Она принялась одну за другой открывать двери, запуская гостей: Игорь Эдуардович, Аристахов, Лиза, безучастно поглядывающая на стихающую грозу, Володя – не то водитель, не то охранник. Когда коридор опустел, домоправительница указала Максиму на последнюю распахнутую дверь.
– Максим Александрович, а это хозяйские апартаменты. Раньше здесь жил ваш прадед, потом Сашенька, царствие ему небесное, а теперь ваш черед.
– Вы это так сказали, словно я тут не жить должен, а дуба врезать! – криво усмехнулся Макс.
Домработница посмотрела на него серьезными, круглыми, как у совы, глазами и фальшиво тоненько рассмеялась.
– Да скажете тоже, Максим Александрович! Живите и здравствуйте. Долгих лет вам и нам с вами!
– Вообще-то я буду хозяином этого поместья до аукциона! – на этот раз Макс остался предельно серьезен. Ему кажется или эта парочка знает больше, чем говорит?
– Да. Я слышала. На кладбище. И тут… из разговора поняла… – женщина скомкала беседу, заторопилась и сунула ему в руку ключ. – Это ваш. А я пойду, помогу Тимофею ужин готовить. Только… пообещайте, что не будете пытаться открыть запертые комнаты, дверь на третий этаж и подвал. Там давно никто не убирался. Много пыли и старой утвари, но если хотите, я завтра везде наведу порядок.
– Спасибо. Я понял. – Макс вдруг расхотел с ней общаться. Да и вообще со всеми. Сжав ключ, он вздрогнул, почувствовав укол. На миг разжав ладонь, коснулся медного шипа, выпиравшего из цветка трилистника, смазал пальцем каплю крови. Вдруг почувствовав беспричинный гнев, шагнул в комнату и с треском захлопнул дверь перед носом у домоправительницы.
В следующую минуту его настигла непонятная слабость. Глаза закрывались, точно от снотворного. Даже не разглядев доставшиеся ему апартаменты, Максим рухнул на стоявший у двери диванчик и провалился в очередное непонятное беспамятство.
Доктор, вызванный к графине, выскочил из дверей так скоро, точно его черти гнали. Вслед ему неслась отборная брань. Подслушивающие под дверью горничная и кухарка едва успели отскочить, иначе помощь эскулапа потребовалась бы их любопытным головкам.
– Это немыслимо! – возмущался доктор, промокая вспотевший лоб батистовым платочком и на ходу застегивая объемный саквояж. – Обвинить меня в шарлатанстве. Я, знаете ли, оскорблен!
Тоненькая, что тростинка, горничная прижимала ладошки ко рту и крутила головой из стороны в сторону. А кухарка уже помогала доктору одеться, накинув на него пальто, точно хотела поймать, как зверя, сетью, и стряхивала с него невидимые пылинки.
В покоях графини тем временем наступила тишина, но доктор все не унимался.
– Только подумайте, – у него никак не получалось попасть в рукава. Мужчина крутился и извивался, но попытки оставались тщетными. – Меня назвать неучем и ветеринаром. Ветеринаром!
– Ай, как нехорошо получилось! – хлопотала кухарка, помогая разъяренному доктору. – Вы уж не серчайте на Дмитрия Алексеича, он ведь не со зла. Ой!
– Вы на что намекаете? – доктор уставился на свое отражение в большом, в человеческий рост, зеркале: сердобольная кухарка помогла ему натянуть пальто, но вот пуговицы оказались на спине. Лицо эскулапа налилось багряной краской, скулы задрожали, а на лбу выступила испарина. – Хотите еще больше меня оскорбить? Думаете, я недостаточно натерпелся?
Горничной давно и след простыл, а могучая телом кухарка и рада была бы спрятаться, да некуда. Доктор наконец-то выбрался из пут пальто и в бешенстве замахнулся для удара. Кухарка зажмурилась, но ничего не произошло. Открыв глаза, она увидела, что запястье лекаря сжимает здоровенная ручища великана. Ей вдруг показалось, что лапка доктора сейчас переломится, но губы невольно растянулись в улыбке: до чего нелепо он смотрелся, стоя на цыпочках и тихонько попискивая, точно куренок, которого выбрали для супа.
– Немедленно отпусти меня, мужлан! – наконец заверещал доктор. – В этом доме все сумасшедшие! Вам всем нужно в психиатрическую клинику!
Великан ослабил хватку, и доктор едва не грохнулся на колени. Зато саквояж его раскрылся, и по полу покатились склянки, пилюли, разлилась какая-то остро пахнущая, вязкая жижа.
– Я этого так не оставлю, – продолжал распаляться он, собирая свое добро. – Так и знайте!
– Захар Иваныч, – прошептала на ухо великану кухарка, – он ведь не шутит. Как бы нам теперь худо не было.
Захар поежился, но не от страха, а от смущения. Он так и не привык, что в графском доме его называли по имени-отчеству. Это никогда Захару не нравилось, особенно слышать свое полное имя от кухарки, которая ему в матери годилась.
– Ты еще здесь, пиявка медицинская? – в прихожую вышел высокий, слегка сутулый мужчина. Длинные посеребренные сединой волосы были стянуты в хвост, а холодный взгляд блеклых, словно неживых глаз пробирал насквозь. – Я ведь велел тебе убираться.
Голос тихий, спокойный, но от спокойствия этого мурашки бегут по телу. Уж лучше бы орал, как давеча. Захар не понимал, почему боится этого человека. Вреда он ему причинить не сможет, Захар его одной рукой в бараний рог скрутит, но как глянет граф своими рыбьими глазищами, так ноги подкашиваются.
– Сумасшедший дом! – выпалил напоследок доктор. – Вы тут все сумасшедшие! Одна только Мария Федоровна мученица: за вас всех пострадала!
– Не сметь говорить о моей жене так, будто она уже покойница!
Захар едва удержал графа, который чуть не кинулся на докторишку, а кухарка вовремя вытолкала его за дверь.
– Захар, иди за мной. – Граф даже не обернулся, отдавая приказ.
В кабинете графа всегда царил полумрак. Окна задрапированы плотными портьерами, свет люстры под потолком лишь едва рассеивал темноту. Доктора много раз предупреждали графа об опасности потери зрения при таком освещении, но тот и слышать ничего не хотел. Для работы с бумагами Дмитрий Алексеевич ставил по двум сторонам от себя канделябры с чадящими свечами.
Захар по заведенному уже правилу не сразу прошел к столу вместе с хозяином, а выждал некоторое время и резко толкнул дверь, убеждаясь, что никто не подслушивает. Он много раз так отгонял прислугу, которая страсть как любила посплетничать. А где самые интересные сплетни? Конечно, в хозяйском кабинете.
– Захар, полно тебе, – скривившись, что при зубной боли, выговорил граф. – Просил ведь не устраивать балаганов. Я уже не на службе, и скрывать мне нечего. Лучше бы за своими людьми присматривал так, как за мной. Опять на Митьку бумага от полицаев пришла.
Захар сжал кулаки. Граф, заметив это, поднял вверх ладонь, призывая успокоиться, и кивнул на стул.
– Это не моя печаль, но все же ты бы присмотрел за сорванцом. Уже не таясь народ дурит. Купчиху Поромошкину откачивать пришлось после его фокусов. Уж не знаю, что он там вытворяет, но она самолично ему свой кошель отдала, да еще расцеловала, что родного. Очень на гипноз похоже, да кто бы его научил этому?
– Да брось, Дмитрий Алексеич! Какой гипноз? Кровь в нем цыганская бурлит, вот и вытворяет всякое. Цыгане ведь только тем и промышляют, что народ дурят. Наговорил, небось, ей пошлостей, а она и растаяла. Поромошкина, это всем известно, больно до мужского пола охочая. А Митьку я лично выпорю, выбью из него эту дурь.
Граф усмехнулся и покачал головой.
– Но я тебя не для того позвал, чтобы отчитывать пацаненка за шалости. Дело у меня к тебе сугубо личное и важное.
– Говори, Дмитрий Алексееич, все сделаю.
– Мария Федоровна совсем плоха, да ты и без меня это знаешь. Сегодняшний эскулап был последний, который переступил порог моего дома, никого больше к ней не допущу. Знать срок пришел голубки моей.
Граф замолчал. Блеклые глаза его вдруг заблестели, но всего на мгновение. Мужчина быстро взял себя в руки и продолжил:
– Слух до меня дошел, что за рекой, в деревеньке, ведьма живет. Да не куксись ты. Самому противно, что говорю теперь это. Но только тебе и могу довериться, знаю, что не разнесешь по всему поместью.
– Дмитрий Алексееич, да разве ведьма поможет, когда столько докторов уже сменилось?
– Ой, Захар, не приведи господь тебе такое испытать, чтобы жену свою схоронить. Тогда бы ты понял, что тот, у кого последнюю надежду отняли, за любую помощь хватается.
Захар понимал. Потому спорить не взялся. Пообещал доставить ведьму в усадьбу.
Уходил Захар с тяжелым сердцем. Точно граф в нем змеиный клубок палкой растормошил. И копошились теперь ползучие гады, вонзали ядовитые жала в еще живую душу. И ведь не воспротивишься приказу, сам нанялся прислуживать. Так что не обессудь. Не приведешь ведьму, век себя корить будешь, что помочь мог, да отказался из-за прихоти собственной. А ежели на чистоту, так по слабости своей.
Приведешь – себя же и погубишь. До сих пор в памяти остались зеленые глазищи, да лицо белее снега январского. Обжег его тогда Варварин взгляд, как хлыстом огрел, да так, что рана внутри и по сей день кровоточила.
Варвара тогда уже совсем другой была. Вроде такая же: рыжая, глазюки русалочьи, но в этих самых глазюках такой лед и одновременно пекло, что смотреть в них страшно. Он и не смог, не выдержал. Только видел, как она на землю упала в бессилии. Степаныч со старостой помогать бросились, а Захар, что телок привязанный, стоял и пялился. Потом и вовсе деру дал, что только ветер в ушах свистел. Опомнился только на другой стороне реки, весь мокрый, вода в одном сапоге хлюпает, второй и вовсе в речке остался. Захар и сам не помнил, как реку переплыл, до моста не дошел даже. Только водица студеная пыл его не убавила, а сила неведомая толкала, заставляла бежать вперед, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки да острые камни под босой ногой.
Остановился Захар только у ворот усадьбы. С кованых решеток на него хитро смотрела лисья морда. Ухмылялась гадина, знала о его беде, да ей-то все нипочем.