— Теперь мы знаем характер местности, врасплох нас уже не застанешь, — промолвил сержант. — Завтра мы покажем, на что способны гаубицы. Разрывные снаряды Генри Шрапнеля заставят Кочиса пожалеть о том, что он появился на свет.
Крадущий Любовь тихо похрапывал за каменной стеной. Говорливый и Мухи-в-Похлебке крадучись приблизились к свернувшейся на одеяле Лозен и присели на корточки.
В призрачном лунном свете девушка не моста разглядеть их лица и руки, но знала, что друзья, как и она сама, перемазаны пороховой сажей. Весь день Лозен стреляла из мушкета, и ее мучила жажда, которую не удалось бы утолить парой глотков воды, оставшихся в ее фляге. Язык стал как одеяло, а в горло будто насыпали репейника.
Во время боя она потратила много воды, пытаясь остудить замок и ствол мушкета, но стоило воде соприкоснуться с металлом, она, шипя, испарялась. Лозен заряжала и стреляла — в этом была некая упорядоченность, совсем как в работе по возведению каменных укреплений, вот только жара мучила куда сильнее. Даже сейчас, в ночной прохладе, Лозен не могла забыть мушкет, жгущий руки, словно раскаленные угли.
Она села, завернувшись в одеяло, а Говорливый и Мухи-в-Похлебке привалились спинами к стене.
— Синемундирник попал Старику в грудь, — тихо произнес Говорливый.
Лозен почувствовала, как по спине прошелся холодок. Красные Рукава встал во главе своего племени еще до ее рождения. Ее брат Викторио, Тощий, Чейс, Локо и даже Длинношеий в Мексике полагались на мудрость и советы могучего вождя.
— Где он? — спросила она.
— Его люди решили отвезти Красные Рукава к бледнолицему лекарю в Ханосе.
— Кто-нибудь из его отряда остался?
— Нет, все уехали. — Говорливый выдержал паузу. — Некоторое время назад фургоны синемундирников добрались до каменного жилища. Разведчики сказали, что путь повозок не составило труда отследить по павшим в дороге лошадям и мулам. Фургоны все же дотащились до цели.
Все апачи прекрасно понимали, что в фургонах, скорее всего, пули, порох и прочие припасы для синемундирников. Лозен знала, что у Говорливого не осталось ни стрел, ни пуль. Под конец он швырялся в синемундирников камнями, а когда это не остановило солдат, бросился на них с ножом. Воины стали называть его Кайтеннай — Сражающийся без Стрел.
Пули и порох подошли к концу почти у всех, и лишь у немногих еще оставалось несколько стрел. Никто не думал, что потребуется столько пуль, чтобы прикончить синемундирников.
Посовещавшись с Чейсом, вернулся Викторио. Он сел рядом с Лозен, обхватил руками подогнутые ноги и тихо затянул боевую песню. Под нее девушка и уснула, привалившись к стене. Она проснулась перед рассветом, разбуженная перекликающимися песнями металлических рожков и дудок синемундирников и рокотом барабанов.
Это была песня без слов, но именно ею синемундирники всякий раз встречали новый день, столь же неизменно, как сама Лозен, Викторио, Колченогий и Бабушка читали утренние молитвы. Песню врагов девушка хорошо запомнила после того, как всю ночь наблюдала за скотным двором при форте и часовыми. Ох уж эти синемундирники: то в рожки дудят, то на своей танцевальной площадке строятся в ряды и шагают в ногу… Лозен решила, что это часть их обрядов. Ну и чудная же у них религия.
Опершись на сложенную из камней стену, Лозен и Викторио смотрели на разгорающееся утро и проступающие в полумраке вершины гор. Начали материализовываться из тьмы кустарники и скалы. К брату и сестре, хромая, направился Колченогий. Кинув взгляд на безоблачное небо, он послюнил палец и выставил его вверх, проверяя направление ветра.
— Отличный день для битвы, — объявил шаман.
Снова запели рожки, и солдаты, выстроившись аккуратными рядами, двинулись из ворот станции. В центре колонны солдаты толкали пару небольших двухколесных тележек, на которых стояло по металлической трубе.
Чато, Большеухий, Мухи-в-Похлебке. Вызывающий Смех и Говорливый, которого теперь называли Кайтеннай, пригибаясь, проскользнули к тому месту, где за стеной стояла на одном колене Лозен.
— Ребята хотят быть поближе к твоему могуществу, — улыбнулся девушке Вызывающий Смех.
— Отсюда просто лучше видно, — с хмурым видом возразил Чато.
— Цельтесь получше, чтобы бить без промаха, — напутствовал Колченогий.
Сегодня они завершат начатое. Когда кончатся стрелы, воины будут биться ножами и копьями, камнями и руками.
Солдаты остановились, даже близко не подойдя к тому месту, где их можно было достать из мушкета. Синемундирники принялись сгружать с лошадей деревянные ящики. Они суетились вокруг двух маленьких повозок, словно муравьи, возящиеся с дохлой гусеницей. Из-за стены стали появляться головы воинов, желавших узнать, что затеяли бледнолицые.
— Они достают из тех коробок пули размером с буханки мексиканского хлеба. — Викторио передал подзорную трубу Колченогому. — Наверное, железные трубки на тележках представляют собой новый вид огненных палок.
— Два ружья с большими пулями, — презрительно фыркнул Кайтеннай. — Какой прок от двух ружей, пусть даже очень больших, когда нас так много?
Синемундирники отошли от левой тележки. Труба изрыгнула пламя. За этим последовал грохот — очень громкий, несмотря на внушительное расстояние. Воины вместе с Лозен проследили взглядом за снарядом, который со свистом прочертил дугу на фоне голубого неба, заставив апачей отшатнуться. Грохнула вторая труба.
— От таких пуль легко увернуться, — покачал головой Кайтеннай.
А потом снаряд с грохотом взорвался. Во все стороны брызнули раскаленные кусочки свинца и железа, расщепляя камень и пуская осколки в смертельный полет. То же самое произошло и со вторым снарядом. Синемундирники подвинули тележки вперед и дали еще один залп. Подобравшись еще ближе, они поочередно выстрелили влево, вправо и по центру. Снаряды один за другим разрывались над укреплениями, обрушивая вниз пламя и обломки камней. Грохот заглушал крики апачей.
Воины, петляя, кинулись в горы. Лозен взобралась на стену. Ее силуэт четко проступал на фоне неба. Девушку заворожило могущество колдовской силы бледнолицых. Духи в видении показали ей именно ту картину, которая сейчас разворачивалась перед ней.
Сильнее страха Лозен одолевало любопытство. Как бледнолицые смогли такое сотворить? Что за духи дали им громы и молнии, заключенные в металлические оболочки? Как духи научили бледнолицых с такой легкостью отнимать жизнь?
Девушка окинула взглядом скалистый склон и увидела бегущего к ней Викторио. Почему он решил вернуться? Он ведь неоднократно повторял сестре, что во время боя с ней никто возиться не будет. В случае отступления все разбегаются кто куда — это затрудняет врагу преследование.
Викторио что-то кричал ей, но его голос тонул в разрывах, хлопках выстрелов и перестуке сыплющихся вниз камней. Брат показал куда-то вверх, и девушка увидела снаряд, со свистом летящий прямо на нее.
Лозен бросилась прочь, лихорадочно раздвигая руками кустарник. Викторио прыгнул и обрушился на сестру с такой силой, что едва не вышиб из нее дух. Он накрыл ее своим телом, и девушка, придавленная весом брата к земле, почувствовала, как больно впились ей в тело камешки. А потом весь мир с оглушительным грохотом взорвался. Кусочки скальной породы, просвистев в воздухе, острыми жалами вонзились ей в руки и ноги; пыль душила, в ушах звенело.
Тут Лозен ощутила, как по руке медленно течет теплая кровь, и впервые с начала боя поддалась ужасу. Если синемундирники убили ее брата, она бросится прямо на них — станет убивать врагов ножом и даже голыми руками, покуда ее не прикончат.
Викторио все же поднялся на ноги, a за ним встала и Лозен. У брага от плеча до локтя тянулась длинная открытая рана. Она кровоточила, как и косой порез на бедре. Лелея обняла Викторио та талию, и они вдвоем принялись спускаться с дальнего края гребня. Орудия внезапно замолчали, и в наступившей тишине Лотен услышала крики приближающихся синемундирников.
ГЛАВА 34УЛЬТИМАТУМ НА ДЕСЕРТ
Доктор Томас Оверленд, равно как и любой другой житель Ханоса, даже не рассчитывал, что апачи возьмут в привычку стучаться, прежде чем войти. Впрочем, прежде апачи никогда не проявляли интереса к его кожаному саквояжу, в котором лежали медицинские инструменты, и потому, когда полсотни индейцев ввалилось с улицы в маленькую приемную, это стало для доктора неожиданностью. Дверь с железными вставками была сделана из дубовых досок толщиной в тридцать пять сантиметров, но доктор Оверленд никогда ее не запирал.
На кухне за сводчатым дверным проемом, что вел в приемную, супруга Томаса донья Элена подавала мужу кофе с заварным кремом. Три их дочери спорили, чей черед качать воду и мыть посуду после ужина. Служанка в приемной протирала иконы с изображениями Иисуса, Богородицы и святого Фаддея, который, как считалось, приходит на помощь в самых безнадежных случаях. Когда дверь распахнулась и в приемную в сопровождении тучи мух хлынули покрытые пылью грозные воины в боевой раскраске, вооруженные луками, стрелами, дубинами и мушкетами, служанка с воплями бросилась прочь. По мере того как в дом входили все новые и новые апачи, те, что переступили порог первыми, начали перебираться в кухню и размещаться вдоль стен.
Дочери кинулись вслед за служанкой. Донья Элена встала за спинкой стула, на котором сидел ее муж. Томас бегло говорил на испанском и не нуждался в переводчике, но женщина осталась не поэтому. Она положила мужу руку на плечо, будто желая сказать: если им суждено сейчас умереть, пусть они погибнут вместе.
Доктору Оверленду подумалось, что, возможно, нынешний день и впрямь станет последним и для него самого, и для всей его семьи. Это случится, если он не сможет помочь бедолаге, лежавшему на носилках из одеял и стеблей агавы, которые несли четверо воинов. По всей вероятности, больной был важной птицей и его доставили сюда издалека.
Паренек лет восемнадцати, не больше, положил копье на стол, резким движением смахнул на земляной пол тарелки и миски, после чего жестом приказал носильщикам водрузить тело раненого на столешницу. Пациента водрузили перед доктором, словно главное блюдо праздничной трапезы.