— Все то же самое я проделаю с каждым из вас, если посмеете ослушаться своих родителей. Не будете им подчиняться — можете погибнуть от рук врагов. Или накличете смерть на других.
Локо притопнул ногами и вперевалочку двинулся прочь.
Он прошел мимо Длинношеего, не поздоровавшись с ним. Локо вступил в переговоры о мире с бледнолицыми, и потому у них с Длинношеим возникли разногласия. Впрочем, вождь, памятуя о силе, полученной Локо от убитой медведицы, даже не пытался задирать его.
Длинношеий и Джеронимо прибыли в Теплые Ключи, чтобы позвать с собой воинов на охоту за лейтенантом-синемундирником по кличке Хорек. Мужчины Теплых Ключей собрались у костра Викторио, чтобы все обсудить.
— Я намерен ждать вестей из Уа-син-тона от Великого Отца, — промолвил Викторио. — Я дал слово, что буду хранить мир.
Длинношеий принялся покачивать ногой — это означало, что слова вождя порядком его разозлили. Привычно заикаясь и запинаясь, он принялся рассказывать историю:
— Говорят, давным-давно в одном месте, именующемся Трехгорьем, стояло лагерем племя апачей, а рядом жили солдаты. То племя считало солдат друзьями, но в один прекрасный день синемундирники стали убивать апачей. Но те апачи, вместо того чтобы скрыться в горах или дать отпор, стали держать совет. Они спрашивали друг друга: «Отчего солдаты в нас стреляют?» К тому моменту, когда они наконец все же решили уйти в горы, в живых осталась всего лишь горстка человек. Вот что однажды приключилось в Трехгорье.
Даже слабоумному было ясно, на что намекает Длинношеий. Эскиминзин выставил себя дураком, доверившись бледнолицым. Мало того, он утратил бдительность. Когда перед рассветом толпа папаго, мексиканцев и американцев напала на лагерь, часовые, оставленные старым вождем, крепко спали. Эскиминзин забыл об осторожности. Он не обходил лагерь с дозором. Он не объяснил молодым, что сон должен быть чутким, а спать нужно с оружием в руках.
— У меня есть план, — продолжил Длинношеий. — Я со своими войнами захвачу фургон синемундирников и заберу оттуда ящик с серебряными кругляшками, которые бледнолицые так ценят. Лишившись денег, они озвереют, как шершни. Потом одна из моих женщин заведет бледнолицых в каньон, именуемый Лошадиным Загоном. Там мы и будем их ждать.
Лозен прекрасно помнила, что именно она предложила Ддинношеему этот план, но предпочла смолчать. Она не видела смысла сердиться на Длинношеего. Он был таким, каким сотворил его Даритель Жизни. С тем же успехом можно гневаться на горный оползень или селевой поток.
Длинношеий с хмурым видом уставился в землю — ему явно не хотелось заводить речь о пожелании своих бойцов.
— Мои воины просят, чтобы шивойе, сестра нантана Теплых Ключей, отправилась с ними на войну с Хорьком. — Теперь соплеменники из уважения все чаще называли Лозен Бабушкой — шивойе.
Она сама ответила Длинношеему:
— Я часто и долго молилась, спрашивая у духов совета, как поступить. Духи велели мне хранить мир с бледнолицыми. Я не стану подвергать жизнь своих соплеменников опасности, отправившись вместе с тобой на войну.
Вождь невозмутимо кивнул. Он словно не слышал слов Лозен.
— Что ж, давайте выясним, где решающее слово за мужчинами, а где командуют женщины.
Викторио стиснул зубы с такой силой, что побелела кожа на скулах. Длинношеий был гостем, а с гостями надо быть ласковым и радушным.
— Солдаты нападают на тех, кто нападает на них, — заметил он. — Мы не станем на них нападать, и они не причинят нам вреда.
Все поняли: Викторио намекает на то, что набеги таких смутьянов, как Длинношеий и Джеронимо, влекут за собой неизбежное возмездие, причем страдают все апачи без разбору — все, кого армия не взяла под свою защиту.
— Тогда вы с Эскиминзином братья, — пренебрежительно бросил Длинношеий, словно Викторио тоже вдруг стал утратившим бдительность стариком, который позволит перебить свое племя тем, кому он по глупости решил довериться.
И тут снова заговорила Лозен:
— Давным-давно бежал как-то по своим делам Койот. Был он страшно голоден и вдруг наткнулся на жука. «Ух, как есть хочется, — промолвил Койот. — Готовься, я тебя сейчас съем». — «Погоди, старина, — ответил ему жук, прижав голову к земле. — Не мешай, я слушаю, что там говорят». — «Где говорят? Под землей? — удивился Койот. — Ну слушай. Потом мне расскажешь. А после я тебя съем». — «Голоса говорят, что скоро явятся сюда, — заявил жук, — поймают того, кто нагадил вон на тот камень, и разорвут на клочки». Испугался Койот: на камень-то нагадил именно он. «Ты никуда не уходи, — сказал он жуку. — Мне срочно надо сбегать в одно место, а потом я сразу вернусь». Но Койот, само собой, не вернулся.
Мужчины рассмеялись. Лозен не просто разрядила напряжение. Все поняли, на что она намекает. Не так уж важно, действительно ли жук слышал под землей голоса или просто наврал, чтобы напугать Койота. Лишь дураки не обращают внимания на советы духов и осмеливаются их ослушаться.
В сказке содержался еще один намек: не следует гадить там, где не надо. И набеги не следует устраивать где не надо. В противном случае можешь попасть в беду.
К синему майскому небу поднимался дым от горящей травы, но он не застил отпечатки ног во влажном песке у ручья. Никакой загадки эти следы собой не представляли. Вот уже многие километры кряду солдаты преследовали женщину, которая от них сбежала.
— Она направляется к каньону. — Лейтенант Говард Кашинг указал на тринадцать из шестнадцати рядовых отряда. — Мы с этими ребятами пойдем дальше по следу. Сержант Мотт, вы с Коллинзом возьмете Грина, Пирса и Фичера и будете прикрывать нам тыл.
— Следы слишком четкие, — покачал головой сержант.
— И что с того? — фыркнул лейтенант.
— Она будто специально наступала туда, где отпечатки ног будуз виднее, словно нарочно хотела, чтобы мы не упустили ее.
— Скорее всего, она просто не подозревает, что мы здесь, и утратила бдительность.
— Апачи никогда не теряют бдительности. — Рафи знал, что Кашинга невозможно переубедить, но попытка не пытка.
Кашинг свысока посмотрел на Коллинза ледяными сероголубыми глазами.
— Ну да, разумеется. Надо полагать, те мерзавцы, что ограбили фургон и перепились до такой степени, что едва ноги переставляли, тоже не теряли бдительности. — Он принялся заряжать револьверы Ремингтона и взводить на них курки. — Я вам так скажу, Коллинз: я не верю во все эти предрассудки, связанные с апачами. Нет у них никакой колдовской силы. Не умеют они становиться невидимыми. Они не всевидящие всезнайки. Они простые смертные, как и мы. И потому тоже допускают ошибки.
Кашинг махнул рукой в знак того, что пора выдвигаться, и с отрядом конников направился дальше вдоль ручья. Пока Мотт и трое рядовых терпеливо ждали, Рафи убедился, что вьючные мулы надежно привязаны, а поклажа крепко держится у них на спине. Коллинз прекрасно понимал, что нападения можно ожидать в любую минуту.
— Ты, я вижу, прихватил с собой своего старого боевого товарища. — Мотт кивнул на Рыжего.
— Ага. — Рафи знал, что Рыжего следовало оставить где-нибудь в безопасном месте, но гнедой мерин потерял подкову и захромал. Кроме того, Рафи прекрасно понимал, что чалый не позволит хозяину отправиться в разведку без него.
— А как твоя псина?
— В последнее время стала глухой как тетерев. Оставил ее у маркитанта.
Стоило Пачи увидеть, как Рафи снаряжает два своих патронташа, она принялась приплясывать, переступая с одной лапы на другую. А когда Коллинз принялся заворачивать в одеяло упаковки с кофе, хлебом и ветчиной, собака с лаем запрыгала на месте. Рафи отвел ее в лавку маркитанта и накидал обрезков говядины и кусочков печенья. Когда он, словно тать, выскользнул наружу, Пачи, на забаву ошивавшихся в лавке бездельников, как раз доедала последние крохи.
Рафи и Джон Мотт принялись разглядывать стены высоких скал, к которым направлялся лейтенант Кашинг вместе с тринадцатью солдатами.
— Знаешь, Джон, может, индейцы просто охотятся? Когда апачи встают на тропу войны, они обычно не берут с собой женщин.
Коллинза снедало дурное предчувствие. Кроме отпечатков ног ничто больше не свидетельствовало о недавнем пребывании апачей, а это наводило на мысль о том, что тем более нужно оставаться начеку.
Рафи, Мотт и трое солдат, не сводя глаз с крутых стен каньона, выстроились цепью и пустили лошадей шагом.
— Жаль, что мы не изловили ублюдков, укравших наше жалованье, — пробормотал Мотт. — Подлая, грязная шутка. Солдаты давно бы уже начали бунтовать, если б не Кашинг. — Он сплюнул. — Бесшабашный он, сам черт ему не брат, и в узде бойцов держать умеет. Никогда таких не встречал.
Рафи не стал высказывать своего мнения о лейтенанте. Вместо этого он принялся всматриваться в заросший кустарником пейзаж, пока у него не заслезились глаза.
— На месте апачей я бы устроил в каньоне засаду, — произнес Мотт. — Это ущелье похоже на мешок. Раз — и ты в ловушке.
Словно бы в ответ на его слова по каньону пронеслось раскатистое эхо от грохота ружейных выстрелов. Там, где только что не было ни единой живой души, откуда-то появились десятки апачей. Кашинг с солдатами отступили к Мотту и Рафи, выстроились в цепь и, отстреливаясь, попятились.
Апачи спускались по склону двумя рядами. На вершине Рафи заметил здоровяка на приземистой гнедой лошадке, который, размахивая копьем, руководил действиями воинов. Даже с такого расстояния Рафи узнал Волчару.
Огонь солдат вынудил апачей откатиться, и Кашинг скомандовал двигаться вперед. Рафи открыл было рот, чтобы возразить, но его опередил Мотт:
— Сэр, мы будем как на ладони, а противникам есть где укрыться. Кроме того, их больше, чем нас. Разве идти вперед разумно?
Кашинг, прищурившись, окинул взглядом холмы и отступающих апачей.
— Мы обратили их в бегство.
— Может, они нас просто дурачат, — не выдержал Рафи.
Кашинг смерил его ледяным Взглядом.