«Боже всемогущий, — подумал он. — Ни одна из женщин не сравнится с ней в красоте».
Она окольцевала его руками, и он утонул в аромате дыма, полыни и лошадиного пота. Он принялся ласкать ее груди, осыпая их поцелуями. Она прижала его к себе, и он заключил ее в объятия. Его губы прикоснулись к шее Лозен, потом к плечу. Его охватила страсть такой силы, что он будто полностью растворился в девушке. Его кожа стала ее кожей. Когда Рафи целовал ее, его губы сливались с ее полными чувственными губами. Его кости стали ее костями, его желание — ее желанием.
Когда он вошел в нее, мышцы ее лона плотно, словно ладонь, обхватили его естество и принялись сжиматься в медленном, дразнящем, сводящим с ума ритме. Внутри у нее было обжигающе жарко. На секунду у Рафи мелькнула мысль, что сейчас он умрет от восторга, а потом все мысли куда-то пропали.
Он беспечно взглянул на кинжал в руке Лозен, сверкнувший в лунном свете, и тут же ощутил острие, ткнувшееся ему в кожу под ухом. Откинув голову назад, Коллинз покорно подставил горло.
В ушах эхом зазвучала старая песня индейцев навахо «Молитва ночи»:
Пусть ночь будет красива передо мной,
Пусть ночь будет красива позади меня,
Пусть ночь будет красива подо мной,
Пусть ночь будет красива надо мной,
Пусть ночь будет красива повсюду вокруг меня,
Совершенна в своей красоте.
Девушка расплылась в чарующей лукавой улыбке и нежным движением взрезала ему горло. Он достиг пика наслаждения в момент смерти, истекая горячей кровью и семенем. Но ради того счастья, что он пережил, можно было расстаться и с жизнью.
С громким стоном Коллинз проснулся. В груди заходилось сердце, а тело, несмотря на холод, заливал пот. Одеяла на койке были смяты и перекручены. В руке и плече пульсировала боль, отдающая в кости. Член тоже пульсировал, но быстро опадал. Рафи тяжело дышал, потрясенный ярким сном.
«Она идет, блистая красотою…» Лозен и раньше являлась к нему в грезах, но такой сон он видел впервые. Коллинз огляделся по сторонам. Он был в кладовой, примыкавшей к кабинету начальника станции. В этом кабинете Бэском устроил свой штаб и в данный момент спорил там с сержантом Моттом. Снаружи доносился рев мулов. По пронзительным крикам животных Рафи быстро понял, что их беспокоит. Он попытался сказать: «Дайте мулам воды», но во рту было сухо, как в пустыне, и Коллинз сумел лишь еле слышно выдавить: «Воды». Впрочем, его усилия пропали даром: из-за ругани за стеной его все равно никто не услышал бы.
— Этот болван Майкл Стек вконец избаловал дикарей! — Вопли Бэскома напоминали Рафи рев мулов. — Они грабили и убивали, он им потакал, а правительство закрывало на это глаза. Пора преподать этим нехристям урок.
Сержант говорил тихо, и Рафи не удалось полностью расслышать его ответ, но фразы «набитый дурак» и «осёл из Вест-Пойнта», донесшиеся из-за тонкой дощатой стены, он все-таки разобрал.
— Капрал! — взвизгнул Бэском. — Арестуйте сержанта за нарушение субординации!
Через несколько мгновений четверо рядовых втолкнули Мотта в кладовую, где находился Рафи. Сковав сержанта по рукам и ногам, солдаты закрепили длинные цепи кандалов на поперечной балке под потолком.
Когда рядовые ушли, сержант осмотрел Рафи с ног до головы.
— Да тебе, сынок, судя по твоему виду, приснился кошмар.
— Врать не буду, я чувствую себя как загнанная лошадь. — Рафи гадал, говорил ли он во сне, когда грезил о Лозен, но спросить все же постеснялся. Вместо этого он глянул на стену, за которой теперь располагался штаб Бэскома, и поинтересовался: — Что случилось?
— У Кочиса теперь твой приятель Уоллес. Вождь притащил его на веревке, словно мула, на вершину холма. Уоллес вроде цел и невредим. Кочис предложил обменять его на своих родных.
— И Бэском, естественно, отказался.
— Само собой. Должен сказать, что вождь был само терпение.
— Еще бы. Он хочет вернуть семью, — кивнул Рафи.
— Согласен. Этим утром он оставил послание на холме.
— Что в нем сказано?
— Не знаю, — пожал плечами Моп, — Бэском никого к нему не подпустил. — Сержанту удалось обеими скованными руками снять с пояса фляжку. Звеня цепями, он подтолкнул ее по полу к Рафи. Коллинз свесился с койки, чтобы подобрать флягу, и у него так сильно закружилась голова, что он едва не свалился. Схватив фляжку за ремень, он притянул ее к себе. Она оказалась почти пустой.
— Вода по счету, ее не хватает, — пояснил Мотт, прислонившись затылком к стене. — Пулю из тебя пришлось вынимать ножом. Свинцовый шарик расплющился. Одним словом, тебе все это не шибко понравилось.
— Я помню.
— Потом рана загноилась, у тебя начался жар. Тогда я положил в рану опарышей, и они ее вычистили. — Сержант покосился на Рафи и сухо усмехнулся: — Уж чего-чего, а опарышей у нас много.
— Спасибо. — Коллинз помолчал, а потом вспомнил крики мулов. — Ты сказал, вода по счету? И давно так?
— Последние три дня.
Рафи вспомнил, что речушка находится всего в полукилометре от них, в начале лощины, из которой на них вылетели апачи. Он приподнялся на локтях, сел и закинул флягу сержанта за здоровое плечо. Когда Рафи удалось свесить с койки ноги, он покачнулся: ему показалось, что он сидит на краю пропасти. Дождавшись, когда кладовая перестанет кружиться перед глазами, Коллинз встал, не обращая внимания на боль в плече, которое сержант перевязал красной лентой от парадной формы.
Опираясь на метровую рукоять кнута, как на трость, Рафи вышел наружу и принялся проталкиваться сквозь толпу. Пока он лежал без сознания, прибыл дилижанс, направлявшийся на запад, и к числу осажденных прибавился еще один извозчик, очередной сопровождающий и семеро рассерженных пассажиров, которые даже не представляли, насколько им повезло. В стойлах по-прежнему ревели мулы. Рядом с Рафи крутилась Пачи, будто желая уберечь хозяина от дальнейших несчастий.
Солдат в конюшне, где стоял Рыжий, отодвинулся в сторону, дав Рафи возможность посмотреть в бойницу. На вид мальчишка был не старше пятнадцати. «Когда я пошел в армию, то и сам бы таким», — подумалось Коллинзу. Казалось, с тех пор минула целая вечность.
Рукава измятого мундира, из которых торчали тощие руки паренька, были сантиметров на десять короче нужного. Прядь золотистых волос ниспадала солдатику на левый глаз. Руки у него были мозолистые, но загрубели явно до того, как паренек оказался в армии, — уж слишком недолго он тянул солдатскую лямку. Скорее всего, мозоли появились от работы в поле за плугом. Что ждет этого фермерского сына? Вернется ли он к своему плугу и тучным полям где-то в дельте Миссисипи или сложит голову здесь?
Конюх лежал там, где упал, таращась невидящими глазами в свинцовое небо. Лицо его, словно сахарная пудра, припорошил снег.
— Мы бы отправили за ним наряд, чтобы похоронить, — юноша кивнул на труп, — да лейтенант не позволяет. Я камнями в ворон кидался, чтобы они ему глаза не выклевали. А еще я вашу собаку с лошадью кормил, пока вы спали.
— Спасибо, сынок, — кивнул Рафи и посмотрел на вершину холма, в которую кто-то вогнал длинную жердь. Затем он окинул оценивающим взглядом тяжелые деревянные ворота, окованный железом засов и свою перевязанную руку.
— Открывай ворота.
— Не могу, сэр. Лейтенант Бэском запретил.
— Тогда давай свою флягу. И другие фляги тащи, сколько унесешь.
Вскоре рядовой вернулся, держа в руках связку из пятнадцати фляг, и Рафи закинул их за здоровое плечо. Упершись левой ладонью в засов, он налег на него всем своим весом. Сдвинув засов в сторону, Рафи толкнул левым плечом створку.
Из глаз посыпались искры, но ворота удалось чуть приоткрыть — достаточно для того, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель. Следом за Рафи юркнула Пачи.
Коллинз шел не оглядываясь. Где-то позади снова затянул песню брат Кочиса Койюндадо. Чувствуя на себе взгляды апачей, которые наверняка сидели за скалами, окружающими станцию, Рафи вскарабкался на вершину холма и развернул бумажку, обернутую вокруг жерди. Послание было написано на обратной стороне чека на шляпы-котелки, ботинки и микстуру от кашля. Коллинз узнал аккуратный почерк Уоллеса, хотя прекрасно понимал, что диктовал Джиму не кто иной, как Кочис.
«Теперь у меня еще трое белых, помимо именуемого Уоллесом, — гласило послание. — Обращайтесь с моими людьми хорошо, и я не обижу ваших. Кочис».
Еще трое белых? Но кто они? Случайные курьеры? Путники, которым не повезло? Возницы грузовых фургонов?
Спустившись с холма, Коллинз подошел к речушке и наполнил фляги. Ремень от фляжки сержанта Рафи сунул Пачи в зубы. Собака потрусила следом за хозяином, высоко задирая голову, чтобы фляжка не волочилась по земле.
К тому моменту, когда Рафи добрел до ворот, ему казалось, что каждая из фляжек весит не меньше двадцати кило. Но ему было плевать: теперь у него затеплилась робкая надежда. Ставки выросли, сейчас на кону стоят уже четыре жизни. Быть может, Бэском пойдет на попятную?
Сперва Коллинз отнес фляжку сержанту Мотту, а потом постучался к лейтенанту. Рафи репетировал речь заранее, однако стоило ему только открыть рот, как он понял: его ждет фиаско. По испуганным глазам лейтенанта, по его упрямо поджатым губам было ясно, что Бэском не отступит. Болезненная неуверенность в себе превращала любую уступку в чудовищный удар по самолюбию.
Пальцы у Рафи ходили ходуном от гнева, когда он протянул лейтенанту послание. Коллинзу страшно хотелось придушить упрямца голыми руками, он прямо-таки жаждал услышать предсмертные хрипы в глотке Бэскома.
А что, если отправиться на поиски Кочиса? Наверняка вождь притаился где-то там, среди смертельно опасного лабиринта скал и утесов. Может, ему, Рафи, удастся как-нибудь уговорить вождя сохранить жизнь Уоллесу и еще трем пленникам? Нет, пока семья Кочиса в руках у Бэскома, уговоры не имеют смысла. Воображение услужливо нарисовало жуткие пытки и мучительную смерть, которые ждали бедолаг, оказавшихся в руках индейцев. Рафи не знал, какими словами проклинать Бэскома и в