— Я здесь из-за ребенка, которого носит под сердцем моя жена. — Вызывающий Смех вытянул руку, словно желая прикоснуться к желтовато-бурым изгибам долины, раскинувшейся далеко под ними. Казалось, ей нет ни конца ни края, но они оба знали, что долину обрамляют покрытые лесами горы, со склонов которых стекают прозрачные, как слеза, реки и ручьи, а в прохладных тенистых лощинах поют птицы.
Лозен знала, о чем думает Вызывающий Смех. Синемундирники хотят лишить их дома. Бледнолицые заставили Красные Рукава и его племя покинуть отчий край, забившись в крохотный закуток, оставленный для них правительством. Стычки из-за лошадей, мулов и скота уступили место войне за родную территорию. За право жить.
Вызывающий Смех был прав. Отец не может позволить, чтобы у его будущего ребенка отобрали земли предков.
На гребне горы было не продохнуть от пыли, словно буквально день назад не грохотала тут гроза. Опаленная зноем земля быстро впитала ту малую часть дождевой воды, что не успела сбежать вниз по склону. Летнее солнце стремительно высушило крошечные лужицы и настолько прокалило камни, что к ним было больно прикоснуться.
Упираясь носками мокасин в каменистую землю, Лозен толкала валун вверх по склону. Спина ее синей рубахи промокла от пота. Да и не только спина — вся талия под патронташем тоже была мокрой. Из-под ремня, на котором висел через плечо колчан, по ткани тоже расползались влажные пятна.
Рубаху удалось добыть, когда разграбили обоз с припасами. Чато отдал вещицу Лозен, присовокупив еще и мексиканское седло в обмен на боевой амулет, который она сама изготовила и заговорила. Рубаха была роскошной, но все же Лозен завидовала мужчинам. Сейчас ©ни красовались в одних лишь мокасинах, набедренных повязках, амулетах и патронташах, за которые заткнули боевые шлемы из перьев.
Лозен завязала волосы в узел, но это помогло мало: он пропитался потом и давил на затылок. Отерев рукой лицо, она с удвоенной силой принялась толкать валун в сторону вершины.
— Вон туда кати. — Викторио показал пальцем на проем в низкой стене, которую его воины возводили вдоль гребня. Вождь сунул руку в одну из бойниц, желая удостовериться, что в нее пролезет ствол ружья. На противоположной стороне узкого каньона отряд Чейса тоже сооружал стену. Воины Красных Рукавов строили редуты на вершине соседнего холма.
Говорливый и Чато помогли Лозен поставить камень на место. Тела всех трудившихся над строительством покрывали ссадины и грязь, руки кровоточили. Говорливый плюнул на камень, и слюна, зашипев, испарилась. Парень с улыбкой посмотрел на Лозен:
— Да тут лепешки печь можно.
Подобное поведение было ему свойственно: ради красного словца он не жалел потратить драгоценную влагу, которую следовало бы поберечь. И все же мальчишки и юноши восхищались Говорливым из-за его бравады. Даже если бы на него бросился медведь, Говорливый наверняка первым делом плюнул бы ему в глаза.
— Хорошо, что мы, в отличие от бледнолицых, не живем в каменных домах, — тяжело дыша, произнес Чато. — Женщины бы намучились их строить.
— И зачем нам стена? — проворчал Говорливый. — Мы перебьем всех солдат еще раньше, чем они сюда залезут.
Лозен промолчала. Говорливый знал ответ и сам: мудрые воины не полагаются на случайности, у них всегда есть запасной план. Нельзя допустить, чтобы синемундирники добрались до речки, ниспадающей каскадом в зеленую расселину.
Лозен провела языком по пересохшим губам. Ей вспомнилось, как они с друзьями, проведя целый день в пути, подъезжали к речке и черпали пригоршнями прозрачную ледяную воду. Они останавливались на водопой на полпути между их родным краем и владениями Чейса и его племени Высоких Утесов. С завтрашнего дня Лозен сможез пить и< реки когда заблагорассудится. В небе закружат грифы, а воронье с койотами соберется на пир, полакомиться плот ью мертвых солдат, а потом этот край снова будет принадлежать чирикауа.
Когда мужчины закончили работу, Лозен направилась к самому высокому месту на перевале. Многие из воинов последовали за ней — вдруг духи откроют ведунье что-то важное. Девушка опустила взгляд. Внизу промеж двух сходящихся горных склонов, испещренных расселинами, петляла ниточкой тропа, огибая овраги и валуны. Именно здесь и предстояло пройти солдатам.
Лозен чувствовала под подошвами мокасин мелкие камешки — горячие, словно угольки. Как же мучаются солдаты бледнолицых! Им приходится идти пешком, да еще и во всей этой дурацкой одежде. А их сапоги? В таких, небось, сразу сбиваешь в кровь ноги.
Девушка стала медленно вращаться вокруг своей оси. Стоило ей повернуться на запад, в ушах послышался рокот, а пальцы стало привычно покалывать. Но было и кое-что новенькое. Во тьме за смеженными веками она увидела нисходящий с неба огонь и услышала, как в ужасе кричат мужчины. Но кому именно принадлежали эти голоса?
— Духи явили мне огненный дождь. — Видение потрясло ее до глубины души.
— Ты видела, как на синемундирников обрушивается град пуль из наших ружей, — отозвался Викторио. — У нас троекратное преимущество. Они обречены на поражение.
Ну конечно же, брат прав. Разведчики насчитали всего-навсего шестьдесят два пехотинца и шестерых конных. Вслед за ними на расстоянии половины дня пути семенили двести сорок коров, вместе с которыми в фургонах ехали сорок пять человек.
Викторио окинул взглядом раскинувшуюся перед ним землю.
— Синемундирников рожали женщины, как и нас. Это значит, что их можно убить. Когда солдаты завтра пойдут через перевал, мы их всех прикончим. — Он вскинул над головой мушкет и несколько раз тряхнул им. Лозен почувствовала, как воинов, словно вода сосуд, наполняет уверенность в завтрашней победе.
К ним с холма направился Красные Рукава, а за ним — полсотни его бойцов. Воины едва поспевали за вождем, широкими шагами спускавшимся вниз по склону. Время от времени он разворачивался и бежал обратно к своим бойцам, чтобы перекинуться с ними парой шуток. Только что он произнес перед ними вдохновляющую речь, а после выпил тисвина, который ему дала в дорогу третья жена. Красные Рукава знал, что скоро ему предстоит убивать бледнолицых. Он был счастлив.
— Брат мой! — закричал он Викторио. — Я со своими людьми поеду вперед и посмотрю, где там эти синемундир-ники.
Даже если Викторио и не понравилось, что Красные Рукава с отрядом решил оставить заранее оговоренную позицию, он не мог об этом сказать: Красные Рукава не спрашивал его мнения.
Около полуночи откуда-то из темноты донеслись тяжелые шаги и тихое металлическое позвякивание. Пачи зарычала, а шерсть у нее на загривке встала дыбом. Рафи успокаивающе положил руку на спину собаке и вместе с Цезарем, разинув рот, воззрился на призрака, вышедшего к костру. Призрак нес на плече свернутое одеяло, уздечку и украшенное золотистыми кольцами седло, придерживая все это левой рукой. В правой руке он сжимал кавалерийскую шашку в ножнах, держа ее примерно посередине длины. Шашка покачивалась при ходьбе, время от времени задевая кольца, отчего и получался звякающий звук.
— О боже, — выдохнул Цезарь.
Рафи был потрясен не меньше его. Все считали, что рядовой Джон Тиль мертв. Сержант уверял, что своими глазами видел, как под Тилем пал конь. Остальные подчиненные сержанта ехали на лошадях по двое и едва смогли добраться живыми до лагеря с фургонами. Апачи убили под всадниками троих скакунов.
— Я позову сержанта. — С этими словами Цезарь скрылся в темноте.
Джон Тиль кинул уздечку с седлом на землю. Рафи протянул ему флягу, и рядовой озадаченно на него посмотрел. Вода сейчас была на вес серебра или даже золота.
— Пей сколько хочешь, — предложил Рафи. — Завтра мы доберемся до реки.
— Может, оно и так. — Не выпуская из рук саблю, солдатик запрокинул флягу. — У меня целые сутки ни капли во рту не было, — признался он. — Как остальные? Все живы?
— Все, — кивнул Рафи.
— Вам рассказали, что случилось?
— Говорят, когда вы вошли в ущелье, апачи открыли огонь по арьергарду.
— Они несколько часов поливали нас свинцом и осыпали стрелами, а мы толком понять не могли, откуда ведется огонь. Капитан послал вперед стрелков — и мы пробились к старой станции дилижансов. Она сложена из камня — укрытие отличное, да только воды там нет. Сперва отмахать шестьдесят километров, а потом шесть часов сражаться — и всё на одной кружке кофе. Мы чуть не сдохли. Но надо было сражаться. Мы знали: не доберемся до речки — считай, мы трупы.
— А как же гаубицы?
— Пока мы их сняли с мулов и собрали, уже стало смеркаться. Потом одна из них перевернулась. А расчет другой гаубицы отступил в укрытие — апачи палили так, что хрен высунешься.
Прибежал сержант, на ходу заправляя рубаху в брюки.
— Боже всемогущий, — покачал он головой, принимаясь застегивать мундир. — Что случилось?
— Апачи убили подо мной коня. — Тиль без сил опустился на бревно.
— Мы решили, тебе крышка.
— У апачей однозарядные мушкеты, а у меня винтовка «генри». Она помогла мне держать их на расстоянии. К вечеру у меня подошли к концу патроны. Я решил, раз уж все равно погибать, последний оставлю для себя. Ну а предпоследним угощу кого-нибудь из краснозадых. Я выбрал самого здорового. Настоящий великан со взорванной курицей на голове;
— Со взорванной курицей? — не понял сержант Мейнард.
— Ну… там у него перья во все стороны торчали. Я как увидел, вспомнил про своего старшего брата. Он однажды взял большущую шутиху, привязал к одной из наших кур и подпалил запал. Ну и всыпала же ему мама за это…
— Ты попал? — Рафи догадался, о ком из апачей идет речь. Ему вспомнилось, как Красные Рукава всякий раз выпрашивал у него табак и спички. И еще он подумал о том, как жестоко обошлись с вождем старатели в Пинос-Альтосе. Однако, несмотря на это, Рафи не мог вызвать в себе сожаление при мысли о гибели вождя.
— Я попал ему в грудь, и дружки его куда-то утащили. Я слышал, как они скачут прочь. Я снял шпоры, собрал вещи и со всех ног кинулся сюда.