сал и защищался. Страдающий гастритом муж не мог питаться в столовых, ему всегда нужен был горячий суп и паровые котлеты, поэтому супруга изо дня в день вставала к плите и готовила свежее, парное, диетическое. Муж-интроверт не выносил дома чужих, поэтому чистоту наводила не помощница по хозяйству, а жена. Муж-ученый то защищал кандидатскую, то докторскую, то писал научные статьи и делал открытия, а его половина создавала необходимые ему комфорт, тишину и уют. Он был светилом, а она – верным спутником, вращающимся в его тени по одной и той же орбите. На собственные интересы у мамы не оставалось времени. Говорили, что у нее был литературный талант. Она даже что-то писала, но так и не закончила ни одного романа. А еще в молодости мама была такой красивой, что ее приглашали на кинопробы. Ее тициановского цвета волосы, белоснежная кожа и яркие зеленые глаза мало кого оставляли равнодушными, но мама преданно любила мужа.
С возрастом ее яркая красота поблекла, осеннее золото волос сменилось зимним серебром. Белоснежность кожи испортили пигментные пятна. Зато улыбка мамы оставалась прежней – ласковой и любящей. И свет в глазах не тускнел, как не блекла и их травянистая зелень. В тот день после признаний отца Данила еще долго сидел в кафе, думая о произошедшем и пытаясь понять, что и в какой момент в жизни родителей пошло не так. С самого начала? Или уже на завершающей прямой? И почему он, их сын, навещающий родителей каждую неделю, не заподозрил неладное? Да, как-то отметил вслух, что отец будто помолодел и сбросил вес. Папа тогда отшутился, что это все волшебные витамины, которые ему купила супруга. А мама все так же сияла глазами, улыбалась и, похоже, не подозревала о надвигающейся катастрофе. Или знала, ведь у женщин интуиция как у кошек? Не могла не знать, потому что ее подруга Анна Петровна, на глазах у которой все и происходило, наверняка что-то шепнула.
Спохватившись, что уже слишком долго сидит в кафе, Данила торопливо рассчитался и почти бегом отправился к метро. Но, гонимый тревогой, поехал не к себе, а в родительский дом.
Он опоздал всего на каких-то полчаса. На роковых полчаса! Врач со «Скорой», который засвидетельствовал смерть, обронил, что если бы они приехали раньше, то маму еще можно было бы спасти. А Даниле, помимо слов врача, врезался в память облик мамы – она лежала на кровати с безмятежно-спокойным лицом, будто просто уснула, а не умерла… А рядом валялся пустой пузырек из-под снотворного. Для нее жизнь с уходом мужа закончилась. Папа пережил маму всего лишь на сутки: сердце не выдержало потрясения и чувства вины.
– Кто? Кто она, Анна Петровна? – после двойных похорон вопрошал Данила подругу мамы и сотрудницу отца, горя желанием узнать имя той, что стала причиной трагедии.
– Аспирантка. Молодая, симпатичная, – нехотя призналась Яблонева. – Вроде казалась серьезной и порядочной девушкой. А оно вон как вышло…
У «молодой и порядочной» аспирантки было необычное имя. А еще у нее хватило или, наоборот, не хватило совести не прийти на похороны. Впрочем, вскоре Данила все-таки увидел ее – она явилась на кладбище, на могилу отца тайно, спустя несколько дней. Издали наблюдая за ней, Данила чувствовал, как в нем зарождается что-то новое, черное, губительное, чего никогда в нем не было, – ненависть. Как он тогда удержался, не выплеснул «этой» в лицо всю ту горечь, которая переполняла его, как не выкрикнул все обвинения ей, не назвал в глаза убийцей? Может, если бы он это сделал, все потом случилось бы по-другому. Но тогда он, раздираемый бешенством, негодованием, болью и ненавистью, не нашел ничего другого, как поехать туда, где, как он надеялся, ему станет легче, – на тренировочную площадку, к Петровичу, ребятам и любимым собакам. Если бы он выждал после похорон необходимое время, если бы не встретил на кладбище «эту», если бы выкрикнул Стефании все в лицо, то не допустил бы еще одной ошибки.
Ротвейлер Лола попала к ним искалеченной физически и психически. Данила сам ездил забирать ее в клинику, в которую собаку привезли не усыпление. «Тяжелый случай», – сказал знакомый ветеринар и рассказал типичную историю про то, как собаку не только неправильно воспитывали, но и, желая вырастить из нее агрессивного пса, издевались, били и морили голодом. А в качестве «тренировки» бывший владелец натравливал ротвейлера на бездомных. Такое, с позволения сказать, «воспитание» привело к вполне ожидаемому результату: однажды собака, усвоившая, что агрессия – ее преимущество, напала на члена семьи владельца. Лолу жестоко избили и отвезли на усыпление. «Непросто с ней будет», – тяжело вздохнул Петрович. «Выходим», – уверенно ответил Данила, имея в виду не только физическое состояние собаки.
Но в тот день Лола была сильно не в духе, а он после «встречи» на кладбище – неспокоен, взвинчен, невнимателен и нетерпелив. Его нервозность тут же передалась и собаке. Момент нападения Лолы Данила потом так и не смог вспомнить, как и боли, когда она драла его. Если бы не подоспевшие вовремя ребята, ротвейлер не только бы искалечила его, но и загрызла насмерть.
– Ты приходи, Дани, просто приходи, – по-отечески просил Петрович, навещая его потом в больнице. – Просто приходи. Когда чуть поправишься, так и возвращайся.
Данила правильно понял то, что пытался донести до него Петрович: на долгом больничном, оглушенный горем и чувством вины, он если бы не сошел с ума, то сорвался. Среди собак ему будет куда лучше, чем в одиночестве или среди людей.
Данила послушал совета старшего инструктора и, как только выписался из больницы, приехал на работу как был – ослабшим, забинтованным, осунувшимся. Только там стало еще невыносимей. Все напоминало ему о собственной ошибке: пустой вольер, в котором недавно находилась Лола, лай других собак, тренировочная площадка, на которой все случилось, и сочувственные взгляды коллег-инструкторов. Он искал здесь подтверждения, что ему есть за что цепляться, а вернулся домой в еще больших сомнениях в себе, как в профессионале. Отчего-то Данила считал, что инструктор, как сапер, может ошибаться лишь однажды. В его жизни все ломалось и разрушалось: привычная рутина, уверенность в себе, личные отношения. Девушка, на которой он собирался жениться, не выдержала произошедших в нем изменений. Их отношения не прошли испытания трудностями. Жалел ли Данила о том, что расстался с невестой? Нет. Ибо как можно строить счастье с тем, кто отвернулся от тебя в горе?
Как ни странно, но со дна его вытащила ненависть к «этой». Черное чувство наполнило его внезапно опустевшую жизнь смыслом, вытолкнуло на поверхность и заставило барахтаться. Отыскать девушку в Сети с таким именем оказалось просто. Анна Петровна пообещала ему, что Стефанию больше ни один приличный институт не возьмет на работу. А Данила со своей стороны тоже сделал ее жизнь невыносимой.
Кто знает, до какого предела дошел бы он в своем желании отомстить ей, если бы однажды не понял, что ненависть к Стефании превратилась в одержимость ею. Днем Данила проклинал ее, а ночью она снилась ему в мучительных и одновременно чувственных снах. И то, что в снах он не овладевал ею насильно, не вымещал на ней свою боль, а ласкал ее тело нежно и любя, целовал ее улыбающиеся губы, прикрытые веки и длинные ресницы, зарывался лицом в ее густые волнистые волосы, пугало его куда больше разрушающей его ненависти. Данила нашел в себе силы отступить, избавиться от одержимости ею, начать со временем новую жизнь – строить другие отношения, заниматься любимым делом, радоваться и мечтать. Он даже сумел почти забыть о Стефании.
Если бы по странной прихоти судьбы не встретился с нею на этом острове.
До места они дошли уже тогда, когда сумерки робко заштриховывали очертания окрестностей. Если бы не его спутницы, он не смог бы вернуться в лагерь. Удивительно, что на помощь им он еще бежал с такой скоростью, как если бы участвовал в спринтерском забеге! Последний участок пути, когда пришлось идти по песку, дался особенно тяжело. Они часто останавливались, чтобы отдохнуть. Марина что-то ободряюще ему бормотала, Стефания молчала, но обнимала его так крепко, что, вздумай он вновь упасть, не дала бы ему этого сделать, удержала бы, несмотря на свою хрупкую комплекцию.
– Где вы так долго ходили? Куда пропали?! Вас не было весь день!
Из сумерек внезапно вынырнула Анфиса и бросилась к ним наперерез. Ее испуг был понятен: они действительно отсутствовали несколько часов. А увидев Данилу, Анфиса перепугалась еще больше:
– Что с ним?! Он ранен?!
– Не больше, чем раньше, – пробормотал Данила.
– Просто обессилел. Рана открылась, – пояснила Стефания, – сейчас дойдем до места и приведем его в чувство.
Анфиса кивнула и нервно оглянулась.
– Мне страшно, – шепотом сказала она, подстраиваясь под их неторопливый шаг. – Гоша, он… Он меня пугает!
– Что он тебе сделал? – насторожилась Марина.
– Ничего! Но он…
Договорить Анфисе не дал громкий оклик:
– Душа моя, куда ты пропала? Темнеет же! Девочка моя, тут может быть опасно.
– Тсс, ни слова, – быстро прошептала Анфиса и изобразила на лице радостную улыбку.
– Никуда я не пропала, Гоша! Я пошла встречать наших. Вот, Даниле нужна помощь. Он поранился…
С этими словами Анфиса поспешно оттеснила Стефанию, встала рядом с Данилой и подставила ему свое плечо. Он не стал ни о чем ее спрашивать, молча принял ее помощь, решив, что все выяснит позже. И когда к ним вышел продюсер, с нарочитым сожалением произнес:
– Такая вот незадача. Напоролся на что-то.
– Как же вы так! – посочувствовал Гоша. Но почему-то это прозвучало неискренне.
Они наконец-то вернулись в лагерь к тлеющим углям и приготовленным Данилой еще днем макаронам. Анфиса в их отсутствие успела сделать из яблок компот. Данилу усадили у очага и вручили кружку с этим компотом, в который Стефания щедро добавила сахара. Он не любил сладкое, а от приторности воды с яблочным запахом аж скулы сводило, но сейчас сахар ему был нужен, как лекарство. Данила, морщась, отпивал маленькими глотками переслащенную бурду и потихоньку приходил в себя. Стефания вновь занялась его ногой, и он уже почти смирился с этим. А кому еще это делать? Марина эмоционально рассказывала остальным об их приключениях, Анфису в роли медсестры представить было сложно… А Стефания знала, как действовать. Вот и сейчас она развела в кипяченой воде немного марганцовки, промыла рану и плотно ее забинтовала.