— Она же не могла отвязаться сама, нет ведь? — озвучил свои мысли Гуннар.
— Вряд ли. Тогда ее прибило бы волнами к другим лодкам. Скорее всего, кто-то ее украл. Эти старинные деревянные лодки поднялись в цене. Может, кто-то ее заказал воришкам… Но тогда мы ее не скоро найдем. Обычно их или увозят на машине, или буксируют в тайное место и потом перевозят дальше на прицепе… — Петер повел лодку правее. — Доплывем до Даннхольмена, и потом обратно. Мне надо домой. А то семья будет волноваться.
— Понимаю, — ответил Гуннар. — А завтра сможем снова сплавать?
— Конечно, подходи к десяти. Поедем поищем. Если других экстренных вызовов не будет.
— Хорошо, я приду, — пообещал Гуннар, вглядываясь в море.
Метте пригласила их домой на ужин. Она частенько это делала и все время притворялась, что это ее очередь устраивать ужин, как будто бы в прошлый раз они ужинали у Мадлен. Последняя подыгрывала ей, несмотря на то что ей было унизительно не иметь денег, чтобы устроить ответный ужин. Она мечтала о том, чтобы когда-нибудь сказать Метте: «Не хотите сегодня прийти к нам на ужин? Я приготовлю что-нибудь вкусненькое». Но это была только мечта. Она не могла пригласить Метте с тремя детьми на ужин, потому что у нее едва хватало еды для Кевина и Вильды, не говоря уже о ней самой.
— Мы вам не помешаем? — спросила она, присаживаясь за стол в кухне.
— Конечно! Я всегда готовлю много еды для моих трех монстров, так что хватит на всех, — Метте любовно потрепала среднего сына Томаса по голове.
— Мама, прекрати! — огрызнулся тот, но видно было, что ему нравится мамина ласка.
— Немного вина?
Не дожидаясь ответа, Метте налила ей бокал красного из коробки и принялась мешать рагу на плите. Мадлен пригубила вино.
— Вы присматриваете за малышами? — крикнула Метте в комнату и получила два «да» в ответ.
Младшей дочке было десять, Томасу тринадцать. Вильду и Кевина тянуло к ним как магнитом. Старший мальчик в свои семнадцать лет мало времени проводили дома.
— Боюсь, мои опять пристают к твоим, — извиняющимся тоном сказала Мадлен, отпивая вина.
— Да ладно. Они без ума друг от друга!
Мадлен вытерла руки полотенцем, налила себе бокал вина и присела напротив.
Если смотреть на внешность, то двух таких непохожих женщин трудно было бы найти, подумала Мадлен. Сама она была миниатюрной блондинкой, больше похожей на девочку-подростка, чем на женщину. Метте же напоминала фигурки символов плодородия у древних людей: высокая, пышная, с роскошными рыжими волосами и зелеными сверкающими глазами. Их блеск не исчез даже после всего, что ей пришлось пережить в жизни. Метте всегда влекло к неправильным мужчинам, которые быстро становились зависимыми от нее и постоянно требовали внимания и заботы, как птенцы в гнезде. Рано или поздно Метте это надоедало. Но вскоре новый птенец привлекал ее внимание. Все дети были от разных отцов. И если бы все трое не унаследовали рыжие волосы мамы, вообще нельзя было бы определить, что они родные братья и сестры.
— Как у тебя дела, милая? — спросила Метте.
Мадлен застыла. Несмотря на то что ее подруга рассказывала ей все о своей жизни, не скрывая самых постыдных моментов, сама она была не способна на такую откровенность. Мадлен привыкла жить в страхе от каждого лишнего сказанного слова. Всех знакомых и друзей она держала на расстоянии вытянутой руки. Но в тот воскресный вечер в кухне у Метте под бульканье рагу в кастрюле на плите она больше не могла сдерживаться. И начала рассказывать. И когда слезы полились из глаз, она почувствовала, как Метте придвинула стул ближе и обняла ее. В объятиях подруги Мадлен рассказала все. Даже о нем. Потому что несмотря на то, что она находилась в чужой стране среди чужих людей, Мадлен продолжала ощущать его присутствие.
Фьельбака, 1871 год
Чем больше увеличивался ее живот, тем больше возрастала ненависть Карла к ней. Теперь она понимала, что это ненависть, хоть и не понимала ее причин. Что Эмели ему сделала? Когда он смотрел на нее, глаза его были полны презрения. Но порой во взгляде появлялось и отчаяние, как у загнанного зверя, который попал в ловушку, из которой уже нет выхода. Но почему-то во всех своих бедах муж винил ее, превратив в злейшего врага. И Юлиан был не лучше. Видно было, что он плохо влияет на Карла, заражает его своими мрачными мыслями. От равнодушия, с которым он к ней относился вначале, не осталось и следа. Юлиан тоже открыто ненавидел ее. Эмели уже начала привыкать к их грубому обращению. Они постоянно на все жаловались. Еда была или слишком горячая, или слишком холодная, порции или слишком большие, или слишком маленькие. В доме грязно. Одежда их плохо починена или постирана. Мужчины были недовольны всем. Но слова Эмели была в состоянии терпеть. Она воздвигла вокруг себя невидимый панцирь.
Сложнее было с побоями. Карл раньше ее никогда не бил. Но, узнав про ребенка, начал поднимать на нее руку. Эмели пришлось жить с пощечинами и ударами. И он позволял Юлиану поднимать на нее руку Это заводило женщину в тупик. Разве не этого они хотели? Если бы не ребенок, которого она ждала, Эмели утопилась бы. Но движения ребенка внутри придавали ей силы. Если бы не он, она бы просто зашла в море — и шла бы, пока волны не накрыли ее с головой. Ребенок был ее единственной радостью. И какой радостью… После каждого удара или грубого слова она искала утешение в новой жизни внутри себя. Ребенок удерживал ее в этой жизни. Воспоминания о том ужасном вечере она загнала в глубины памяти. Все это не имело больше значения. Единственное, что имело значение, это ее ребенок у нее в животе.
С трудом Эмели выпрямилась, закончив мыть пол с мылом. Половики она вывесила снаружи проветрить. Вообще-то их следовало постирать еще весной. Всю зиму собирала она золу из плиты для стирки, но живот и усталость не позволили ей сделать это. Так что пришлось ограничиться проветриванием. Ребенок должен был появиться на свет в ноябре. Если все пойдет хорошо, она еще сможет какое-то время мыть полы.
Эмели выпрямила ноющую спину и вышла во двор передохнуть. С одной стороны дома была ее гордость — садик, который она возделывала, несмотря на суровый климат: укроп, петрушка, лук, и шток-розы, и сердцецве́т великолепный. Садик был таким красивым. Оазис среди голых скал и камней. Каждый раз при виде этой красоты у нее перехватывало дыхание. Это был ее собственный садик. Творение ее рук. Все остальное на острове принадлежало Карлу и Юлиану. Помимо работы на маяке, они пилили, строгали, мастерили что-то. Вечно в движении, только с перерывами на еду. Без дела мужчины не сидели, надо признать, но было что-то ненормальное в том, что они постоянно находили себе новые занятия в бессмысленной борьбе с ветром и соленой водой, разрушавшими все, что они создавали.
— Входная дверь открыта!
Из-за угла показался Карл. От испуга Эмели дернулась и инстинктивно схватилась за живот.
— Сколько раз я тебе говорил закрывать дверь? Разве это так сложно запомнить?
Он был зол не на шутку. У него была ночная смена — сказывалась усталость. Эмели нагнула голову:
— Прости, я думала…
— Думала? Глупая женщина! Ни на что не способна. Даже дверь закрыть. Бездельничаешь тут вместо того, чтобы работать по дому. Мы с Юлианом целый день трудимся, пока ты тут всякими глупостями занимаешься.
И, прежде чем она успела среагировать, Карл выдернул пучок шток-роз из земли.
— Нет, Карл, пожалуйста, нет!
Эмели ни о чем не думала. Видела только стебли шток-роз в его руке, которые он медленно душил. Вцепившись Карлу в руку, она попыталась вырвать у него стебли.
— Что ты вытворяешь?
Побелев от злости, Карл занес руку для удара. В глазах его снова были отчаяние и ненависть. Словно он надеялся, что насилие над ней утишит его собственную боль. Но этого не происходило. Если бы она только знала, что причиняло ему эту боль…
На этот раз она не увернулась, а, наоборот, подставила лицо под удар. Но рука застыла в воздухе. Проследив за его взглядом, женщина поняла, что было причиной тому. В море со стороны деревни показалась лодка.
— Сюда кто-то плывет, — сказала она, выпустив руку Карла.
Ни разу за все время пребывания на острове их не навещали. Кроме Карла и Юлиана, Эмели не видела ни одной живой души с того дня, когда ступила в лодку, чтобы поплыть на Грошер.
— Похоже на священника, — сказал Карл, опуская руку со шток-розами. Он посмотрел вниз на цветы, словно недоумевая, как они там оказались. Разжав хватку, нервно вытер руку о брюки. — Что пастор тут забыл?
Эмели увидела тревогу в его глазах и испытала злорадство, за которое тут же себя попрекнула. Карл был ее мужем. В Библии сказано, что жена должна почитать своего мужа. Как бы тот с ней ни обращался.
Лодка с пастором подплывала все ближе. Когда до берега оставалась пара метров, Карл поднял руку в знак приветствия и пошел встречать гостей. Сердце Эмели тревожно забилось в груди. Почему пастор так неожиданно нагрянул с визитом? Какова причина? Эмели прижала руку к животу, готовясь к плохим новостям.
Патрика злило то, что он почти ничего не успел за воскресенье. Несмотря на выходной, он поехал в участок, составил заявление о пропаже лодки, проверил, не выставили ли ее на продажу в Интернете, — без результатов. Потом позвонил Пауле и попросил ее изучить содержимое портфеля. Сам он только заглянул в него, чтобы убедиться, что компьютер находится внутри. Там еще были бумаги и мобильный телефон. Может, хоть на этот раз им повезет. В понедельник с утра пораньше они с Мартином отправились на машине в Гётеборг. Им многое нужно было успеть.
— С чего начнем? — спросил Мартин. Сидел он, как всегда, в пассажирском кресле, хотя и сделал все возможное, чтобы убедить Патрика дать ему сесть за руль.
— С социальной службы. Я звонил им в пятницу и пообещал быть в десять.
— А потом «Фристад»? У тебя к ним появились новые вопросы?
— Надеюсь, нам расскажут об их деятельности в социальной службе, и от этого уже можно будет отталкиваться.