Рафи знал, как сказать: «Я люблю тебя», — «Шилъ данах-шоо». Дословно эта фраза означала: «Со мной ты милая». Впрочем, Коллинз понимал, что, если попытается произнести эти слова, они застрянут у него в горле, но при этом все равно продолжал гадать, какой ответ дала бы ему Лозен. Как она отреагировала бы, если бы он сказал, что хочет жениться на ней, сделать ее спутницей жизни?
Лозен открыла мешочек со снадобьями и достала оттуда пенни с вычеканенной на нем головой индейца, который когда-то подарил ей Рафи. Задумчиво и печально она провела пальцем по монете — по линиям лица, по перьям головного убора. Положив пенни на ладонь, женщина протянула руку, чтобы монета была видна Рафи. На коже шаманки мерцали желтые песчинки пыльцы.
— Грезящий говорит, что эти значки умеют разговаривать, — сказала Лозен, показав на буквы, изображенные на ободке шлема из перьев.
— Да, так и есть. — Рафи посмотрел на слово, украшающее портрет индейца.
— И что же они означают?
— «Свобода», — ответил Рафи.
ГЛАВА 52ДЬЯВОЛЬСКОЕ ИСКУШЕНИЕ
Стоял июнь 1877 года. Младший сын Чейса застыл у конторы Джона Клама. Найче шел восемнадцатый год; его еще не успели произвести в воины. Имя юноши означало Озорник, и оно идеально ему подходило.
Найче вырос очень привлекательным. Некоторые утверждали, что он даже красивее отца, но парня никто не воспринимал всерьез, и в первую очередь — сам отец. Каждое утро изо дня в день Найче приходил к дверям Бюро по делам индейцев и, не обращая внимания на царившую вокруг суматоху, стоял с полным достоинства видом под палящими лучами солнца.
Все прекрасно знали, что нужно юноше. Он ждал, когда Мягкая Висячая Шляпа сообщит, что случилось с Тазой, старшим братом Найче. Почти год назад Джон Клам уехал с Тазой и еще девятнадцатью молодыми воинами на восток. Апачам предстояло станцевать на Всемирной выставке в Филадельфии, приуроченной к столетнему юбилею подписания Декларации независимости. Оттуда они должны были отправиться в Вашингтон. Вернулись все за исключением Тазы. Никто не сомневался: бледнолицые отравили Тазу, как когда-то и его отца Чейса. Когда Клам в очередной раз отказался принять Найче и поговорить с ним, молодой человек принялся дежурить у бюро.
Викторио вместе с другими мужчинами из Теплых Ключей таскал глину, солому и воду для того, чтобы сделать из них кирпичи для новых домов, а Лозен с женщинами ждала выдачи пайков. Очередь, начинавшаяся от окошка, откуда раздавали еду, тянулась вдоль зданий бюро и склада, после чего, извиваясь змеей, исчезала за углом. Три тысячи человек из разных племен апачей стояли в очереди за сахаром, кофе, зерном и белой рассыпчатой мукой, которая липла к пальцам, стоило смешать ее с водой. И каждый раз в очереди неизбежно вспыхивали ссоры, подпитываемые старыми обидами.
От жары кровь стучала в висках, словно по голове мерно били палкой. В воздухе жужжали мухи, лезшие в глаза младенцам в люльках. К колыбелькам были приставлены детишки постарше с наказом отгонять насекомых, но мухи досаждали и им, садясь на расчесанные до крови комариные укусы. То там, то здесь в очереди раздавался надсадный кашель.
Всем хотелось поскорее получить паек и убраться отсюда до сумерек — поры, когда черной тучей прилетали комары. Чтобы избавиться от этой напасти, люди разводили костры и закидывали огонь зелеными ветками, чтобы получилось больше дыма. Лозен немало времени провела у постелей несчастных, которых свалила малярия. Иногда заклятия, что она пела, помогали и больные выздоравливали; иногда нет.
Край, который отвели племени Теплых Ключей под заселение, оказался голой равниной. Там не росли деревья; там не было гор с сулящими прохладную тень каньонами и реками. Каждый вечер, когда родня Лозен собиралась у костра, заходили разговоры об отъезде, но все прекрасно понимали: если оставить тут стариков, тем, скорее всего, придется очень долго дожидаться, прежде чем за ними вернутся.
Лозен никогда прежде не видела брата в таком смятении. Чем дольше они жили на равнине, тем сложнее становилось отсюда уйти. Количество крепких и здоровых неуклонно уменьшалось, а тех, кого пришлось бы оставить, наоборот — росло. Викторио признавался Лозен, что допустил ошибку, согласившись переселиться сюда. Следовало уйти с Колченогим. Викторио ждал возвращения отряда, отправившегося в набег. Воины должны были привезти припасы для женщин и детей, и тогда они все вместе сбегут отсюда. Ожидание с каждым днем становилось томительнее.
Викторио казалось, что он словно провалился в яму, которую сам же и вырыл. Чем больше усилий он предпринимал, чтобы выбраться, тем больше ухудшал свое положение. Лозен видела, что брата душат сомнения и тревоги. Она помнила, как выглядел Чейс после того, как бледнолицые предали его и повесили его родственников: кипел от ярости и осознания того, как сильно его унизили. Викторио сейчас очень походил на него.
Казалось, хуже быть уже не может, но потом жизнь становилась еще тяжелее. В конце июня, проклиная всех и вся, Джон Клам подал в отставку.
Может, он осерчал из-за того, что начальство не увеличило ему жалованье, хотя агенту удалось стянуть в одну резервацию аж четыре с половиной тысячи апачей. Может, его напугало известие о том, что сбежали пленники, задержанием которых он так гордился: Джеронимо со Старым Жирдяем растворились в ночи после того, как Клам, поддавшись уговорам Эскиминзина, грозившего мятежом, распорядился снять с заключенных кандалы. Может, до Клама дошло, какой груз ответственности он на себя взвалил. Или он устал терпеть плач и причитания женщин, поднявшийся, когда агент наконец признался Найче, что его старший брат умер от воспаления легких в Уа-син-тоне, где и был со всеми почестями предан земле.
Может, Клам злился, что его усилия не получили должного признания, или пришел в отчаяние от осознания того, что у него не получается превратить край в Эдем, о котором он мечтал: хотя все подопечные агента говорили на одном наречии, резервация все равно напоминала вавилонское смешение народов. Может, ему осточертели комары, жара, тарантулы, скорпионы и гремучие змеи, поселившиеся в его доме задолго до того, как в него въехал он сам. Так или иначе, Клам уехал.
Как только прибыл его сменщик, все стали тосковать по Мягкой Висячей Шляпе. При всех его минусах, Клама нельзя было упрекнуть в вороватости. Но когда его сменил Хэрри Харт, внезапно начались перебои в поставках инструментов, одеял и провизии. Количества муки, выдаваемого на неделю, хватало только на три дня. Пайки кофе и сахара урезали в два раза. Харт выдал женщинам сотни пропусков, разрешающих выходить за пределы резервации и заниматься собирательством, но это мало помогло.
На землях резервации стали появляться лесопилки и шахты: фермеры вырубали там лес и пасли скот. На сопредельных участках поселились мормоны, которые отвели воду из реки, загубив оросительную систему, которую с таким трудом, буквально голыми руками построили апачи. Некоторые из воинов стали наниматься на работу в шахтах. Многие покупали у бледнолицых виски, напивались и устраивали драки, в которых и гибли.
Одним удушливо жарким вечером в августе 1878 года у костра, от которого валили густые клубы дыма из-за наброшенных в огонь зеленых веток, появился Волосатая Нога. Щурясь от дыма, отпугивающего комаров, он зачерпнул оловянной кружкой похлебку, булькавшую в котле, и сел рядом с Викторио, Мангасом и Вызывающим Смех. Лозен стояла напротив, чтобы хорошо видеть гостя.
Да, она знала, что Волосатая Нога могущественный колдун, но все же никак не могла объяснить странное ощущение в груди, возникающее всякий раз при встрече с ним. Казалось, ее тянет к бледнолицему какая-то неведомая сила. Она понимала, что такого человека, как Волосатая Нога, еще поискать. Он относился к той редкой категории людей, которых совершенно не ограничивали рамки, накладываемые происхождением, верованиями и принадлежностью к той или иной расе. Кроме того, Лозен, как и другие женщины, интуитивно понимала, что Рафи любит представительниц прекрасного пола не за какие-то заслуги, а самих по себе.
Рафи раздал привезенный кофе, табак и одеяла. Каждая женщина получила по отрезу пестрого ситца, а дети — грошовые свистки. Малышня тут же начала со всей силы в них дуть, но мигом перестала, увидев, что Волосатая Нога снова сунул руку в карман. Достал он оттуда небольшой, слегка изогнутый металлический предмет с тонкой прорезью посередине.
Гость поднес загадочную штуку ко рту и принялся дуть в нее. Полились веселые, ласкающие слух трели, слово во рту у Волосатой Ноги поселилась целое стадо стрекочущих цикад. Лозен, взяв в руки палку, начала стучать ею по горшку из-под похлебки, отбивая ритм, а дети Дочери пустились в пляс. Двухлетний Чарли Мангас притоптывал ножками и так энергично крутился, что все покатывались со смеху, и Лозен подумалось, что Волосатая Нога понимал: лучшими подарками для измученных людей сейчас будут музыка, смех и хорошее настроение.
Рафи сыграл еще несколько мелодий, после чего убрал губную гармошку, и дети свернулись калачиками на новых одеялах там, где дым шел прямиком на них. Тихим голосом, то и дело запинаясь, Рафи заговорил — на языке племени. Он уже давно знал, что наречие апачей, как и наречие их ближайших родственников навахо, является одним из самых сложных языков на земле. Пусть бы его попробовал освоить любой из тех белых, кто считал апачей примитивным, глупым народом!
— Говорят, вы получаете меньше зерна, чем раньше. Говорят, что кофе, сахара и говядины тоже стали выдавать меньше.
— Гунку, — отозвался Викторио, — так и есть.
— А мука по большей части плохая, — продолжил Рафи.
— Гунку! — с чувством подтвердила Текучая Вода.
Апачи, подавшись вперед, стали слушать рассказ Рафи. Оказалось, что группа дельцов в Тусоне уговорила нового агеша по делам индейцев Хэрри Харта продавать предназначенную индейцам провизию торговцам и старателям. В общении с Хартом дельцы использовали какие-то загадочные «говорящие провода». Чтобы не вызвать подозрений, агент сам вносил коррективы в отчеты, которые направлял начальству.