Обычно Колченогий травил байки до рассвета, но около полуночи Лозен одолела усталость. Девушка завернулась в одеяло с головой: если Колченогий увидит, что она задремала, то непременно разбудит, потрепав по голове или пощекотав. Лозен быстро провалилась в крепкий сон без сновидений.
Когда она проснулась, ей показалось, что все кости и мышцы тела превратились в растертую в кашу мякоть агавы. Не раскрывая глаз, она высунула голову из-под одеяла и зевнула.
— Ты похожа на выглядывающую из панциря черепаху, — заметил Викторио.
Викторио, Колченогий, Говорливый и Локо сидели рядом, потягивая самокрутки. Казалось, мужчины ждали ее пробуждения. Все остальные уже разошлись. Предводители племени сидели против солнца, и Лозен пришлось сощуриться, чтобы разглядеть их.
— Очень похожа, — согласился Колченогий. — Особенно сейчас, когда щурится. Должно быть, она и над черепахами получила колдовскую власть.
Лозен завернулась в одеяло. Она чувствовала себя усталой и разбитой, будто общение с духами отняло у нее все силы. Девушке ужасно не хотелось рассказывать брату с Колченогим о том, что ей довелось увидеть. Когда она скажет, откуда шли синемундирники, ей никто не поверит.
— Скоро начнется совет, — сообщил Колченогий, — и тебя там ждут.
— Какой от меня прок на совете?
— Например, ты можешь рассказать, что видела за время своего отсутствия.
Продолжая кутаться в одеяло, Лозен подвинулась, чтобы сесть аккурат напротив брата и Колченогого.
— Я видела синемундирников, — призналась она.
— Сколько?
Их было так много, что я не смогла сосчитать. Они шли мимо меня весь день, ряд за рядом. Были и пешие, и конные.
Но они направлялись не сюда. Мне кажется, они держат путь в наш край.
— Тогда им придется миновать перевал неподалеку от каменного дома — там, где мы украли мулов, — промолвил Викторио.
— И где твоей сестре не удалось украсть большого чалого коня, — добавил Колченогий.
— Дождемся их на перевале и перебьем. — Викторио свернул еще одну самокрутку.
— Синемундирники шли с запада и маршировали на восток, навстречу восходящему солнцу.
— С запада, дитя? — Колченогий, рассеянно потиравший покалеченную лодыжку, с удивлением поднял на девушку взгляд.
Кто-то из мужчин хихикнул. Лозен услышала шепоток — над ней насмехались. Сперва она упала с чалого, а теперь рассказывает нелепицы. Девушка тяжело вздохнула. Порой дары духов ложились на ее плечи тяжкой ношей.
— Да, с запада, — твердо произнесла она.
Лозен видела, что Колченогий и даже Викторио настроены скептически. Но что ей оставалось делать? Она лишь поведала о том, что узрела, а уж верить ей или нет — их дело. В ее видении враги шли не с востока, как всегда бывало с бледнолицыми.
Они шли с запада.
ГЛАВА 27РАЗВОД
Поместье Билла походило на замок, построенный рехнувшимися эльфами. Оно неизменно напоминало Рафи детскую сказку о волке и трех поросятах: во время строительства в ход пошли и солома, и прутья, и камень, и даже железо. Над безумной мешаниной скособоченных флигелей и парусиновых шатров с изорванными стенами, обрывки которых знаменами реяли на порывистом ветру, донжоном высился ржавый железный паровой котел.
Несколько лет назад охотники за серебром потратили огромную сумму и немало труда, чтобы довезти паровой котел до этой глуши, а потом энтузиазм иссяк, и бойлер оставили тут. Неподалеку валялась груда костей — останки двенадцати волов. Именно эти животные тащили злосчастный котел и пали здесь. Был он три метра в высоту и два с половиной метра в диаметре и являл собой впечатляющий плод тяжких трудов: в глаза бросались скрепленные заклепками стальные квадратные листы и стальная арматура в тех местах, где должны были находиться датчики давления, клапаны, трубы и патрубки. Теперь котел маячил посреди пустыни между Тубаком и Тусоном, словно неведомо как очутившийся здесь маяк.
Часть имущества Билла громоздилась под открытым небом — вещи будто подхватило невидимым потоком, выплеснув их за пределы поместья. Чего тут только не было! И жернова, и покосившееся пианино без передних ножек, которое будто преклоняло перед кем-то колени, и стайка печек Франклина[60], которые облюбовали ящерицы, змеи, мыши, хомяки и суслики. Имелись у Билла пароходные кофры, запчасти к фургонам, рамы для картин, шелушащиееся облезающей позолотой, старые колеса, сбруи, хомуты, вальки от упряжек Все это добро он выудил из мусора, оставленного старателями. Можно было с уверенностью утверждать: любая вещь, попавшая в руки Билла, оставалась у него навсегда.
Сейчас стояла середина мая, и побеги тыкв были на полпути к тому, чтобы полностью покрыть владения Билла бугорчатым зеленым ковром. Хозяина это совершенно не трогало; он защищал от поползновений тыкв лишь маленькую делянку, где выращивал перцы чили. Такого количества сортов перца Рафи не видел за всю свою жизнь.
По краям владений Билла возвышались трехметровые, усыпанные цветами кусты фукьерии [61], служившие, по всей видимости, подобием изгороди. Для каждого флигеля, хижины, палатки и глинобитной хибары у Билла имелось название, хотя Рафи не знал значения доброй половины этих слов. Однако Коллинз был в курсе, где у Билла располагаются портик, пьяцца, притвор, оранжерея, кабинет, библиотека (притом что хозяин поместья не умел читать), зал собраний, гостиная, ванная, кузница, буфетная, будуар и трапезная.
Трапезная представляла собой плетеную беседку в окружении кострищ, обложенных камнями, и железных вертелов с нанизанными на них свиными ребрышками, которые медленно томились над раскаленными жаровнями. Рафи давно догадался, что слово «трапезная» означает место приема пищи, поскольку именно туда всякий раз отправлялся Билл с полным еды котелком — черным от сажи и блестящим от жира. Билл водружал котелок на снятый задний борт фургона, положенный поверх двух бочек, и вместе с Коллинзом приступал к обеду. Ели друзья стоя.
Всякий раз, когда Рафи заглядывал к Биллу, содержимое посудины разнилось, и все же Коллинз подозревал, что Билл ни разу не опорожнял котелок до конца. Одним из неизменных составляющих блюда являлись перцы чили. Прочие ингредиенты отправлялись туда по мере того, как Билл находил их на земле, отлавливал, пристреливал, заманивал в ловушки или душил силками. Сегодняшним вечером Рафи успел опознать в похлебке останки змеи и зайца. Еще Коллинз мог поручиться, что лапка, плавающая в бульоне у него в ложке, принадлежала крысе, весьма вероятно некогда обитавшей в одной из пузатых печек на границе поместья.
Опустошив котелок примерно на две трети, Билл с Рафи отправились на «веранду» — еще одну беседку, расположенную рядом с дверью, которую кузнец по просьбе Билла, закрепив на петлях, врезал в стену парового котла. У владельца поместья имелось множество табуретов и стульев, но Рафи больше всего любил кресло-качалку. Именно туда Коллинз и опустился, а Пачи устроилась у него в ногах. Рыжий, дожевав ведро кукурузы, с интересом смотрел, как хозяин достает из седельной сумки книгу.
Билл расположился на сиденье, которое когда-то снял с кабриолета. Из сумки, закрепленной слева, до сих пор торчала рукоять кнута. Вытянув тощие ноги в мокасинах, Билл откинул голову назад. Его шишковатый нос окутали клубы дыма от самокрутки, совсем как облака окутывают вершину горы.
Всякий раз, когда Рафи гостил в поместье, он читал вслух «Ромео и Джульетту». Он мог бы запросто рассказать трагедию наизусть, но Билл просил, чтобы Коллинз именно читал. И Билл, и Рыжий внимательно вслушивались в голос Рафи, koi да тот дошел до скорбной сцены в склепе и гибели влюбленных. Билл полулежал, смежив веки, но его губы беззвучно двигались, проговаривая слова трагедии. Рафи навещал приятеля уже немало лет, и за это время владелец поместья успел выучить не только реплики героев, но и сценические ремарки.
— «Но нет печальней повести на свете, чем повесть о Ромео и Джульете»[62]. — Рафи аккуратно закрыл томик Шекспира. За эту книгу ему нередко предлагали столько же, сколько и за Рыжего.
Шмыгнув носом, Билл вытер рукавом повлажневшие уголки глаз. Рафи сунул книгу в мешочек из мягкой кожи, выдубленной дымом до медового цвета, чтобы сделать ее непромокаемой. Затем Коллинз перевязал мешочек сыромятным ремешком, тоже мягким благодаря стараниям неведомой женщины, долго жевавшей кожу. Ее же руки отделали мешочек бахромой и украсили ракушками каури и кусочками бирюзы. Рафи часто размышлял о том, что это была за женщина и какова ее судьба.
Минуло уже два года с тех пор, как он высыпал пыльцу из этого мешочка на свой старый «паккард», но ее остатки чудесным образом все еще оставались во внутренних складках. Пыльца попала и в книгу, и порой, когда Рафи ее раскрывал, его на миг окутывало небольшое золотистое облачко, будто бы наколдованное феей. Коллинзу казалась вполне естественной такая незримая связь Шекспира с языческой магией, пусть даже в «Ромео и Джульетте» не фигурировали ни Калибан, ни Титания, ни Пак.
Сунув мешочек с книжкой в задний карман штанов, Рафи принялся медленно покачиваться в кресле, размышляя о королеве фей Титании в тончайших одеждах, свитых из паутины. Титания… Воистину она как сон в летнюю ночь. Коллинза кольнула печаль оттого, что у него нет девушки, которую он мог бы любить и лелеять.
— Женщины, — процедил Билл.
Рафи, смежив веки, принялся ждать, когда собеседник разовьет мысль. Билл никогда не рассказывал о своем прошлом, и теперь Рафи гадал, под силу ли будет кувшину виски, который он привез, развязать приятелю язык.
— От них всегда одно сплошное расстройство, — изрек Билл.
Снова воцарилось молчание: хозяин поместья взял привезенный Рафи табак и принялся сворачивать самокрутку.
— Знавал я как-то одну честную женщину, — промолвил Билл. — Я познакомился с ней в Калифорнии, когда был богат.