— Я по-китайски спрашиваю.
— Правда? — изумилась тётка.
— Угу. Ни-хао! Сеси-ни! Ва джи дао!
В общаге у нас жили китайцы. С десяток слов я запомнил.
Тётка уважительно замолчала.
— Ван. — Я снова понизил голос. — Призрак может вселиться в человека?
Эффект получился — загляденье. Ван дёрнулся, локтем задел стопку белья, и если бы я не придержал — простыни полетели бы на пол. Тётка начала было что-то вопить, но Ван её настолько мощно проигнорировал, что просто схватил меня за локоть и вытащил из прачечной. Как только дверь закрылась, сделалось тихо и хорошо. А потом — ещё более тихо, потому что мы с Ваном провалились в призрачный мир.
— Что ты опять задумал? — грозно надвинулся на меня коллега.
— Да я, может, просто теоретически спрашиваю!
— Тимул!
— Что? Вон, Маэстро же вселялся в людей, даже в видящих. А обычные призраки?
— Тимул!
— Слушай, ты очень странно произносишь моё имя. Я, пожалуй, пойду…
— Стоять! — Ван вцепился мне в плечо. — Никуда не пойдёшь, пока не ласскажешь.
— Ладно-ладно, всё, спокойно. — Я с усилием отцепил пальцы Вана от бицепса. Ну и силён же, зараза. Не удивлюсь, если этими пальцами монеты в трубочки сворачивает. — Ну, в общем, я хочу сегодня взять Дашу на концерт.
Ван хлопал глазами. Видимо, ожидал развития мысли. Я вздохнул и рассказал про корейский ВИА «Dirty kisses!!», дашину одержимость их прекрасной музыкой и проникновенными текстами, про конкурс, в котором она победила. Про Еву, которой досталась победа.
— Вот я и подумал. Без тела она там всё равно ничего не увидит, не услышит. А если вселить её в Еву? Я бы сам согласился, у меня предрассудков нет, моё тело — моё дело, но тогда второй билет пропадает. К тому же, Даша — человек такой. Забудет, что в моём теле, пойдёт к бойфренду прощаться. Нехорошо получиться может. Так что лучше, чтоб она была в чьём-то ещё теле, а я — рядом.
Ван выслушал меня самым внимательным образом.
— Блед.
— Конь?
— Что?
— Что?
Ван сдвинул брови, демонстрируя неудовольствие от не к месту возникших библейских аллюзий, и повторил:
— Бред. Твоя затея — бред.
— О. Так ты можешь нормально совсем разговаривать? — удивился я.
Глава 12
— Естественно, я могу нормально разговаривать. — Ван сложил руки на груди. — Только не люблю.
— Язык не нравится?
— Разговаривать не нравится. Много бессмысленного трёпа, который утомляет и расслабляет дух.
Надо же. Он, оказывается, даже «р» и «л» может нормально произносить. Ну, почти нормально. Скажем так, на очень хорошем для китайца уровне.
— Потому ты и притворяешься?
— Никто не хочет разговаривать с китайцем, который едва способен пролопотать что-то в ответ.
— Похоже, твою коллегу это не смущает, — кивнул я на закрытую дверь.
Ван тяжело вздохнул, из чего я заключил, что ни одна, даже самая лучшая стратегия не является безупречной, увы.
— Люди боятся тишины и готовы заполнять её чем угодно. Своими голосами. Музыкой… Да, может.
— Кто может?
— Дух может вселиться в человека, с его согласия. Час-два, не больше.
— А почему?
— Потому что, Тимур, ты плохо учился в школе. Человек — это не только душа, человек — это ещё и мозг, гормоны. Чужая душа может всё это взять под контроль, но не превратить в своё обиталище. Если попробует — лишь растворится в нём постепенно, и изначальная личность вернётся.
— Ну, допустим, часа нам хватит…
— В этом нет смысла.
— Почему вдруг?
Ван помедлил с ответом. Обдумывал что-то, глядя на меня.
— Душу держит на земле несделанное дело. Что-то, без чего она не была полноценной. Вспомни своих клиентов, у тебя ведь уже есть опыт. Один из них всю жизнь боялся позволить разуму отпустить поводья и вознёсся, когда сделал это. Второй не мог преодолеть страх, а как только преодолел — Свет принял его.
— А Лиза?
— Никто из нас не понял, что случилось с Лизой и чего ей не хватало. Так бывает. Сходить на концерт — это не действие, которое освобождает душу. Ты можешь это сделать, но ты поведёшь её не к освобождению, а на прощание с бытием.
— Ну а что ты тогда предлагаешь?
— Я ничего не предлагаю. Увы, нам досталась сложная душа, Тимур. Запутавшаяся сама в себе и не видящая просвета. Я говорил с ней. Она отважна, но боится; она не доверяет, но верит; она любит и вместе с тем ненавидит. Она — такой комок туго сплетённых нитей. Нужно найти одну, за которую можно потянуть — и комок развернётся. Но у нас уйдёт вечность на то, чтобы перебрать все нити, а вечности у нас нет. Так что своди её на концерт. И постарайся, чтобы Мстислава об этом не узнала сразу, она не допустит такой аферы. Я её знаю.
— Круто. Заразил оптимизмом по самое не могу. А как технически это сделать?
— Концелт.
— Что?
— Да, концелт. Ходить.
— Ну ты опять? Ну Ван!
Китаец улыбнулся дебильноватой улыбкой.
— Ну Тимул!
И, выйдя из призрачного мира, чиркнул своей карточкой по считывателю электронного замка. Дверь открылась. Аудиенция окончилась. Видимо, на ближайший китайский год я исчерпал свои лимиты общения с Ваном.
— Блин, это самая кринжовая ситуация за всю мою жизнь, — пропыхтела Ева, когда мы с ней втиснулись в кабинку и закрыли дверь.
— Ты что, никогда не уединялась с парнем в клубном сортире? — удивился я и начал стаскивать рюкзак.
— Может, и да, но нас было при этом двое!
— Что ж, сегодня тебе предстоит пережить новый опыт.
— И нафига я согласилась в это вписаться?
— Потому что именно так поступила бы Мин Джин.
— Кто?
— Ну, как её?
— Минджи, блин! А я точно потом смогу вернуть своё тело?
— Ван говорит — да.
— А кто такой Ван?
— Большой специалист по телам и душам.
У меня получилось открыть рюкзак, и я вытащил оттуда шкатулку. Ева тем временем сморщила нос.
— Отстой, почему у парней в сортирах всегда так воняет?
— Потому что мы тут срём, — послышался сверху раздражённый голос.
Мы с Евой одновременно подняли взгляды и увидели торчащую над перегородкой голову парня лет двадцати. Он спокойно и бесстыдно смотрел на нас.
— Ну? Вы уже начнёте трахаться или нет? На бачке стоять, знаете ли, неудобно. Вообще боюсь, унитаз сейчас отломится…
Голос был — пьянее некуда.
— Мы не трахаться, мы ширяться, — показал я шкатулку. — Зажигалку не одолжишь, кстати?
Лицо парня поскучнело.
— Не курю.
Голова исчезла. Послышался звук смываемой воды, хлопнула дверца кабинки, потом дверь туалета. Ева нервно хихикнула.
— Ну, с богом, — пробормотал я и открыл шкатулку.
Даша появилась, стоя на унитазе. Она была уже почти совсем прозрачной и явно не понимала, где находится. Её пошатывало.
— Ничего уже не хочу… Верни меня обратно.
— Соберись, — велел я. — Ева здесь. Она готова. Вселяйся.
— Ой, мама… — пискнула Ева. — Уже всё?
— Ещё даже не началось.
— У меня было какое-то странное чувство!
— Это что-то другое. Даша, давай, смелее!
Даша нехотя покачнулась в указанном направлении. Её руки вытянулись вперёд, слепо зашарили. Когда коснулись Евы, Даша вдруг замерла. Как будто даже краски сделались сочнее, снизилась прозрачность.
А дальнейшее, наверное, было для призрака на уровне инстинкта. Она шагнула вперёд и исчезла.
Ева на мгновение вспыхнула, как лампочка. Потом вдруг дёрнулась и потекла вниз по перегородке.
Какого эффекта ждать, я понятия не имел, но на всякий случай был настороже. Подхватил Еву, поднял. Почувствовал, как тело напряглось под моими руками. А в следующий миг отстранился — Ева уже твёрдо стояла на ногах и смотрела на меня. Как-то по-другому. Так, как раньше смотрела не Ева.
— Даша? — осторожно спросил я.
— Охрене-е-еть, — проговорила Даша евиными губами.
Тут приглушенная музыка, которая доносилась из зала, совсем стихла, и послышался отчаянный рёв толпы.
— Начинают, — сказал я. — Идём?
Что-то неразборчиво пискнув, Даша дёрнула шпингалет кабинки.
В последний раз я находился в такой толпе перевозбуждённых подростков в десятом классе, на военно-полевых сборах, когда уставший от строевой подготовки Лёша Иващенко заехал кулаком в скулу нашему трудовику, который этой подготовкой с нами занимался.
Мы с Евой стояли практически у самой сцены. Здесь полагалось прыгать и танцевать, а не оглядываться с грустью на далёкую-предалёкую барную стойку. Меня постоянно толкали, я категорически не вписывался, но мужественно терпел.
А Даша-Ева отрывалась на полную. Скакала, визжала, подпевала в меру своего понимания текстов. Но уличать её было некому, все находились на единой волне, и если бы прямо сейчас Минджи сказала: «Все на борьбу с империализмом!» — все пошли бы на борьбу с империализмом. Через час, наверное, сообразили бы, что не знают, что это такое и где, и остановились, но изначально — обязательно бы пошли.
В бар мне было нельзя — я старался не выпускать Еву из виду. Терпел, ждал, пытаясь одновременно впитывать какой-никакой новый опыт. Ну, чтобы не быть совсем уж старпёром, ноющим про дни своей молодости. Надо хоть вполглаза следить за тенденциями…
Прошло уже часа полтора. Концерт явно шёл к концу, когда Ева, отпрыгав очередную песню, вдруг согнулась пополам, как будто у неё резко схватило живот.
— Ты чего? — тут же наклонился к ней я, придержав за плечи.
— Не знаю. Страшно, — еле слышно сказала она.
— And now, — с диким акцентом произнесла в микрофон одна из солисток, — we’re saying goodbye, Smolensk! We love you! Because you’re my soul. «You’re my soul»!
Загремела музыка. Ева с видимым усилием выпрямилась. Сквозь слёзы уставилась на сцену. Губы шевельнулись, произнося уже знакомый «Юмасол».
А на меня вдруг тоже накатило. Приступ беспричинного страха. Появилось желание забиться в угол и закрыть голову руками.