Когда Рафи уже собирался приладить на глаза повязку, он увидел, как Лозен взяла поводья Рыжего и поехала вперед. Чалый заартачился.
— Все в порядке, дружище. — Рафи шагнул вперед и потрепал Рыжему уши.
Убаюкиваемый беседами на непонятном языке, Рафи погрузился в полудрему. Он отметил про себя, что никогда прежде не обращал внимания, насколько тихо апачи переговариваются между собой. Он не слышал ни криков, ни резких интонаций, столь свойственных беседам белых. Коллинз навострил уши, надеясь услышать голос Лозен. Тщетно.
Он почти уснул, когда услышал рядом голос Головы Скунса. Мария принялась переводить. По всей вероятности, воин решил развлечь бледнолицых.
— Бежал как-то по своим делам братец Койот, — начал байку молодой апач, — и вдруг увидел, как бледнолицый гонит перед собой стадо тучных овец. «Какие у тебя славные овечки, — промолвил Койот. — Возьмешь меня к себе пастухом?» — «Э-э-э нет, я слышал, тебе нельзя доверять», — ответил бледнолицый. Койот, однако, не желал отступать и все упрашивал и упрашивал, покуда бледнолицый наконец не сдался. «Ладно, — сказал он. — Только вот мой тебе наказ. Видишь вон ту трясину? Смотри, чтоб овцы к ней не подходили, а то она больно глубокая». Бледнолицый отправился домой, а Койот взял да сожрал всех овец, а останки скинул в трясину, сделав так, что только головы и хвосты торчали из грязи. Бросился он к бледнолицему и кричит: «Эй, твои овцы в трясине застряли. Скорее на помощь!» Глянул бледнолицый — и впрямь хвосты с головами из грязи торчат. «Беги ко мне домой и скажи моим женам, чтобы дали тебе лопату», — велел он Койоту. Койот прибегает к бледнолицему в дом и говорит его женам: «Ваш муж велел вам переспать со мной».
Рафи услышал, как фыркнул Цезарь. Апачи загоготали.
— Жены возразили: «Врешь ты все, не мог он такого приказать». Койот подошел к порогу и крикнул: «Жены тебя не слушаются!» А тут бледнолицый как заорет: «Передай им, чтоб делали, как я сказал, да не мешкали!» — «Слышали? — повернулся к женщинам Койот. — А я что вам говорил?» Ну, жены и переспали с Койотом. А он, получив желаемое, убежал, весело хохоча.
Закончив рассказ, молодой воин, посмеиваясь, удалился. Возобновились разговоры. Через некоторое время Цезарь затянул церковный гимн, который любили распевать за работой рабы, трудясь на хлопковых плантациях.
О Давид!
Да! Да!
Мой маленький Давид!
Да!.Да!
Он убил Голиафа!
Да!.Да!
Да, он убил Голиафа!
Да!.Да!
Когда Цезарь дошел до конца куплета и сделал паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, Рафи вдруг заметил, что все разговоры стихли. Может, попросить Цезаря помолчать? Вдруг апачи решат, что чернокожий пытается навести на них порчу? Впрочем, воины, похоже, не имели ничего против того, чтобы послушать негра — по крайней мере, никто не пронзил его копьем. Цезарь запел дальше. Гимн и без того был длинный, а исполнитель еще и придумывал на ходу новые куплеты.
О Даниил!
Да! Да!
Бедный старый Даниил!
Да! Да!
Он в яме со львами!
Да! Да!
Но он жив и невредим!
Да! Да!
Теперь тишина меж куплетами, казалось, была преисполнена благоговения. Весьма вероятно, что благодаря повторяющимся словам апачи сочли песню каким-то лечебным заклятием. Рафи подумалось, что в каком-то смысле это правда. Ведь Цезарь просил Господа сохранить им жизнь — совсем как в тот раз, когда Бог спас от смерти пророка Даниила в логове львов.
Да и куплет про Давида и Голиафа оказался как нельзя кстати, если вспомнить о том, что апачи сейчас находятся на тропе войны. И поскольку в борьбе с ними армия США являлась Голиафом, Рафи надеялся, что исход поединка окажется отличным от библейского.
ГЛАВА 40РОДНЯ
Когда спустилась ночь, повязку с глаз так и не сняли, и Рафи, убаюканный мерным покачиванием в седле, все же провалился в сон. Пробудился он резко, услышав пронзительный женский вопль, от которого кровь стыла в жилах. Коллинз чудом удержался от того, чтобы сорвать с глаз повязку и выхватить из-за пояса пистолеты.
— Теперь можно смотреть, — промолвила мексиканка.
Лозен сунула в руки Рафи поводья. Когда глаза привыкли к свету полной луны, Коллинзу показалось, что он все еще спит и видит сон. Встречать воинов выбежала целая толпа женщин и детей, выстроившихся вдоль дороги. Когда отряд вступил в деревню, Рафи огляделся по сторонам. Склоны холмов были усыпаны мириадами огней костров. Размеры поселения поражали, и Рафи подумалось, что, возможно, он ошибался, определив апачей на роль Давида.
На первый взгляд их вышло встречать не меньше нескольких тысяч человек. Понятно, что на всех подарков доктора Стека хватить не могло, но люди все равно пребывали в восторге от вида мулов и поклажи. Женщины танцевали: они двигались синхронно друг с другом и пели, причем не очень благозвучно — их хорал напоминал вопли кошек, которых тянут за хвост. Вокруг отряда мельтешили дети. Мальчишки куда-то увели лошадей апачей, попытавшись заодно прихватить коней Рафи и Цезаря, но друзья не позволили им это сделать. Рафи отчего-то не хотелось проверять на собственном опыте правдивость молвы, будто апачи не крадут у гостей.
Цезарь шел позади Коллинза.
— Что-то они не больно и прячутся. Неужели до них не доходит, что Косоглазый Карлтон всерьез собрался их извести, пока ни одного живого апача тут не останется?
— Доходит, — ответил Коллинз, хотя и сам был растерян и от количества индейцев, и от их явной беспечности.
Поющие и танцующие женщины вывели друзей на открытую площадку, устланную одеялами и шкурами. Викторио жестом пригласил Рафи и Цезаря сесть по правую руку от него. Коллинз счел, что им оказана огромная честь, поскольку другие вожди и важные гости расположились слева от Викторио. Непосредственно рядом с ним уселся Кочис, далее сын Красных Рукавов Мангас, потом Волчара, Колченогий и воин с обезображенным лицом, которого Рафи знал под именем Локо. Лозен устроилась за спиной брата. Чуть в стороне среди воинов кривил тонкогубый рот мрачный, насупленный субъект с квадратной челюстью. Рафи доводилось мельком видеть его в Санта-Рите. Приметил его и Цезарь.
— Это Джеронимо? — тихо спросил он.
— Думаю, да, — прошептал Рафи. — Видать, притомился резать мексиканцев и приехал сюда отдохнуть.
Вот так насмешка судьбы: встретить разом Волчару и Джеронимо. Рафи представил Кита Карсона, который глядел на него поверх пивных бутылок на столе и говорил с усмешкой: «Эта чудесная парочка доходчиво объяснит тебе, что такое настоящая низость и подлость».
— Кон пермисо. — Юная мексиканка опустилась на колени за Рафи и Цезарем. — Я буду переводить.
— Как тебя зовут?
— Мария. Мария Мендес.
До Рафи внезапно дошло, что им с Цезарем предстоит принять участие в совете. Началось собрание с состязаний в красноречии. Даже Волчара произнес речь — точнее, запинаясь, нашептал ее на ухо Джеронимо, который и говорил за него.
Наконец Викторио перешел к делу:
— Передайте Отцу Ц’эку, что его чада, апачи, жаждут вновь лицезреть его лик у наших костров. Передайте ему, иго наши женщины, как и прежде, собирают еду, но ее не хватает. Наши дети голодают. Матери оплакивают убитых сыновей. Жены оплакивают убитых мужей. Передайте Отцу Ц’эку, что мы хотим мира.
— Но при этом вы отказываетесь переселяться в Боске-Редондо, — склонил голову Рафи.
— Именно так. Мы не станем там жить бок о бок с навахо. Поднялся Нана по прозвищу Колченогий. Он широко раскинул руки, словно пытаясь заключить в объятия весь мир.
— Этой край разговаривает с нами, — промолвил он. — Он учит нас, как правильно себя вести. Не дает порокам и злу одолеть нас.
За ним встал и Кочис:
— Если мы уйдем отсюда, молодежь забудет названия здешних мест. Те, кто забывает названия, забывает их значение, забывает то, что там случилось. Утратив эти знания, мы забудем, кто мы.
Рафи принялся ломать голову над тем, как это все объяснить соотечественникам, а потом понял, что даже пытаться не нужно. Доктор Стек все поймет и так, но он бессилен. А всем остальным просто плевать.
— Я передам ваши слова, — пообещал Коллинз, — но считаю, что Карлтон не передумает.
— Даритель Жизни решает, кто будет есть досыта, а кто нет. Даритель Жизни решает, кому жить, а кому умирать. Даритель Жизни решает, кто уйдет, а кто останется.
После совета пришел черед пиру — еду подавали женщины. Затем Викторио стал раздавать соплеменникам подарки: одеяла, ножи, горшки и бусы. Рафи заметил, что поначалу он вручал вещи женщинам — скорее всего, вдовам. Также Коллинза удивило, что никто не посмел выказать неудовольствия своей долей даров. Возможно, дело было в том, что Викторио держал себя очень уверенно, и это тоже впечатлило Рафи.
Потом настало время танцев. Народ сгрудился возле огромного костра. Люди здоровались друг с другом, болтали и смеялись. Они были дома — в отличие от Рафи с Цезарем, ощущавших себя не в своей тарелке. Они оба стояли вместе с другими мужчинами, чувствуя на себе внимательные взгляды. Особенно пристально двоих гостей разглядывали женщины, Рафи глазами искал в толпе Лозен, зная при этом, что Цезарь сейчас высматривает Пандору. Через некоторое время к друзьям подошел молодой воин со шкурой скунса на голове и принялся о чем-то совещаться с Марией. Наконец мексиканка повернулась к Цезарю и Рафи:
— У Вызывающего Смех есть подарок для черного бледнолицего.
Молодой воин держал в руках пару высоких мокасин, украшенных узором из бусин. Он заговорил, причем так быстро, что Мария едва успевала переводить:
— Когда моя жена сделала эти мокасины четыре года назад, я спросил ее: «Отчего они такие большие? В каждом из них можно ребенка таскать». Она ответила, что они подойдут черному бледнолицему и когда-нибудь она вручит их ему. — Вызывающий Смех протянул подарок Цезарю.