— Черт вас всех раздери! Болваны! Тупицы! — Выпучив глаза, Бэском выбежал из палатки и, брызгая слюной, принялся рассыпать приказы и проклятия: — Дикарей под арест! Кочис дорого заплатит, если не вернет пацана! Видит бог, я покажу этим мерзким язычникам, кто здесь главный!
Уоллес едва слышно бормотал под нос ругательства, желая Бэскому той же участи, как и самому ленивому из своих мулов, с каковым лейтенант, с точки зрения Уоллеса, несомненно состоял в близкородственной связи.
Рафи раздраженно выдохнул. «Полоумный дурак только что развязал войну», — подумал он.
ГЛАВА 24«ОНА ИДЕТ, БЛИСТАЯ КРАСОТОЮ…»
От станции тянулась высокая стена, охватывающая заодно и стойла, в которых держали лошадей. В каждом из них имелось по маленькому окошку наподобие бойницы. В данный момент Рафи, Джим Уоллес и конюх, работающий на станции, разглядывали через эти бойницы апачей, замерших на гребне холма под низкими свинцовыми тучами.
Джон Мотт, служивший у Бэскома сержантом, приблизился к Рафи и глянул в бойницу. Скорее всего, Мотт был ровесником Рафи и ему еще не перевалило за тридцать, но выглядел он на десять лет старше. За прожитые годы солнце выдубило кожу на лице и руках до такой степени, что она сгодилась бы на материал для седел. Поскольку сержанту постоянно приходилось щуриться, от уголков его светло-серых глаз расходились морщинки. На фоне необстрелянных сопляков из отряда Бэскома он производил впечатление бывалого человека, и потому Рафи, познакомившись с Моттом, испытал некоторое облегчение.
Бэском полагал, что Кочис может напасть в любую минуту, и решил перенести лагерь поближе к станции, расположив его у самых стен. Теперь Рафи при желании мог бы плюнуть прямиком в палатку лейтенанта с прорехой, которую наспех зашили большими неровными стежками. Она напоминала Коллинзу рану, которой предстояло еще очень долго заживать.
«Тритон поставил свой вигвам как можно ближе к станции. Что ж, пусть это останется на его совести», — подумал Рафи.
Кочис со своими воинами появился на холме около часа назад. Завидев индейцев, Бэском с солдатами и мулами тут же набились во двор станции.
— Мне показалось или наш храбрый Тритон белее выбеленной рубахи? — усмехнулся Уоллес.
Рафи и Джим прекрасно понимали, что в данный момент им ничего не угрожает. Ни один апач в здравом уме не пойдет в атаку на укрепленные позиции — даже имея численный перевес, в котором сейчас никто не сомневался. Увы, втолковать эту азбучную истину лейтенанту не удалось. Бэском, не желая ничего слушать, метался по двору станции, рассыпая противоречащие друг другу приказы.
— К нам идет вождь! — закричал Уоллес. — Он несет белый флаг, хочет начать переговоры!
Кочис и впрямь спускался по склону холма, держа в руках белую тряпицу. С ним шло еще трое мужчин. Вождь явно знал дальность огня винтовок. Чуть не дойдя до зоны поражения, он остановился и принялся ждать. Сержант Мотт достал из кармана большой белый платок и привязал его к кончику древка.
— Лейтенант, наверное, сейчас в штаны навалил. — Уоллес, усмехнувшись, посмотрел на Рафи.
На короткий миг Коллинзу показалось, что Бэском прикажет открыть по Кочису и его делегации огонь. Однако вместо этого лейтенант выбрал для переговоров капрала и двух рядовых. При этом Тритон даже не посмотрел в сторону Уоллеса, немного говорившего на языке апачей, и проигнорировал Рафи с сержантом, которые обладали хоть какими-то знаниями об индейцах. Коллинз знал причину такого странного поведения: Бэском терпеть не мог людей, которые разбирались в чем-нибудь лучше него, в силу чего фактически обрекал себя на вечное одиночество.
Сержант Мотт протянул Бэскому белый флаг и заговорил, но лейтенант оборвал его взмахом руки, развернулся и с гордым видом пошел прочь.
— Что ты скатал Бэсиому? — спросил Уоллес, когда Мотт вернулся к нему и Рафи.
— Я предложил отпустить заложников, иначе начнется война и прольются такие реки крови, которых он отродясь не видел. А еще я сказал, что слову Кочиса можно верить и вождь поможет вернуть скот и Феликса Уорда. Я ведь не ошибаюсь? Кочис держит слово?
Рафи и Джим Уоллес одновременно кивнули.
— А Бэском заявил, что освободит заложников, только когда вернут мальчика. — Сержант Мотт подтянул ремень и скрестил на груди руки. — Насколько я понял, он считает так: даже если пацана похитил не Кочис, вождь может заставить всех индейцев плясать под свою дудку и убедит вернуть Феликса.
— Проклятье, — тихо выругался Уоллес. — Всякий апач пляшет только под одну дудку: свою собственную.
Из кузни, в которой заперли пленных апачей, раздался громкий высокий голос: брат Кочиса, Бык, затянул песню. Солдаты тем временем столпились у бойниц; все взгляды были прикованы к парламентерам. Уоллес, конюх, Рафи и сержант Мотт расположились у амбразур, через которые можно было разглядеть лицо Кочиса. Выражение лица Бэскома никого не волновало. Рафи прекрасно понимал, что, несмотря на позерство и хвастовство, Бэском беспомощен и бессилен. Это было очевидно и остальным. Именно за Ко-чисом оставалось право выбора: жить им или умереть. Парадокс заключался в том, что выбор вождя, а значит, и жизнь всех людей, засевших в станции, зависел как раз от действий и слов Бэскома.
Судя по тому, что видели приятели, переговоры зашли в тупик. Джим Уоллес снова чуть слышно выругался.
— Из-за этого недоумка нас тут всех перебьют. Я ему не позволю провалить дело. — Уоллес расстегнул ремень, на котором висела кобура.
— Я с тобой, — поднялся Рафи.
— И я пойду. — Конюх тоже стянул с себя ремень с кобурой, повесив его на крючок рядом с ремнем Уоллеса.
С тяжелым сердцем Рафи положил рядом два своих кольта.
Затем он внимательно вгляделся в неглубокую лощину, камни и кустарник, примыкавшие почти вплотную к дороге, которая вела на холм. Из той точки, где находился Коллинз, дно лощины просматривалось практически полностью. Там все было тихо — ни малейшего движения. Рафи вспомнилось, как Уоллес объяснял ему тонкости работы возницей дилижанса:
«Если видишь апачей, будь осторожен. Если не видишь, будь осторожен вдвойне».
Заскрипели здоровенные железные петли — двое солдат налегли на ворота и принялись их открывать. Рафи потрепал Пачи по макушке, велев вести себя смирно и никуда не убегать. Собака сидела навострив уши и не сводила глаз с хозяина, покуда он не скрылся за створками ворот, закрывшихся за ним.
Рафи, Джим и конюх двинулись вперед. Они преодолели примерно половину расстояния, когда из-за края лощины на них выпрыгнуло девять полуобнаженных воинов. Несмотря на внезапность, появление индейцев не стало для Рафи сюрпризом. Он знал, как искусно апачи умеют маскироваться. Развернувшись, он кинулся обратно к высокой стене, удивившись, насколько далеко успел от нее отойти за такое короткое время.
Засвистели пули — стреляли по меньшей мере из трех разных точек. Рафи услышал, как закричал Джим Уоллес, умоляя о помощи, но скорости сбавлять не стал. Если Джим попался в лапы апачей, ему все равно ничем сейчас не поможешь, ведь Рафи тоже вышел со станции безоружным.
Когда в Коллинза угодила круглая свинцовая мушкетная пуля, он уже почти добежал до стены. Ему показалось, что кто-то с размаху хлопнул его ладонью по левой лопатке — с такой силой, что Рафи потерял равновесие. Споткнувшись о камень, Коллинз полетел головой вперед и упал ничком, ощутив щекой крупный холодный песок. Боли в спине не было, лишь онемение, которое стало быстро расползаться по всему телу. У него почти получилось подняться на ноги, когда мимо пронесся Бэском и, задев Рафи, сшиб перевозчика обратно на землю. Ни лейтенант, ни трое его солдат не предприняли ни малейшей попытки помочь.
В щеку Рафи впивались мелкие камешки. Он зажмурился и начал собираться с силами, чтобы еще раз попробовать встать. Когда его подхватила под мышки пара крепких рук, Коллинз попытался вырваться. Мелькнула мысль: «Интересно, успею я покончить с жизнью прежде, чем мне в этом помогут апачи — не торопясь и со смаком?» Но тут он ткнулся носом в кованые носки сапог сержанта Мотта и почувствовал, как Пачи лижет ему лицо. Сержант рывком поднял Коллинза и, закинув его руку себе на плечо, потащил к воротам.
Приподняв голову, Рафи увидел, как конюх бежит к дальней оконечности стены. Запрыгнув на нее, парень попытался ее перелезть. Из-за стены показалась макушка солдата, который пальнул прямо в лицо конюху и снова скрылся из виду. Конюх упал навзничь и замер. Рафи, Пачи и сержант Мотт проскочили в ворота, когда те уже начали закрываться. Еще мгновение, и солдаты задвинули массивный засов.
— А Джим Уоллес? — выдохнул Рафи.
— Он у индейцев, — бросил Мотт.
Коллинз покачнулся и прислонился к стене. Прикосновение к ней вызвало сильную боль в спине, но отстраниться уже не хватило сил, и Рафи просто съехал вниз, осев на землю. Прежде чем потерять сознание от потери крови, Рафи почувствовал приступ отчаянной досады: ну почему апачи не убили Джорджа Бэскома!
На ней была лишь набедренная повязка. Серебристый лунный свет подобно боевой раскраске освещал изгибы ее высоких скул и носа, очертания упругих грудей с торчащими сосками. Темные волосы развевались на фоне полуночного леса. Рафи отчаянно захотелось нырнуть вместе с ней в эту лесную чащу и больше никогда не возвращаться.
— Лозен.
Он произнес ее имя вслух или про себя? При всем желании Коллинз не смог бы ответить на этот вопрос. Он знал, что наг, безоружен и беззащитен, но его это не волновало.
— «Она идет, блистая красотою…» — Рафи удивился, что вспомнил этот стих, хоть и позабыл, какой поэт его сложил и от кого из офицеров он сам его услышал. — «Она идет, блистая красотою, цветущая земли роскошной дочь, одетая сиянием и тьмою, как дивная полуденная ночь»[54].
Девушка улыбнулась, и ее улыбка была светлой и чарующей, словно рассвет в пустыне, который, несмотря на всю свою красоту, сулит мучения и палящий зной, вынести который выше человеческих сил. Он пошел ей навстречу, будто околдованный, — тело двигалось само по себе. Она опустила руку себе на талию, и набедренная повязка соскользнула вниз.