— К нам приближается группа индейцев! — проорал Рафи. — Судя по виду, они не на тропе войны, но все равно держите оружие наготове. Огонь только по моей команде!
Хлыщ с готовностью выхватил пистолеты и принялся ими размахивать. Рафи взял все шесть поводьев одной рукой, а другой выхватил кнут, спрятанный в сапог. Раздался громкий щелчок, и кончик кнута чуть задел руку хлыща. Цилиндр тут же скрылся внутри экипажа, а Рафи прокричал ему вслед:
— Начнешь палить без моей команды, очень об этом пожалеешь! — Он сел прямо, посмотрел вперёд и добавил: — Если, конечно, апачи не перебьют нас первыми.
Апачи не предприняли ни малейших попыток остановить дилижанс или изменить направление своего движения. Рафи остановил лошадей и принялся смотреть, как процессия пересекает дорогу метрах в пятнадцати от него. Апачи, как обычно, были одеты в традиционные костюмы, за исключением одного мальчика в изорванной рубахе и домотканых штанах, который ехал вторым. Мальчик повернул голову к Рафи и Коллинз невольно вздрогнул. Сперва он подумал, что ему померещилось, но косящий кверху левый глаз и рыжие вихры, выбивающиеся из-под шляпы, говорили сами за себя.
Рафи терпеть не мог лезть не в свое дело, но кто знает: вдруг индейцы удерживают мальчика против его воли? Цивилизованное общество вряд ли многое потеряет, если Феликс Уорд останется у индейцев, а если к ним в лапы угодит еще и его приемный отец Джон Уорд, это будет даже благом. Однако если мальчик в плену, его надо спасти; это убережет всех от множества бед в дальнейшем. Рафи не собирался сражаться и рисковать жизнью ради мальчугана, но отчего бы не попытаться выкупить его.
— Эй! — окликнул Рафи. — Феликс Уорд! Хочешь поехать с нами?
Мальчик скользнул по нему взглядом. Он совершенно не переменился в лице, которое оставалось все таким же хмурым. Феликс отвернулся, будто даже не слышал вопроса Коллинза. Рафи и Туми уставились вслед процессии, удаляющейся в сторону гор.
— Если пацан сбежал от Джона Уорда, не могу его винить, — процедил Туми. — Я Уорда еще с Калифорнии знаю. Его исключили из Комитета за неподобающее поведение.
Услышав это, Рафи усмехнулся. Как же низко надо пасть, чтобы тебя изгнали из рядов Комитета бдительности Сан-Франциско! Впрочем, так или иначе, Феликс Уорд теперь у индейцев, и никто по нему скучать не станет, в особенности его приемный отец, от которого мальчуган столько натерпелся.
Рафи тронул дилижанс, продолжая размышлять о мальчике, но тут его отвлекли. Из-за мерзкого нрава хлыща в цилиндре накалившаяся обстановка внутри экипажа наконец привела к взрыву. Двери распахнулись, и наружу, изрыгая проклятия и размахивая кулаками, посыпались пассажиры. Поборов искушение пустить коней вскачь, оставив скандалистов глотать пыль, Коллинз натянул поводья и снова остановил фургон.
Подобное ему неоднократно доводилось видеть и раньше. Время от времени пассажиров охватывали приступы безудержной ярости. Причины были просты: многодневная бессонница в сочетании со страхом перед нападением команчей или апачей. Приступ начинался в тот момент, когда пассажиру все же удавалось задремать, но его что-то будило — шум либо случайный толчок. Бедолага, вообразив, что на экипаж напали, набрасывался на других пассажиров или, выпрыгнув из дилижанса, мчался со всех ног в пустыню.
Всякий раз Рафи клялся, что, как только ему удастся скопить на свой фургон, он тут же бросит работать на Баттерфилда и снова станет возить товары. Пусть в солонине и зерне порой заводились личинки и жучки, но они, по крайней мере, не устраивали шумных свар.
Участок маршрута, на котором работал Рафи, заканчивался здесь, на базовой станции в каньоне Сифон — одном из многих каньонов, которые вместе образовывали расселину протяженностью десять километров, отделявшую Дос-Кабезас от гор Чирикауа. Американцы прозвали эту длинную теснину перевалом Сомнений, а мексиканцы — Пасо-дель-Дадо, ущельем Игральной Кости. Название красноречиво намекало на то, что всякий, кто вершит здесь путь, играет с судьбой. На протяжении многих веков именно в этой теснине апачи нападали на странников.
Oглядев себя, Рафи обнаружил, что покрыт пылью с головы до ног. Взяв ведро, он отправился на речку, разделся, несмотря на холодный февраль, и окатил себя водой, приплясывая, чтобы согреться. Вытершись ветошью, он оделся, после чего отправился прикорнуть пару часиков на койке в подсобке. Когда он проснулся, у него все еще оставалось время до отправки: дилижанс в сторону Западного побережья ожидался не ранее чем через два часа.
Рафи вызывался помочь Джиму Уоллесу, начальнику станции на перевале Сомнений, таскать зерно и соль для солдат, вставших лагерем за гребнем на склоне. Лучшего извозчика, чем Джим, Рафи не встречал за всю свою жизнь. Говорил Уоллес тихим голосом и отличался редким здравомыслием; единственным поводом для гордости ему служил передний золотой зуб. У Джима были волнистые темные волосы, которые он зачесывал назад. Шрамы, покрывающие поджарое тело и руки, выдавали в нем человека, который успел за двадцать лет хлебнуть лиха в этом краю. Он немного говорил на языке апачей и всегда делился табаком с Кочисом. Именно Джим уговорил вождя снабжать станцию дровами.
Рафи решил пойти вместе с Уоллесом, поскольку тот упомянул, что в лагерь военных обещал заглянуть Кочис. Вождь приобрел большую известность среди индейцев, американцев и мексиканцев. Поговаривали, что одного его слова, а порой и взгляда оказывалось достаточно, чтобы усмирить самые буйные горячие головы среди апачей.
После того как Рафи с Уоллесом разгрузили все бочки у палатки, где располагалась полевая кухня, Коллинз отпустил Пачи поохотиться на кроликов, а сам присел у речки. Разбив тоненький лед, он зачерпнул студеную воду и мрачно оглядел выстроившиеся аккуратными рядами три десятка палаток. По идее, близкое соседство с солдатами должно было приносить облегчение, но Рафи его не чувствовал.
С точки зрения Коллинза, после прибытия младшего лейтенанта Джорджа Бэскома[53] обстановка стала только хуже. Рафи невзлюбил этого вояку с первого взгляда, когда лейтенант уверенным шагом вошел в здание станции, чтобы представиться Уоллесу. В близко посаженных голубых глазах Джорджа Рафи разглядел пламя честолюбия, но, увы, в них не наблюдалось ни капли интеллекта. «Недостатков у лейтенанта в избытке», — покачал головой Уоллес, ухватив самую суть.
Бэскома окружал черно-белый мир, в котором существовало лишь абсолютное добро и абсолютное зло — полутонов лейтенант не признавал. Людей он делил на тех, кто соглашался с его точкой зрения и был прав, и тех, кто ее не разделял, а значит, заблуждался. У Бэскома были лоснящиеся, по-детски пухлые щечки, а еще он носил клиновидную бородку, видимо призванную скрыть тот факт, что при создании подбородка лейтенанта у Всевышнего закончился материал. Бэском напоминал Рафи саламандру, рыскающую у речки в траве. Про себя Коллинз прозвал его Тритоном.
Погода Рафи тоже не радовала. Небо затянуло низкими свинцовыми тучами, сулившими снегопад. Солнечный свет едва пробивался сквозь облака, отчего казалось, что уже близится вечер, хотя на самом деле едва перевалило за полдень. Горы вокруг лагеря выглядели угрожающе.
Рафи окинул внимательным взглядом лошадей, привязанных рядом с палаткой Бэскома. Седла и упряжь были украшены перьями, звериными когтями и бисером, из чего Рафи заключил, что к лейтенанту наведались индейцы. Коллинз понимал, что судьба сейчас вряд ли сулит ему встречу с Лозен, но все равно поискал глазами ее кобылу. Интересно, где сейчас эта несносная девчонка и что она замышляет?
— Меня мучают дурные предчувствия. — Рафи вскарабкался на облучок фургона и устроился рядом с Уоллесом. — Этот званый вечер у Бэскома добром не кончится.
— Вождь взял с собой жену, нескольких детей, брата и двух племянников. — Джим протянул Рафи фляжку с виски, который приятно обжигал рот и горло.
— Он не станет бузить, когда рядом жена и малыши. Кочис меня как раз не беспокоит. — У Рафи засосало под ложечкой. — Как думаешь, что затевает Бэском?
— Он сказал, что ему надо повидаться с вождем и потолковать. Скорее всего, они уже отобедали и сейчас пьют кофе. Я говорил Бэскому, что вождь неравнодушен к этому напитку.
— Бэском не производит впечатления гостеприимного человека, — нахмурился Рафи.
— Джон Уорд устроил дикий скандал. Всех на уши поднял. У него увели скот и похитили сына. Может, он хочет, чтобы солдаты вернули мальчишку, а Бэском думает, что Кочис способен помочь в этом деле.
— Уорду плевать на Феликса. — Легкое беспокойство Коллинза сменилось сильной тревогой.
— Зато похищение ребенка поднимет армию в два счета, — почесал голову Уоллес. — Скот воровали у каждого: спасибо и апачам, и бандитам-мексиканцам. А вот увести мальчишку — совсем другой разговор. Я так думаю, сейчас Уорд жалеет, что апачи не пришили Феликса. Если бы мальца убили, солдаты взялись бы за дело еще шустрее.
— Кочис не имеет к этому никакого отношения. Я видел Феликса с индейцами, которые, скорее всего, и похитили скот. Они ехали на север. Судя по фасону мокасин, апачи были из племени Белогорья. К тому же мне не показалось, что мальчика везли силой.
— Может, тебе стоить рассказать об этом Бэскому?
— Пожалуй, так и сделаю.
Но Рафи тут же понял, что опоздал. Пятьдесят четыре солдата, находившиеся под началом Бэскома, зарядили винтовки и окружили палатку. Услышав, что разговор внутри перешел на повышенные тона, солдаты нахмурились.
— Этот кретин лейтенант вот-вот сотворит какую-то глупость, — процедил Уоллес.
Тут стенку палатки проткнули изнутри ножом. Клинок рванулся вниз, разрезая ткань. Наружу высунулась большая смуглая рука с кружкой кофе. Вслед за кружкой показался Кочис. Промчавшись мимо обомлевших солдат, он стремглав кинулся в креозотовые кусты, росшие за палаткой. Вынырнув с другой стороны, он ринулся, петляя, вверх по склону с такой скоростью, словно бежал напрямую и по ровной поверхности. Солдаты открыли огонь, выпустив, по прикидкам Рафи, не меньше полусотни пуль. Кочис, разменявший шестой десяток, даже не сбавил темп. Прежде чем он скрылся из виду, Коллинз заметил, что вождь все еще сжимает в руках кружку.