ГЛАВА 29ЮЖНЫЙ НЕУЮТ
Тусон никогда нельзя было назвать тихим и спокойным городишком, но после того как армия ушла на восток сражаться с мятежниками-южанами, на улицах и в домах воцарилась атмосфера отчаяния, наводящая на мысли о библейском Судном дне. Однако Рафи не удивился, когда, едва миновав в ворота в глинобитной стене вокруг города, обнаружил, что в Тусоне праздник.
Флаги конфедератов, сшитые на скорую руку из косынок, старых мундиров и мешков из-под муки, реяли на февральском ветру. Большая часть обитателей Тусона, крича и улюлюкая, собралась на главной улице. Некоторые из них, поднимая клубы пыли, отплясывали джигу под аккомпанемент банджо, игравшего нечто среднее между «Махну к моей Лу» и «Старой дубовой бадьей»[71].
— По всей видимости, народ с нетерпением ждет «южного уюта»[72], — сообщил Рафи Рыжему. Конь, будто в знак согласия, тряхнул ушами.
Однако вряд ли такой «уют» пришелся бы жителям Тусона по вкусу. У него имелись руки, ноги и гнилые зубы, а еще он славился отвратительным поведением: к городу направлялись части конфедератов, состоявшие, с точки зрения Рафи, из редких отбросов общества.
Люди в здравом уме давно уже бежали из Тусона. Остались в основном южане, причем те, кто был не в ладах с законом.
Жители Тусона всегда активно поддержи вали идеи сепаратистов. Впрочем, даже те, кто не особо симпатизировал идеалам южан, были готовы, невзирая на политические убеждения и взгляды, с распростертыми объятиями встретить солдат белой расы.
Рафи направился на центральную площадь — именно там располагалось новое заведение Сары Боумен, по-прежнему именовавшееся «Американским домом». У входа на ящике возвышался мужчина, вокруг него собралась небольшая толпа. Незнакомец выставил длинный узловатый палец, в котором, кажется, суставов было больше положенного, и показал им на Рафи.
— Бойся змия на барной стойке! — прогремел мужчина. — Отринь сатанинский ром!
Окружившая его кучка народу воздела руки с зажатыми в них бутылками и кружками, где плескался самогон, и с восторгом троекратно прокричала «ура». Рафи кинул на мужчину преисполненный надежды взгляд. Ром? Неужели Сара Боумен где-то раздобыла ром?
— Братья мои! Люди мира сего впали в тяжкий грех. Они нарушили вечный завет нашего Творца. — Пророк вскинул руку с зажатой в ней потрепанной Библией. — Именно об этом сказано в Книге пророка Исайи! Глава двадцать четвертая, стих шестой: «За то проклятие поедает землю, и несут наказание живущие на ней; за то сожжены обитатели земли, и немного осталось людей».
— Вот это ты, старина, верно подметил, — пробормотал Рафи, вспомнив кучи пепла вокруг парового котла Билла и бесчисленные покосившиеся деревянные надгробья, безмолвными стражами выстроившиеся вдоль тракта.
Сунув поводья конюху, служившему при «Американском доме», Рафи остановился у дверей, к которым была приколочена старая, изорванная и пожелтевшая вырезка из газеты семимесячной давности. Рафи пробежал знакомую статью глазами в вящей надежде, что ее содержание каким-то чудом успело измениться. Там рассказывалось о потерях северян в битве при Булл-Ран, состоявшейся в июле 1861 года. Необученные войска мятежников под командованием генерала Джексона, заработавшего кличку Каменная Стена, выдержав напор северян, перешли в контрнаступление и отбросили противника. Отступление федеральных войск в направлении Вашингтона быстро превратилось в бегство.
Покачав головой, Рафи переступил порог и вошел внутрь. Пачи неотступно, буквально по пятам, следовала за хозяином. При виде других псов, уже находившихся в зале, Пачи ощерилась, а шерсть у нее на загривке встала дыбом. Псы тут же посторонились, уступая гостям дорогу. В «Американском доме» было на редкость спокойно и тихо.
Всякий раз за последние семь месяцев, въезжая в Тусон, Рафи утешался лишь одной мыслью — о предстоящей встрече с Сарой, великаншей про прозвищу Великий Запад. Когда отступающая армия оставила форт Юма, с ней отправилась в путь и Боумен, но, добравшись на своем старом фургоне «студебеккер» до Тусона, решила тут и остаться. Ехать дальше на восток у нее «не лежала душа» — по крайней мере, именно так она сказала Рафи. Ее супруг Альберт не стал разлучаться с супругой, надеясь после победы над мятежниками прибрать к рукам серебряные прииски, заброшенные во время смуты.
Кроме того, если верить доходившим до Сары слухам, на востоке царил тот еще хаос. Брат восставал на брата, и творилось такое смертоубийство, что на этом фоне апачи казались безвредными щенками. Как-то раз Сара, подмигнув Коллинзу, возблагодарила Всевышнего за то, что у апачей пока нет пушек. «Боже, помоги нам, если у них появится артиллерия», — согласился Рафи.
Сара влетела в залу с кухни. Как обычно, пышную рыжую шевелюру венчало желтое кепи Третьего артиллерийского полка.
— Нет-нез-нет, Рафи! — весело закричала хозяйка «ведения. — Не слушай этого слабоумного снаружи! Нет у нас никакого рома! Народ требует ром с самого утра, стоило идиоту-проповеднику завести свою шарманку.
Она сдавила Рафи в объятиях, от которых у него затрещали ребра и сперло дыхание. В живот больно впились рукояти пистолетов, заткнутых за пояс Сары, но Коллинз не стал протестовать, поскольку, помимо пистолетов, Боумен прижалась к нему и своим внушительным бюстом. Положив Рафи ладони на плечи, Сара отстранилась от него на расстояние вытянутой руки, окинула взглядом с ног до головы и снова сграбастала в объятия. В ее темно-зеленых глазах стояли слезы. Она умолчала о том, как боялась, что Рафи погибнет и с его смертью у нее станет за пределами дома в два раза меньше друзей. Душой Сара была видавшей виды воительницей, а воины не поминают о смерти — это удел сопляков.
Рафи вздохнул и прикрыл глаза, наслаждаясь исходящим от рыжей великанши уютом, теплом и мягкой силой. Он лишь немного уступал ей ростом, но из-за габаритов Сары все равно ощущал себя в ее объятиях ребенком. Отпустив его, Боумен вскинула руку и помахала рукой дочери подруги-мексиканки миссис Мерфи — пятнадцатилетней красавице Пас, расположившейся за барной стойкой в окружении воздыхателей. Пас, наклонившись, достала бутылку, которую хранила подальше от пьяных глаз местного сброда. Саре не приходилось сомневаться в кредитоспособности Коллинза. По просьбе Рафи она хранила его деньги в сейфе, вкопанном в земляной пол под ее кроватью.
Забрав бутылку бурбона и два стакана, Рафи направился к угловому столику, за которым сидел сеньор Эстебан Очоа. При виде приближающегося Коллинза Эстебан встал и протянул ему тонкую руку. В огромных черных глазах вспыхнул огонь, отчего Эстебан сделался еще привлекательнее и благороднее — хотя, казалось, куда уж больше.
— Сеньор Рафаэль, слава Всевышнему, что вы вернулись живым и невредимым! — Эстебан владел английским лучше всех в Тусоне. Лишь едва заметный акцент, прямые черные волосы, темные глаза и смугловатая кожа выдавали в нем мексиканца.
Дон Эстебан своим видом напоминал Рафи о том, что на свете есть люди, которые могут выглядеть элегантно и грациозно, совершенно не прилагая к этому усилий. Рафи неизменно был благодарен за это Эстебану, поскольку о существовании подобных людей было легко забыть. Оно и понятно: достаточно вспомнить о том, какая публика обитала в Аризоне. Дон Эстебан, миссис Мерфи, Боумен и ее толпа приемных детей служили для Рафи доказательством того, что род людской еще не успел окончательно оскотинеть. Благодаря таким людям в нем не умирала надежда на лучшее будущее для человечества.
Дон Эстебан, поклонившись Саре и миссис Мерфи, притащил им стулья из-за соседних столиков. Теперь можно было с уверенностью заявить, что все сторонники северян города Тусона в сборе. Сара держала на коленях мальчика-мексиканца лет трех-четырех — одного из сирот, которых недавно усыновила. Еще один из ее приемных сыновей, чуть постарше, возился с Пачи на земляном полу.
— Кого они с таким нетерпением дожидаются? — Рафи плеснул в стакан бурбона и поставил его перед доном Эстебаном. — Мятежники на подходе?
— Они уже здесь. — Дон Эстебан взял стакан и благодарно кивнул. — Отядом командует капитан Шерод Хантер.
— Доводилось с ним сталкиваться, — кивнул Рафи и плеснул себе бурбона. — Не сказал бы, что мне это доставило удовольствие.
— Он прибыл вчера с сотней никчемных мерзавцев, именующих себя аризонскими добровольцами-конфедератами, — добавила Сара.
— И где они?
— По большей части валяются пьяными по салунам. Я сразу сказала, что в моем заведении южанам с их привычками будут не рады.
Когда заговорила мисс Мерфи, в ее низком с хрипотцой голосе помимо испанского акцента слышались нотки ирландского, техасского и теннессийского говора.
— Капитан Хантер поставил дона Эстебана перед выбором: либо клятва на верность мятежникам, либо вон из города.
— Капитан вел себя достаточно цивилизованно, — заметил Очоа. — Он чуть ли не извинялся передо мной.
— Шерод Хантер столько всего натворил… Ему есть за что просить прощения, — буркнул Рафи.
— Он сказал, что слышал о моих симпатиях к северянам, но при этом выразил надежду, что я осознаю очевидную победу Юга. Он попросил меня присягнуть Конфедерации, чтобы ему не пришлось конфисковывать мое имущество и выгонять меня из города.
— И что же вы ответили? — прищурился Рафи.
— Я сказал, что всем в своей жизни обязан правительству Соединенных Штатов и потому не собираюсь его предавать.
— Когда уезжаете?
— Сегодня вечером. Капитан Хантер позволил мне взять лошадь и все, что я смогу запихнуть в две седельные сумки. — Эстебан помолчал. — Ах да, еще он позволил взять с собой ружье и двадцать патронов.
— Двадцать патронов! — взорвалась Сара. — Нет, вы слышали! Да лучше просто расстрелял бы, и дело с концом!
— И куца вы собираетесь направиться? — спросил Рафи.
— В Месилью.
— В одиночку? — Брови Рафи поползли вверх. — Да это же почти полтысячи километров по землям апачей.