Подумать только, когда-то потешались над Северной Кореей: дескать, книжки бригадами пишут! А у нас теперь не так разве? Нет, кое-какие различия, понятно, имеются. Там работают за идею, тут — за бабло. У них честно печатают на обложках «Коллектив авторов номер такой-то» — у нас порой доходит до того, что на роль автора назначается супруга спонсора.
А куда прикажете податься тому, кто по старинке, прилаживая слово к слову, лепит нетленку?
А вот сюда, на пруд с удочкой.
Да-а… Что не удалось коммунизму, то удалось рынку.
Стержень поплавка дрогнул и покачнулся, но только потому, увы, что на него присела стрекоза. Должно быть, выбрала самый надежный на пруду объект. Ось мира. Все движется, она одна не шелохнется.
Вот странно… У кого ж я это читал? У Ницше? Да, кажется, у Ницше. То, что раньше считалось жизненно необходимым занятием, становится со временем развлечением на досуге: охота, рыбалка… Даже продолжение рода.
А теперь, выходит, еще и литература.
Противомоскитное зелье помаленьку выдыхалось, мошка и комары наглели, стрекоза на поплавке чувствовала себя вполне безмятежно. Могла бы, между прочим, и комарьем заняться… Наконец нервы мои не выдержали — я плюнул, встал, вытряхнул червей в пруд и принялся сматывать удочку.
— Хозяин…
Опять он. В темных глазах безработного мигранта мне почудилась укоризна, и, представив, каких ему чертей с моей подачи выписала разгневанная Ладушка, я почувствовал угрызение совести.
— Не согласилась?
Он вздохнул.
— Нет. Очень сердитая. А забор правда совсем худой.
— Как тебя звать-то? — спросил я.
Зря. Спросил, как зовут, — почти что нанял.
Он встрепенулся.
— Боря зовут.
— Это по-нашему Боря. А по-вашему?
— По-нашему ты не выговоришь, — сокрушенно ответил он.
— Ну почему же? — с достоинством молвил я. — Я, можно сказать, и сам из Ашхабада…
Опять-таки зря! Земляков-то положено выручать. Но податься уже было некуда, и я продолжал:
— Чего там выговаривать? Если Боря, то, значит, или Берды, или Батыр, или Байрам… Верно?
— Нет, — с грустью сказал он. — Зови Боря.
Ну, Боря так Боря…
— Значит, так, — обрадовал я его. — Боря! Строить я ничего не собираюсь. Не на что. Денег нет.
— Деньги есть, — с надеждой заверил он. И полез в оттопыренный нагрудный карман своей клетчатой рубашки.
Движения его я не понял.
— Погоди! Ты чего хочешь?
— Строить хочу, — последовал истовый ответ.
Я тряхнул головой.
— Погоди! — с досадой повторил я. — Речь же не о твоих деньгах… О моих деньгах речь! Ты ж не собираешься строить бесплатно, правда?
— Зачем бесплатно? — залепетал он. — Я денег дам. Разреши, хозяин…
— Что разреши?
— Строить разреши.
Одно из двух: либо передо мной сумасшедший, либо… А собственно, что либо-то? Не жулик же он в самом-то деле — жулики так глупо себя не ведут. Значит, сумасшедший…
— Знаешь что, Боря… — вымолвил я, вновь обретя дар речи. — Иди-ка ты, Боря, на фиг!
Повернулся и пошел к своей калитке.
Сумасшедший. Хорошее слово. Сразу все объясняет, не объясняя притом ничего. Ненормальный — словцо поточнее. Вполне можно, согласитесь, сойти с ума, в то же время оставаясь в пределах общепринятой нормы. Тем более, если вокруг сплошное сумасшествие.
А вокруг сумасшествие. Фантастика вторглась в быт и обесценилась как литературный прием. Стоит придумать что-либо небывалое, тут же сопрут — и в жизнь! Экстрасенсы воруют, эзотерики воруют, наука нетрадиционной ориентации ворует… И немалые, надо полагать, денежки заколачивают.
Но гастарбайтер, пытающийся нанять работодателя, это что-то еще неслыханное в мировой практике. Не знаю, как вы, а я на всякий случай предпочту держаться от таких гастарбайтеров подальше.
Запер калитку изнутри и удалился в дом с твердым намерением не показываться наружу в течение часа как минимум, пока этот чокнутый не найдет себе новую жертву. Отправил снасти в угол, открыл холодильник, налил стопочку, сварганил бутерброд с вареной колбасой, подсел к столу, задумался, хмыкнул.
Воля ваша, а что-то с этим Борей изначально не так. Акцент, например. Какой-то он у него… смешанный, усредненный. Городской. Примерно так изъяснялись в Ашхабаде, где обитало около сотни национальностей и наречия перемешались, как в Вавилоне.
Но какой же он горожанин? Хлопкороб хлопкоробом.
Я поднес стопку к губам — и вдруг засмеялся. Сообразил наконец, что именно мне напомнило Борино поползновение всучить деньги. Попытку публикации за свой счет. Смеялся я долго. Даже стопку отставил, чтобы не расплескать.
Потом приступ веселья прошел, но настроение улучшилось.
«Ну и чего ты ноешь? — благодушно увещевал я сам себя, зажевывая водку бутербродом. — Подумаешь, публиковать тебя перестали! Всю жизнь сочинял в свое удовольствие, да еще и гонорары за это получал… У других вон и того не было».
Так-то оно так, но жить на что? Запасной профессии — нет, да и возраст поджимает. Немало лет, а дальше будет больше…
Умей я тачать романы из материала заказчика, жил бы сейчас припеваючи: гнал бы продолжение Мондье или Шванвича. Предлагали ведь, и не раз… Не умею. Могу, простите, живописать лишь то, чему был свидетелем сам, как это ни странно. Даже если действие у меня происходит на другой планете…
Взгляд мой упал на удочку в углу. Да. Когда рыбалка была ремеслом, а не развлечением, о подобной снасти и мечтать не приходилось. Раздвижной хлыст из чего-то там углеродистого, съемная катушка с неестественно тонкой и прочной леской, стальные крючки… А когда человек шел на ловлю ради жратвы, он брал дрын и дратву, а крючок выгибал из проволоки.
Интересно, какое еще из так называемых серьезных занятий станет забавой в будущем? Сельское хозяйство? Так давно уже вроде… Взять, к примеру, дачников. Та же Лада Егоровна — кто она? Фермер-любитель. Овощеводство… садо-мазоводство… Причем никакой прибыли — одни расходы.
А что на очереди? Политика? Бизнес? Армия? Вот это уже любопытно. Конгрессмен-любитель… Над этим стоит поразмыслить.
Тени за окном переместились, день клонился к вечеру. Надо полагать, ушел мой Боренька. Другого заказчика побрел искать.
Покинув дом, я направился по застеленной линолеумом дорожке к штакетнику. Отомкнул калитку, выглянул на всякий случай.
— Хозяин…
— Ну и что ты из этого сможешь построить?
Мы стояли над пыльным курганчиком обломков, оставшихся после уничтожения обвалившейся подсобки. Прежние владельцы участка когда-то хранили в ней дрова. Неповрежденных кирпичей в общей груде не наблюдалось.
Он поднял на меня темные, радостно вспыхнувшие глаза.
— Все могу. Чего надо?
Я не выдержал и ухмыльнулся.
— Да мало ли чего мне надо! Ворота вон надо…
Он встревожился, огляделся.
— Железо есть?
— Ржавое.
— Покажи.
И двинулись мы с ним к сваленному неподалеку дачному металлолому, изрядно, как я и предупреждал, поглоданному коррозией. Там имелось все: от дырявого ночного горшка до велосипедной рамы.
Восторгу Бори не было предела.
Разумеется, я совершил непростительную глупость, позволив этому этническому психу войти в калитку. Ну вот как его теперь выставишь такого!
Воздух за домом был накрест простеган мошкой. Отмахиваясь от мелкой летучей пакости сигаретой, я хмуро следил за тем, как нарастает идиотизм ситуации. Мой мигрант, не обращая внимания на кровососущих, суетился вокруг ржавых останков и с умным видом прикладывал инструмент то к замшелому ротору бывшего электромотора, то к половинке гигантской дверной петли. Измерял, что ли…
Кстати, об инструменте. Во-первых, понятия не имею, что это за штука. Во-вторых, мне казалось, будто сначала, когда мы сегодня с Борей встретились впервые, в руках у него было нечто иное: курбастенькое, отдаленно схожее со слесарными тисочками. А то, чем он в данный момент тыкал в мою ржавь, скорее напоминало цельнометаллический молоток, по короткой рукоятке которого за каким-то дьяволом шла крупная резьба.
Готов допустить, что это два разных устройства. Тогда где он таил второе? И куда дел первое?
На мое счастье, за штакетником послышалось фырчанье автомобильного мотора. Кажется, кто-то притормозил напротив калитки.
— Ну ты пока здесь смотри давай… — барственно, как и подобает владельцу имения, распорядился я. — Там ко мне вроде прибыли…
И тронулся на звук, искренне надеясь, что, пока буду идти до забора и обратно, авось соображу, как мне поступить с неодолимым Борей.
Неужели все-таки жулик? Тогда в чем смысл жульничества?
Вышел на улицу — и чуть не присвистнул от изумления. Ай-яй-яй-яй-яй! Ну кто же так делает? Даже дети малые знают: нельзя возвращаться на место преступления.
Возле штакетника стояла обшарпанная «семерка» с прицепом, из которой высаживались те самые башибузуки, что всего за девятнадцать тысяч возвели уникальный забор, мимо которого я теперь прохожу, стиснув зубы, чтобы не заржать. Впрочем, в их оправдание следует сказать, что остановились они, осмотрительно не доехав до участка Лады Егоровны метров этак тридцати.
— Хозяин, строиться будем? Из нашего матерьяла…
— Ну-ка, поди сюда, — сказал я.
Старший басурман (лет двадцати на вид) почуял неладное и на всякий случай отступил к открытой дверце «семерки».
— Да ладно тебе! — пристыдил я его. — Подойди. Дело есть.
Поколебавшись, подошел.
— Ваш? — спросил я, указывая в сторону дома, из-за которого очень кстати показался Боря, сосредоточенно высматривающий что-то под ногами.
Голый по пояс заборостроитель остолбенел. Смуглые щеки его стали пепельно-серыми.
— Нет! — хрипло выдохнул он. — Не наш.
Порывисто повернулся ко мне.
— Прогони его, хозяин!
— Почему?
— Плохой человек!
— Ты его знаешь?
Но тот уже метнулся за руль. Взволнованно каркнул что-то по-своему, дверцы захлопнулись — и «семерка» рванула с места.