиться о том, чтобы сопровождающий со своей винтовкой системы Генри не развязал войну.
Апачи приближались к тракту под углом — их путь лежал на северо-восток. Туми зарядил дробовик, оба пистолета и поставил их на предохранители. Винтовку он держал заряженной всегда. Когда процессия оказалась в зоне поражения, Туми вскинул винтовку и взял на прицел индейца, ехавшего впереди.
— Опусти, — коротко приказал Рафи.
— Если хочешь знать, мы можем досыта накормить их свинцом, и еще на добавку останется.
— Опусти винтовку, но держи ее наготове.
Туми положил ружье на колени — рядом с дробовиком. Он обожал охоту, и больше всего ему нравилась двуногая дичь. Туми часто рассказывал, как в Калифорнии расправлялся с преступниками и убийцами. Порой он вместе с коллегами по Комитету бдительности отправлял на виселицу невиновных, но это никого не волновало.
Рафи наклонился вбок. Ему пришлось несколько раз крикнуть, прежде чем занавеска на окне дилижанса отодвинулась и наружу высунулся обладатель кустистых бакенбард и цилиндра. Изогнув шею, он поднял на Рафи взгляд, и тот заметил, что хлыщ успел как следует выпить и его хитрые выпученные глазенки начали разъезжаться.