Высокая протянула сложенное одеяло, поверх которого лежали отделанная бахромой сумка и кисет с табаком. Женщина покачнулась и потеряла равновесие, но Лозен успела подхватить вещи, прежде чем они упали на землю.
— Помоги мне, Сестра, — запинаясь, произнесла Высокая. Глаза у нее были мутные — от таких Лозен всегда воротило. Хотя скудные припасы племени на зиму подходили к концу, Высокой каким-то чудом удалось собрать достаточно кукурузы, чтоб он забродила, превратившись в тисвин, густое питье серого цвета.
— Кто захворал?
Ничего не ответив, Высокая повернулась и, пошатываясь, побрела прочь. Лозен передала подарки Дочери и двинулась вслед за женщиной.
— Ты придешь танцевать? — крикнула ей вслед Дочь.
— Если получится.
Не успела Лозен добраться до жилища Высокой, как услышала плач ребенка. Наверное, та снова поила малыша тис-вином.
Высокая уснула, а Лозен весь день до глубокой ночи пела заклятия, тогда как ее бабушка и две бабушки малыша тянули: «Ю-ю-ю-йом». Лозен нанесла на лоб, губы, подбородок и грудь ребенка пыльцу, всякий раз выкрикивая взрывной гортанный клич: «Ха! Ха! Ха!» Нашептывая молитвы, она растерла тело ребенка вырезанным из дерева изображением змеи. Наконец, воскликнув: «Угаш! Изыди!» — она бросила деревяшку в огонь.
Затем, продолжая читать заговоры, Лозен стала растирать сведенные судорогой конечности и шею ребенка. Постепенно шаманка впала в транс. Она не слышала, как вдали стучат танцевальные барабаны, не замечала пения старух вокруг. Она забыла, что мужчины, с которыми она участвовала в налете на форт, сейчас рассказывают победной пляской о своем успехе. Она не слышала хохота, когда Вызывающий Смех, высмеивая горделивый боевой танец, принялся отплясывать над тощим грязным куренком, которого невесть где добыл.
С приближением рассвета к поющим старухам стали присоединяться другие члены племени, среди которых были Ветка Кукурузы, Мария и даже Одинокая. Под конец в едином ритме качались и пели два десятка человек. Когда взошло солнце, у ребенка почти кончились силы бороться. Лозен отчаялась. Ноги невыносимо ныли оттого, что она провела в сидячем положении всю ночь. Больше всего на свете ей сейчас хотелось спать, но вместо этого она решила еще раз вознести молитву Дарителю Жизни.
Дочитав ее до конца, она опустила взгляд и увидела, что мальчик успокоился. Дыхание выровнялось, а мышцы расслабились. Лозен возблагодарила Дарителя Жизни, а потом принялась трясти спящую Высокую.
— Никогда больше не давай своим детям тисвина, — строго произнесла Лозен, когда женщина проснулась.
Высокая испугалась, будто шаманка пригрозила навести на нее порчу в случае непослушания.
— Хорошо, Тетушка.
Лозен с Бабушкой отправились домой. По дороге они видели, как участники танцев, зевая и тихо переговариваясь между собой, расходятся по стойбищам.
— Тебе кажется, что ты побывала в ином краю? — спросила Бабушка.
— Да. — Лозен узнавала людей, попадавшихся ей навстречу, но при этом они почему-то казались ей незнакомыми. Она всегда ощущала себя подобным образом после долгого пения заговоров.
— Когда мы поем заклятия, Даритель Жизни помещает нас в обитель духов, — пояснила Бабушка.
Лозен очень хотелось закутаться в одеяло и хорошенько выспаться, но, вернувшись домой, она обнаружила, что ее ждет родня. Когда пришла мать Ветки Кукурузы и Текучей Воды, Викторио отошел в сторону и сел к женщинам спиной. Женской половине семьи предстояло обсудить обряд, который готовилась пройти Дочь.
— Глазастая согласилась стать ее покровительницей, — промолвила Текучая Вода. — Скажи, Сестра, ты сможешь встать с ней в пару, когда придет время танцев? — обратилась она к Лозен.
— Да.
Решив этот вопрос, женщины заговорили о том, кого попросить бить в барабаны, петь и вести ритуал. Они прикинули, какие вещи понадобятся для подарков и сколько за них придется отдать лошадей. Больше всего их беспокоил вопрос, как избежать стычки с синемундирниками в течение нескольких месяцев, нужных для подготовки церемонии, и как не подпустить солдат к племени в те несколько дней, пока будет длиться обряд.
— Можем согласиться перебраться в то место, которое приготовили нам синемундирники, — предложила Ветка Кукурузы. — Там на нас никто не нападет.
— Нет. — Текучая Вода была непоколебима. — Ты сама слышала, какие ужасы родня Широкой рассказывает об этом крае. Мы все заболеем и умрем обезображенными, совсем как мескалеро.
Мать Текучей Воды взяла мокасины, которые чинила, и направилась к своему костру. Викторио макнул кусок тыквы в котелок с тушеной зайчатиной и направился к женщинам. Большинство воинов брезговали женским обществом, но Викторио всегда был рад выслушать их мнение по тому или иному вопросу, поскольку знал: они воспринимают мир иначе, чем мужчины.
Помимо того, что Викторио ломал голову, как провести обряд Дочери, не опасаясь нападения синемундирников, его снедали и другие тревоги. Синемундирники требовали, чтобы все апачи переселились в специально отведенные для них места и жили там под наблюдением военных.
— Этот край наш. Мы вольны селиться, где пожелаем, — заявил Викторио. — Так было всегда. А теперь синемундирники хотят решать за нас, где нам жить и охотиться.
— А почему особое отведенное для нас место не может быть прямо тут? — спросила Лозен. — Давайте попросим Ц’эка, пусть дозволит нам остаться. До форта отсюда всего день пути. Синемундирники могут прямо там раздавать нам еду и подарки. Нашу долю провизии мы используем, когда придет пора готовить пир в честь ритуала.
Викторио улыбнулся про себя. Ни один из мужчин еще не предложил такого. Возможно, они считали подобное решение слишком здравым и потому сомневались, что бледнолицые в своем безумии на него согласятся. Что ж, может, так и есть.
— Бледнолицые не станут вести переговоры о мире, — покачал головой Викторио. — Они стреляют в любого, кто пытается к ним приблизиться.
— Это правда. Вспомните, что сказал нантан синемундирников, — добавила Текучая Вода.
Беженцы-мескалеро поведали о приказах, которые генерал Карлтон отдал солдатам: «Мужчин за пределами резервации убивать вне зависимости от того, чем они занимаются. Женщин и детей задерживать и направлять в резервацию». Казалось, он был единственным, кто не желал признавать безумие своих действий: сперва он требовал от апачей переселиться в резервации, а потом, когда индейцы отправлялись в путь, приказывал открывать по ним огонь. Лозен назвала Карлтона Бидаа-Дигиз, Косоглазым, поскольку он не видел дальше кончика своего носа.
— Этот бледнолицый, Ц’эк, стал нам как отец, — промолвила Лозен. — Он не врет. И хорошо с нами обращается.
Честно говоря, этот бледнолицый вел себя с апачами столь достойно, что его даже прозвали Ба'ч'офлии — Достойный Доверия.
— Но мы не знаем, где он.
— Можно попросить Волосатую Ногу передать ему весточку.
Викторио хмыкнул. А что, если сестра права? Вдруг Волосатая Нога сможет им помочь? Он слыл честным человеком, совсем как Ц’эк.
— Но как его отыскать?
— Я знаю, по какой дороге он ездит. Могу его дождаться, — предложила Лозен.
— Это слишком опасно. — От тревоги голос Текучей Воды сделался хриплым и резким.
Лозен стала для племени незаменимой, она не имела права идти на такой риск. Кроме того, Текучая Вода понимала, что Викторио не отпустит сестру одну и поедет вместе с ней. Вождь называл Лозен своей правой рукой. Они были неразлучны.
— Я с тобой, — промолвил Викторио.
— Послушай, Брат, тебе лучше остаться. — Лозен не стала произносить вслух того, о чем все думали.
А если Викторио попадет к синемундирникам в плен? Если ему отрубят голову и выварят ее, чтобы забрать его череп? После жуткой гибели Красных Рукавов многие из апачей уверовали, что синемундирники поедают своих пленников. А если сама Лозен попадет в ловушку?
— Пусть со мной поедет Мария, — предложила девушка. — Она владеет наречием мексиканцев и может общаться с Волосатой Ногой. Впрочем, он и сам немного понимает наш язык.
Викторио не думал, что план сработает, но если уж у кого и получится передать весточку Ц’эку, так это у Лозен.
В сгущавшихся сумерках возницы, среди которых были Рафи с Цезарем, поставили фургоны каравана в круг, перетянули веревками колеса и привязали к ним лошадей, а к дышлам — уставших мулов. Кто-то стал кухарить, кто-то сед поболтать и перекинуться в картишки. Пачи устроилась у колес и скалила зубы на любого пса, выказывавшего малейшее желание познакомиться с ней.
Дюжина членов караула поставила палатки и привязала коней среди кедров. Прислонив оружие к дереву, бойцы развесили на ветках патронташи, пороховницы и ранцы. В дозор заступали и военные, и гражданские, хотя некоторым возницам это не особо нравилось.
Нет-нет, они не имели ничего против того, чтобы подежурить, — им просто было не по вкусу общество солдат. Дело в том, что бойцы 125-го полка были чернокожими, а вид бывших рабов в военной форме США казался омерзительным тем возницам, кто происходил из южан. Цезарь по возможности старался почаще ехать бок о бок с солдатами, силясь отыскать среди них людей, обитавших неподалеку от плантации, где жил его отец, — ему хотелось узнать, что там произошло за время войны.
Перелив горячую воду из котелка в оловянный таз, водруженный на перевернутый ящик, Рафи принялся полоскать изношенную последнюю пару носков и одну из двух своих рубашек, одновременно поглядывая на Цезаря, готовившего ужин. Рафи был не единственным зрителем. Вскоре к ним подтянулись возницы, погонщики, а также лейтенант с сержантом. Лейтенант, подстреливший оленя, принес мясо, и Цезарь поставил на огонь еще один котел.
С самого Санта-Фе, когда караван становился на ночлег, лейтенант всякий раз приходил к Рафи с Цезарем. Коллинза удивляло, как униженно, чуть ли не на коленях белый лейтенант умоляет чернокожего Цезаря пойти служить к нему в полк, собранный из бывших рабов, некогда трудившихся на плантациях. Впрочем, Цезарь, мягко говоря, сильно выделялся на их фоне. Он умел читать, писать и считать, был в два раза сильнее обычного мужчины и прекрасно знал здешний край. Лейтенант сулил негру сержантские нашивки и более чем щедрый оклад в пятнадцать долларов в месяц: два доллара сверху лейтенант обещал накидывать из собственного жалованья.