Он принялся ждать, пока Лозен шепотом переговаривалась со своей спутницей — скорее всего, пленной мексиканкой. Наконец Лозен, запинаясь, заговорила на испанском. Вторая девушка шепотом подсказывала ей слова.
— Мой брат, именуемый Викторио, хочет поговорить с Ц’эком.
— Твой брат желает мира?
— Да, если нашим людям разрешат остаться в этом крае.
— Вы просите устроить резервацию в Теплых Ключах? В Уорм-Спрингс?
— Резервацию? — Лозен посовещалась со спутницей. — Си, — кивнула индианка. — Ресервасъон. Бина ’нэст 'тльоо.
— Бена несло?
Тихий смех Лозен напоминал рябь на поверхности пруда.
— Бина ’нэст ’тльоо, — медленно и отчетливо повторила она, будто обучая Рафи правильному произношению. — Это значит, — Лозен запнулась, подбирая слова на испанском, — огибающий их забор.
— Где твой брат хочет поговорить с доктором Стеком?
— Он будет ждать в ивовой роще в маленьком каньоне к востоку от Аламосы.
— Когда? — Рафи отчаянно хотелось спросить у Лозен, поедет ли она с братом.
— Через месяц. На новой луне.
— Я все передам доктору Стеку.
— Энжу, — кивнула Лозен.
Рафи помнил, что это слово означает «хорошо». Скорее всего, девушка полагала, что переговоры подошли к концу.
— Спроси ее про Пандору, — коснулся Цезарь локтя друга.
— Как поживает та девушка, которой мы помогли вернуться в племя? — послушно поинтересовался Рафи.
— Она все еще жива.
«Она все еще жива». Что ж, времена сейчас такие, что, пожалуй, ничего другого знать не нужно. До Рафи неожиданно дошло, что сейчас у него появился шанс, о котором он уже давно мечтал. Он наконец-то стоит лицом к лицу с женщиной-аиачем, которая спокойно с ним разговаривает, вместо того чтобы всеми силами пытаться его убить. Вроде бы беседуй на здоровье, а в голове вместо вопросов — звенящая пустота. Спросить, съели ли они лошадей, которых угнали из форта месяц назад? Или как поживает подзорная труба, которую она когда-то украла у него?
— Твой народ страдает? — Стоило Рафи задать вопрос, как он тут же показался нелепым. Само собой, страдает. Или нет? Обычно апачи сами несли страдания другим, а сами, казалось, были им не подвержены.
Лозен подняла руку ладонью к себе и сжала ее в кулак, оставив направленным к небу лишь мизинец.
— Мы носим наши жизни на кончиках ногтей, — сказала она спокойно, без горечи и злобы, хотя у нее были основания негодовать.
Пока Рафи переваривал ответ, Лозен со своей спутницей скрылись в темноте. Казалось, их силуэты, очерченные светом звезд, только что стояли перед ним, как вдруг в один миг пропали — словно призраки, которых так боялись сами апачи.
— «Мы носим наши жизни на кончиках ногтей», — недоуменно повторил Цезарь. — И что же это может означать?
— Не знаю.
На самом деле Рафи знал. Просто не мог объяснить.
ГЛАВА 39ДАВИД И ГОЛИАФ
Когда Рафи, добравшись до Санта-Фе, заглянул к Стеку, доктор сидел, склонившись над столом, и с мрачным видом писал ответ на очередное распоряжение генерала Карлтона. Сдвинув очки на кончик тонкого носа, Стек глянул поверх них и просиял, увидев перед собой Коллинза. Стоило доктору узнать о том, что Викторио просит встречи с ним и готов договориться о мире, при условии что его племени разрешат остаться в родном краю, как настроение у Стека заметно улучшилось.
Отправившись на следующее утро в путь в обществе Рафи и Цезаря, он что-то с довольным видом напевал себе под нос, покуда приятели по очереди прямо в седлах, передавая друг другу книгу, читали вслух «Двенадцатую ночь».
— Мне эта пьеса нравится больше остальных, — признался Цезарь.
— И почему же? — поинтересовался доктор Стек.
— Потому что брат Виолы Себастьян на самом деле не утонул, оказался жив-живехонек.
— А у тебя есть брат?
— Был. Сейчас он на небесах.
— Число наших братьев и сестер определяет Господь, — заметил Стек, — но он не ограничивает нас в друзьях.
«Которых в здешнем краю отыскать сложнее, чем зубы в клюве у курицы», — добавил про себя Рафи, порадовавшись, что ему все же удалось найти друга в лице Цезаря. Большую часть дороги до Боске-Редондо протяженностью почти полтораста километров они читали «Двенадцатую ночь».
Генерал Карлтон приезду гостей не обрадовался.
— Запрещаю! Ни за что! — гремел он, грохоча кулаками по столу с такой силой, что на нем подпрыгивали перьевые ручки, чернильница и счетная книга. — Все решения по индейцам в Нью-Мексико принимаю я. Я здесь представляю власть!
Стек не терял надежды, что у генерала осталась хоть капля здравого смысла, к которому доктор и воззвал:
— Но предложение Викторио устроить резервацию в его родном краю вполне разумно. Я уверен, что нам с ним и прочими апачами чирикауа удастся прийти к соглашению, которое всех устроит.
— Вы и близко не подойдете к Викторио! — взревел генерал. — С ним будет вести переговоры один из моих офицеров. Он поставит его племя перед выбором: либо они подчинятся армии Соединенных Штатов Америки и мирно переедут в Боске-Редондо, либо я объявлю на них охоту и перебью всех до последнего.
— Но это же чудовищно!
— Извольте немедленно уйти! — Глаза Карлтона, казалось, вот-вот вылезут из орбит. — Если вы осмелитесь сюда вернуться, я прикажу солдатам вывести вас вон.
Майкл Стек оперся рукой о стол, подался вперед к разъяренному генералу. Палец доктора замер в сантиметре от носа вояки.
— Вы сумасшедший, — тихим, спокойным голосом произнес Стек. — Лицемерный, жадный, жестокий, безмозглый, ничего не желающий видеть психопат с манией величия.
Рафи никогда раньше не доводилось слышать о мании величия, но определение пришлось ему по вкусу. Равно как и слово «психопат», которое как нельзя лучше подходило Карлтону.
Рафи встретился с Цезарем на окраине Аламосы незадолго до рассвета, и друзья двинулись в юго-западном направлении. Негр ехал на сером в яблоках мерине — единственном коне, не уступавшем Рыжему в росте. Цезарь кинул на приятеля веселый взгляд:
— Ты уверен, что хочешь отправиться в логово львов именно на Рыжем?
Рафи язвительно улыбнулся в ответ:
— Если апачи захотят его заполучить, им сперва придется прикончить меня. Да и, думаю, Рыжего тоже.
Даже зная, что Пачи нет рядом, Рафи все равно поискал ее глазами. Кому-то из кобелей все же удалось отыскать ключик к сердцу псины, и прошлой ночью она родила четверых щенков. Когда сегодня утром Рафи выходил из маленького постоялого дворика в одном из переулков Аламосы, он заметил хозяйских детей, которые завороженно разглядывали коробку со щенками, которую сами же вчера выстилали соломой.
Рафи не спрашивал Цезаря, где тот провел ночь. В заведениях, где большинство клиентов говорило на английском, чернокожих не привечали. Если Рафи пытался настаивать, чтобы его другу дали ночлег там же, где и ему, начинались безобразные скандалы. Неоднократно друзьям приходилось покидать постоялый двор и спать под деревом, поэтому Цезарь, как правило, искал ночлег сам. У него был настоящий талант находить тех, кто готов был на ночь окружить его теплом и заботой.
Друзья вели в поводу двух мулов, груженных подарками, купленными по просьбе доктора Стека на рынке Аламосы. Майкл не стал вдаваться в подробности, но Рафи решил, что подарки призваны сгладить у Викторио и его товарищей неприятное впечатление, оставшееся после встречи с представителем Карлтона, генеральным инспектором Дэвисом. Дэвис огласил ультиматум генерала, и Викторио, не будь дураком, естественно, отказался перебираться с племенем в Боске-Редондо. Вместо этого вождь ускакал со своими воинами в горы, и с тех пор их никто не видел.
Рафи был знаком с офицером, отправленным Кар ионом на переговоры. Впоследствии Коллинз видел, как тот в офицерской столовой поднял стакан с бренди и произнес тост: «За смерть всех апачей и мир с процветанием этому краю!»
Коллинз не мог не признать: зерно здравого смысла в тосте все же присутствовало. Если бы остальные белые были похожи на доктора Стека, еще оставалась бы надежда на возможность мирного сосуществования. Увы, Стек являлся исключением, и до встречи с ним Рафи вообще не подозревал, что такие люди существуют в природе. Покуда апачи жили с американцами бок о бок, о мире и процветании можно было не мечтать. Стек рассуждал о необходимости сохранить «этот занятный народ» — именно так он называл апачей, — но, с другой стороны, ему не приходилось зарабатывать себе на жизнь в качестве возницы, старателя или скотовода.
Рафи и Цезарь двинулись вверх по течению маленькой речушки, медленно поднимаясь в гору. Журчание воды напоминало хихиканье — словно речушка смеялась оттого, что ее щекочут кончики ивовых ветвей, касающиеся прозрачных струй. Ночью прошел дождик, смывший пыль с деревьев, кустов и камней, которые теперь сушило солнце. Позабыв о былых ссорах, щебетали птицы. Что ни говори, отличный денек, чтобы поставить на карту свою жизнь!
— А откуда ты узнал, где стоит лагерем Викторио? — спросил Рафи Цезаря.
— От Хосефы. Она говорит, что жители Аламосы якшались с этим племенем апачей еще в те времена, когда ее бабка пешком под стол ходила.
— Хосефа? Так ты и в Аламосе себе женщину завел?
— Можно сказать и так. — Цезарь одарил приятеля улыбкой, способной свести с ума любую представительницу прекрасного пола вне зависимости от возраста.
— А Хосефа тебе не рассказала, почему апачи никогда не нападали на Аламосу?
— По ее словам, тамошние жители всегда относились к апачам по-людски. Не устраивали на них засад, не обманывали, не воровали их женщин, не продавали паленый виски.
— Что ж это получается, — усмехнулся Рафи, — в Аламосе живут сплошь святые?
— Да нет, конечно, — хмыкнул Цезарь. — Просто представь, что у тебя на заднем дворе поселилось семейство гремучих змей. Они умные до жути, так что перебить их не получится. Остается одно: научиться худо-бедно жить в мире.