– Из-за мамы?
– Да, но второй причиной была магия. Она приносит зло и разрушения. То, чего я всеми силами стараюсь избегать. И не хочу, чтобы это влияло на твою жизнь.
Может, пора объяснить ему, что происходит, и почему я не могла сказать правду?
– Пап, я знаю, честно. Просто я знакома с магией лучше, чем ты думаешь.
Его лицо искажает боль:
– Знакома? Это из-за Вивиан?
– Да, но…
Вряд ли представится другой такой удобный случай попросить отдать мне зелье. Я крепко хватаюсь за стул, на котором сижу.
– У меня есть… Эм-м, понимаешь, дело в том, что я… сама недавно использовала пару заклинаний.
– То есть ты тоже колдовала?
Сейчас в его голосе я слышу нотки паранойи.
– Нет, Сэм. Нет. Быть не может. Тебе нельзя заниматься магией. Это слишком опасно.
– Но я…
– Нет.
Кажется, словно я сжимаюсь, потому что сейчас папа любит меня меньше, чем час назад, а без его любви я каким-то неведомым образом гасну и таю.
– Все хорошо. Я позабочусь об этом.
Не пойму, мне он это обещает или себе? Никогда не видела папу таким взвинченным.
– Что ты имеешь ввиду?
– Мы едем обратно в Нью-Йорк.
– Что?!
Я теряю дар речи. Ход мыслей. Мне нечем дышать.
– Ты не думаешь, что это слишком?
– Не думаю.
– А как же Мэривезеры…
– Будут приезжать в гости.
– Мои подруги…
– Тоже смогут гостить у нас.
– А дом?
Который сам по себе является историей семьи и полон воспоминаний об Элайдже.
– Сдадим или вообще на продажу выставим.
Я догадывалась, что реакция отца будет неадекватной, но такого поворота точно не ожидала.
– А если я перестану? Не буду больше колдовать, а?
Он качает головой.
– Но я же сказала, что больше не буду! – повышаю голос.
– Ты лгала мне, Сэм. Глядя на тебя, я вижу, что ты перестала спать. Я должен был раньше догадаться, что виной всему магия. В Салеме всегда так. Просто думал, раз ты здесь так счастлива… мне жаль, но нам лучше отсюда уехать.
– Хорошо, злись на меня. Но подумай, сколько хорошего дала нам жизнь в Салеме. Миссис Мэривезер – одна из лучших людей в мире. У нас есть великолепный дом. У меня здесь появились друзья. У меня, твоей дочери, вечной одиночки, – заявляю, размахивая руками. – А мама? Мама родилась в Салеме.
Он смотрит на меня стальными глазами.
– Однажды ты поймешь, что я так поступаю ради тебя.
– Не надо ничего делать ради меня!
Он выглядит более разбитым, чем я сейчас себя чувствую. Если такое возможно. Вскакиваю со стула, губы мои дрожат.
– Я никуда не поеду.
С ресницы скатывается первая слеза, и я так яростно смахиваю ее, что практически бью себя по щеке. Отец тоже поднимается.
– Сэм… – успокаивающе произносит он.
– Нет! – Отскакиваю от стула. – Не пытайся убедить меня, что так будет лучше. Лучше не будет!
Папа делает шаг в мою сторону, будто не верит в то, что я отталкиваю его. Я и сама не могу в это поверить.
– Ты же еще ребенок. Ты не знаешь о Салеме того, что известно мне.
– Я чего-то не знаю или, как ты считаешь, не выдержу? Это меня Вивиан повесила, а не тебя. – Голос мой дрожит. – Так что не надо мне рассказывать, какой я ребенок.
Отец отшатывается, словно я дала ему пощечину. Со слезами на глазах вылетаю из его кабинета. Мчусь вверх по лестнице, в самый конец коридора, к себе в комнату. Со всего размаху хлопаю дверью и останавливаюсь. У окна стоит Элайджа. Он смотрит на мое заплаканное лицо.
– Саманта! – На долю секунду выражение его лица смягчается. – Я вернусь позже.
– Стой. – Вытираю лицо рукавом. – Если есть что-то важное, говори.
– Кажется, не самое удачное время обсуждать то, что я выяснил, – хмурится он.
– О нет, уверяю тебя, момент идеальный, – упрямо заверяю я, хлюпая носом.
Бровь Элайджи вопросительно изгибается. Вижу, как он колеблется, ждет пару секунд и наконец вздыхает:
– Я узнал о Брюсе Исмее.
– Ого, круто, – говорю, отчаянно вытирая глаза.
– Саманта, ты уверена…
– Да, – выпаливаю, не давая ему закончить фразу.
Я сажусь на кровать, заваленную книгами и карточками по «Титанику».
– Читала, – я прочищаю горло, – что после крушения пресса разрывала Исмея на части за то, что он спасся с корабля, но это все.
Элайджа кивает:
– Его решение вызвало споры и гнев общества. Капитан Смит погиб вместе с кораблем, хотя этот рейс был для него последним плаванием перед выходом на пенсию. Томас Эндрюс, главный конструктор, тоже остался на судне. Позже выяснилось, что в планах чертежей Томаса Эндрюса предполагалось наличие дополнительных спасательных шлюпок, но владельцы убрали их «за ненадобностью». Из-за этого люди по-разному смотрели на решение Исмея сесть в шлюпку и спастись; многие не смогли простить эту трусость.
– Все считали, что он должен был пожертвовать собой?
– Были уверены, что он обязан нести ответственность за свой корабль, а не занимать место, которое могло спасти кого-нибудь еще. Он навсегда запятнал свое имя этим поступком, – говорит Элайджа.
– Думаешь, он мог стать тем, кто стер воспоминания о том, что корабль затонул? – спрашиваю я, складывая в ровную стопку карточки с пассажирами «Титаника», большая часть которых отмечена надписью: «Тело не найдено».
– Такая возможность есть.
Обнимаю колени руками.
– Кроме этого, важно помнить об утопленнике, который явился тебе в ресторане, – замечает Элайджа, – и о Коллекционере, о котором предостерегала Редд.
– Элайджа, ты подслушиваешь все наши разговоры?
Призрак колеблется перед тем, как ответить:
– Когда это касается важных тем, то уделяю все свое внимание.
Внезапно вспоминаю слова миссис Браун о любви и времени.
– А как насчет нашего учителя истории, мистера Уордуэлла? Нашел что-нибудь, указывающее на его участие?
– Уордуэлл собрал грандиозную коллекцию материалов на тему «Титаника». Его дом напоминает библиотеку. Понадобится немало времени, чтобы все просмотреть и проверить.
– Он их собирал, когда был директором музея?
– Разумеется. Прибавь к этому десять лет преподавания истории. Он же всю жизнь этим интересуется. Но ничего, связывающего его с магией или заклятьями, я не нашел.
– Дальше у нас Молли Маллин и Ада. Нашел что-нибудь о них?
– Пока нет. Я продолжу поиски.
Только Элайджа не исчезает, как обычно делает, когда разговор приходит к логическому завершению, а продолжает стоять у окна. Поднимаю на него глаза и на мгновение вижу того самого Элайджу, которому когда-то могла рассказать что угодно.
– Папа хочет вернуться в Нью-Йорк.
– Переехать? – Он качает головой. – Даже представить не могу. Твое место здесь.
Дыхание перехватывает, я киваю. Да, мое место здесь.
– В Салеме я впервые в жизни стала собой. И боюсь, что, вернувшись в Нью-Йорк, стану другой, понимаешь? Потеряю частицу себя. У тебя когда-нибудь было такое ощущение?
На долю секунды он кажется разбитым:
– Было.
– С Эбигейл?
– И с родителями, когда они были живы.
Я понимаю, что пора прекратить этот разговор, вернуться к обсуждению Исмея или Уордуэлла. После всего, что произошло, снова привязываться к Элайдже – отвратительная идея. Но сейчас мне плевать.
– Вы с родителями были близки?
– Очень. – Он выглядывает в окно. – Моя мать была таким безусловным воплощением счастья и радости, что все вокруг нее становилось ярче. Мы часто говорили: если бы у нее не было тела, она сияла бы в небесах подобно солнцу и освещала весь мир.
– А отец?
– Серьезный. Молчаливый. Я часто удивлялся тому, что мама оказалась единственной, кто умел его рассмешить. Мы с Эбигейл пытались, и отец любил нас, но только когда он смотрел на маму, лицо его менялось.
Я жду продолжения, но Элайджа молчит.
– Мне пора, – наконец говорит он. – Но я вернусь, прежде чем ты заснешь.
Он исчезает. Прикрываю глаза и ложусь на бок. Только сегодня. Это был разовый порыв. Больше никаких разговоров о личном, иначе все станет только хуже.
Глава 35Мир сошел с ума?
Отпиваю кофе и откусываю маленький кусочек от оладьи, украшенной взбитыми сливками и грецким орехом. Я упрямо смотрю в тарелку. Не могу даже поднять взгляд на папу или Джексона. Миссис Мэривезер пытается завязать беседу, но эти двое ограничиваются лишь вежливыми ответами или бессвязным бормотанием и сразу же замолкают.
Проходит очередная минута молчания. Миссис Мэривезер прикладывает салфетку к уголкам рта.
– Так, хватит. Прекратили дуться! На дворе понедельник, а вы едите прекрасные оладьи с домашними взбитыми сливками, ванилью и корицей. Я не желаю терпеть такое настроение в доме.
Мы поворачиваем к ней головы, но не произносим ни слова. Миссис Мэривезер внимательно изучает наши лица.
– Я пошел. Надо заехать за Ники… – начинает Джексон.
– Это подождет минутку, – резко обрывает его миссис Мэривезер. – Мы практически одна семья. Сейчас между вами явно что-то происходит, и я желаю знать, что именно.
Джексон пожимает плечами, будто он совершенно не в курсе. Мы смотрим на него. Миссис Мэривезер наклоняет голову.
– В чем дело, Джекс? Тебя как подменили. Ни смеха, ни улыбок, осталось лишь помешательство на Ники, девушке, о которой я от тебя не слышала ничего хорошего. Сэм, у тебя под глазами круги, как у панды. И я никогда не видела тебя такой притихшей.
Открываю рот, но не произношу ни звука. Папа кряхтит. Я откладываю вилку в сторону и утыкаюсь взглядом в оладьи на тарелке.
– Мы с Сэм возвращаемся в Нью-Йорк, – объявляет отец.
– Постой, ну-ка помедленней. – Миссис Мэривезер округляет глаза и разводит руки в стороны. – Чарли, вы решили переехать, а ты мне только сейчас об этом говоришь? Все, мир сошел с ума!
Папа морщится, затем упрямо поджимает губы.
– Мы решили это вчера вечером.
Я отодвигаю стул.
– Пора в школу.