Мэри уехала вчера рано утром, оставив мужу и Рафи немного тушеного мяса. Она отправилась проведать своего дядю, старого вождя по имени Эскиминзин[100], а заодно и остальных родственников, стоявших лагерем километрах в пяти от военной заставы.
Когда судьба приводила Рафи в небольшое аризонское поселение, представлявшее собой горстку полуразвалившихся хижин и именовавшееся Кэмп-Грант, он обычно останавливался у Джо и Мэри Фелмер. Ему нравилось сидеть за кухонным столом и наслаждаться дивными ароматами разных вкусностей. Он обожал слушать, как Джо и Мэри негромко переговариваются друг с другом на мелодичном гортанном наречии ее племени. Коллинзу всегда казалось, что, общаясь на языке апачей или навахо, люди делятся друг с другом какими-то тайнами.
Мэри Фелмер напоминала Рафи о его возлюбленной навахо и времени, которое они прожили вместе. Порой, глядя на Мэри, он невольно гадал, удастся ли ему когда-нибудь встретить ту, что сравнится с женой Джо или той единственной, что давно уже была в могиле. И если в такие моменты ему в голову приходили мысли о Лозен, он гнал их прочь. Лозен принадлежала к чирикауа, которые очень сильно отличались нравом от кротких аравайпа. Впрочем, даже если допустить, что чирикауа могут быть миролюбивы, Рафи все равно понимал, что на Лозен не наденешь фартук и не заставишь ее носиться по кухне. Да если подумать, он и сам того не захочет.
И все же как было бы здорово, если бы все люди были такими славными, как Фелмеры. А что, если Лозен согласится возить с ним, с Рафи, грузы? Она прекрасно разбирается в лошадях, да и в мулах, скорее всего, тоже. Ну а если она чего-нибудь не знает или не умеет, она в один миг выучится и усвоит новое — в этом Рафи нисколько не сомневался. На несколько коротких мгновений он позволил себе погрузиться в сладкие грезы. Он едет в фургоне вместе с Лозен. С подругой. С помощницей. С любимой. Коллинз покачал головой. Каким же придурком надо быть, чтоб об эдаком мечтать?
Рафи помог Джо загрузить в фургон переносной кузнечный горн. Затем, забравшись туда сам, втянул внутрь небольшую наковальню и прочие инструменты, которые передал ему Фел-мер: Джо направлялся в Кэмп-Грант — он ездил туда каждую неделю подковывать коней. Лейтенант Говард Кашинг[101] и его солдаты из Третьего кавалерийского полка не давали Фелме-ру скучать без работы. Кашинг тоже не сидел сложа руки: он либо охотился на апачей, либо готовился к очередной операции против них.
Мэри называла Джо прозвищем, которые апачи давали всем кузнецам: Пэш-Чидин, что значило «дух железа» или «демон железа». В Фелмере и впрямь присутствовало что-то демоническое. Высокий, жилистый, черноволосый, со сросшимися бровями, грозовой тучей нависающими над крючковатым носом, Джо вдобавок ко всему являлся обладателем густых усов. В черных его глазах полыхало пламя, столь же жаркое, сколь и в горниле его печи.
Всякий раз, когда заходила речь о его прошлом, кузнец излагал новую версию. Рафи знал, что Фелмер немец, но сам кузнец называл себя то русским, то поляком, то турком и вдобавок ко всему представлялся теософом, уверяя при этом, что дружит с Еленой Петровной Блаватской[102]. Мадам Блаватская считала себя избранницей некоего «великого духовного начала» и носительницей учения восточных мудрецов, храни>елей сокровенных знаний. Фелмер пытался растолковать суть кого учения Рафи, но у него ничего не получилось. Теософию Коллинз счел штукой очень занятной, но бесполезной.
Джо, подтянув длинные ноги, устроился на облучке фургона. Рафи проверил подпругу на гнедом мерине и вскочил в седло. Рыжий, оставшийся в загоне, и до этого вел себя неспокойно, а тут и вовсе принялся метаться. Когда Джо и Рафи двинулись в путь, им в спины раздалось пронзительное ржание, от которого стыла в жилах кровь. Пачи, скуля, носилась между загоном и отъезжающей повозкой. Даже гнедой мерин сочувственно всхрапнул.
— Напоминает рыдания вдов и сирот, — заметил Фелмер.
— Я оставлял его и раньше.
— Да, но ведь не навсегда.
Рафи видел, что кузнец прав. Рыжий, как и Пачи, всегда чувствовал, что у хозяина на уме. Коллинз и сам не знал, как это у них получалось. Рыжий отбежал к дальнему краю загона, и Рафи понял, что его верный конь решил перепрыгнуть через ограду. Коллинз прерывисто вздохнул: он знал, что Рыжий уже слишком стар и не возьмет барьер.
— Эй! — заорал он и выставил руки. — Погоди, старина, не горячись!
Рафи вернулся и открыл ворота. Рыжий выбежал из загона, ткнулся носом в подставленный носик Пачи и затрусил рядом с гнедым мерином с таким видом, будто все случившееся — дурацкая шутка, за которую он милостиво прощает хозяина.
Рафи кивнул на несчастного мула, который с унылым видом стоял, понурившись, в загоне, а над ранами у него на спине кружили тучи мух.
— Это и есть тот бедолага, которого списала армия, а ты его выкупил?
— Ага. Успел до того, как его определили на живодерню. Назвал Лазарем.
Историю с мулом Рафи узнал в форте. Народ решил, что Фелмер свихнулся. Рафи не любил лезть с вопросами, но тут не удержался:
— На что он тебе?
— Приманка. Апачи сейчас живут впроголодь и слетаются на съестное. Думаю, они клюнут на мула и явятся за ним. А там уж я ими займусь.
— Я думал, апачи в здешних краях смирные, — покосился Рафи на кузнеца.
— По большей части да, но ты ведь их знаешь. Апачи любят залезть на чужую территорию. У нас тут рядом дорога до резервации.
— И как выглядит неофициальная резервация для аравайпа, которую тут организовал лейтенанта Уитман[103]?
— Не поверишь — гораздо лучше, чем многие ожидали. Эскиминзин заявился сюда с парой сотен соплеменников моей жены и попросил о мире и прочих благах. Сейчас они сажают кукурузу и тыкву у реки — как сажали и прежде, до смутных времен. Уитман платит им за сено, которое они заготавливают для армейских лошадей и мулов. Он даже уговорил здешних фермеров нанимать индейцев жать ячмень, когда придет пора урожая.
— А он получил разрешение выдавать индейцам провиант?
— Не-а. — Фелмер досадливо мотнул головой, сплюнув жевательный табак. — Он запрашивает его каждую неделю всякий раз, когда отправляет рапорт в Лос-Анджелес. Ответа все нет. Уитман — славный малый. Достойно обращается с апачами.
— В Тусоне и Прескотте я не слышал о нем ни одного доброго слова.
По части преуменьшений Рафи слыл настоящим мастером. Журналист на страницах местной газеты в Прескотте называл Уитмана мерзавцем, пьяницей и рабом пороков, указывая, что апачей возле Кэмп-Гранта лейтенант собрал исключительно по одной причине: противоестественной похотливой тяге к «смуглым девкам».
— Удалось выяснить, что за апачи убили Кеннеди и Израиля?
— Думаю, это работа либо Волчары и его ребят, либо Джеронимо.
Рафи уже знал о налете на караван фургонов, в ходе которого убили двух перевозчиков. Фелмер сухо описал разбросанные повсюду товары и труп Ньютона Израиля — истыканный копьями и стрелами, с размозженной головой. Апачи сняли с бедолаги скальп и вырезали ему сердце, после чего швырнули все это на труп.
По всей видимости, немногословный Фелмер некоторое время обдумывал случившееся, поскольку он, чуть пожевав губами, произнес:
— Мы их нашли достаточно быстро: стервятники не успели добраться до глаз старины Ньюта… Знаешь, у в них было такое спокойное, безмятежное выражение… Никогда такого не видел.
— А Кеннеди?
— Когда мы его обнаружили, он был еще жив. Думали, выкарабкается, но нет. Так и сказал: «Все, братцы, конец мне пришел. Не жилец я». Как в воду глядел.
Рафи так и подмывало задать давно мучивший его вопрос. К чему постоянно подвергать свою жизнь опасности? Ради чего? Неужели оно того стоит? Однако Коллинз знал, что спрашивать об этом глупо. Раз они с Джоном Фелмером здесь, а не где-то еще, — значит, ответ утвердительный. Оно того стоит.
— Говорят, апачи украли ящик лекарств.
— «Доктор Ворм гезундхайт биттерс», — Фелмер произнес название лечебной настойки с безупречным немецким выговором, словно стальным засовом лязгнул. — Перепились им и крепко захмелели. Когда лейтенант Кашинг пошел за ними в погоню, я вызвался вместе с ним — следопытом. Судя по всему, налетчики еле ноги переставляли. А еще они по дороге стреляли по кактусам, словно по куропаткам. Некоторые даже падали на кактусы. Занятное, надо полагать, было зрелище.
Около семи часов Фелмер с Рафи добрались до форта, названного в честь нынешнего президента Грантом. На сучковатом флагштоке тряпкой болтался флаг. Собаки грызлись из-за места в тени. Эмерсона Уитмана удалось обнаружить в офицерской столовой — лейтенант завтракал. С аппетитом поглощая яичницу с ветчиной и печенье, лейтенант сетовал на проволочки начальства в Лос-Анджелесе. Рафи же прекрасно понимал, отчего донесений и рапортов Уитмана словно не замечают. Жителям Аризоны очень не нравилась мысль о том, что у них поселится еще одна толпа апачей, которую вдобавок ко всему придется кормить. Если затея Уитмана сработает, слава достанется начальству. Если же нет — будет кого обвинить в провале.
В столовую влетел гонец. Он тяжело дышал.
— Сэр, — произнес он, — сюда движется толпа из Тусона.
У них винтовки Шарпа и Спенсера из арсенала губернатора Сэффорда.
— Сколько их? — Уитман вскочил так резко, что стул, на котором он сидел, с грохотом упал на пол.
— С сотню индейцев папаго, сорок восемь мексиканцев и шестеро белых.
— О господи, — ахнул Уитман, — господи боже!
Аккуратно ступая среди обломков перевернутых корзин, изорванных одеял, одежды и безжизненных тел, Рафи искал ноги ребенка. Ему казалось, что он просто обязан найти их — хоронить детский трупик без ног нельзя. Он отыскал их у горящего жилища, подобрал и аккуратно приложил обратно к тельцу, к тем местам, где их обрубили.