На Маэстро, правда, этот приём не действовал. По крайней мере, визуально он не производил впечатления даже встревоженного.
— Зря, — покачал головой Маэстро. — Очень зря. Вы отпускаете меня. Получаете все души целыми и невредимыми, делаете с ними… Ну, что вы там делаете? Заливаете сказки насчёт вечной жизни и прекрасного Света.
— На самом деле не всегда. — Ван, заложив руки за спину, прошёлся от одной стойки со стиральными машинами до другой. — Кому-то плавда нужен лассказ пло Небеса и Свет. Кому-то — сделать движение души и отолваться от Земли. Кому-то что-то узнать или понять. Многих не понимаем мы. На самом деле мы всех не понимаем. Почему душа отклывается одному и не хочет длугому?
— Ты что — решил поболтать со мной о работе? — Маэстро вскинул брови.
Глава 25
Я такому повороту тоже удивился. К чему эти откровенности с врагом? Но Ван, похоже, твёрдо знал, что делает.
— Одно мы знаем точно. В каждой душе есть хотя бы исколка Света, иначе она бы не смогла быть. И до этой исколки можно достучаться. Можно лаздуть из этой исколки пожал. Холоший пожал.
— Прибереги пропаганду для клиентов. Мне не нужны сказки про хороший Свет. Я знаю то, о чём вы предпочитаете не рассказывать. Человек в этом Свете сгорает дотла.
— Нет, ты не плав. Не человек, но лишь его лазум. И не сголает, а ластволяется.
— А что есть человек, у которого отняли тело? Только разум.
— Лазум человека стлемится познать мил, вселенную. — Ван продолжал ходить между стиральными машинами, а Маэстро следил за ним взглядом. — Моя теолия. У каждого есть своя теолия. Вот моя. Лазум, не желающий познать, полождает пустышек. Лазум, котолый стлемится понять — наш клиент. Лазум, котолый уже понял — плосветлённый.
— Разум, который растворился — мёртвый.
— Ошибаешься. Что значит понять? Понять — значит, плинять, сделать частью себя. А если то, что ты понимаешь, больше тебя — то ты становишься его частью. Свет не зовёт к себе насильно, глупый ты человек. Иначе мы были бы не нужны. Вознесение — это когда человеческий лазум понимает и плинимает. Желтвует ничтожным лади бесконечно великого. — Ван остановился, глядя, судя по всему, на своё отражение в крышке стиральной машины второго яруса. — Бесконечно великого и благого. И каждая душа стлемится к этому. Лазум делжит. Иногда надо убедить лазум. Иногда — отодвинуть лазум. Но чаще надо говолить с душой, и тогда она сама отбласывает лазум — и летит навстлечу Свету.
— Красивая философия. Она не объясняет только сущей мелочи. Для чего людям был дан разум, если он в итоге превращается в проблему.
— А для чего бабочке дана куколка? — Ван повернулся к Маэстро. — Для чего молочные зубы лебёнку? Зачем по весне набухают почки на делевьях?
Ван замолчал, давая Маэстро возможность возразить, но тот молчал. И тогда Ван продолжил:
— Глупый лебёнок может отказаться ласти. Куколка может остаться куколкой, а почка не дать листа. Это не плекласно, а стлашно. Убить себя из стлаха стать лучше. Не сплавиться с собственным лазумом. Позол. И в глубине души каждый понимает, что это позол. Даже самый заколенелый мателиалист иногда видит во сне Свет и плачет. А плоснувшись, не помнит. Лазум клепко делжит поводья.
Мне показалось, что я слышу звук, которого тут быть не должно. Прислушавшись, понял, что не ошибся. Маэстро тяжело дышал. Ван стоял напротив, глядя ему в глаза. Стоял спиной ко мне, и я видел часть лица Маэстро.
— Что ты сейчас делаешь? — процедил Маэстро сквозь зубы.
— Свою лаботу.
— Ты рехнулся, раскосый⁈
— Китаиса уметь делать только свою лаботу, господина. Звать душа к Свету. Или готовить лис.
Ван издевательски поклонился.
— Ты никогда не доведёшь меня до вознесения! — заорал Маэстро.
— С тобой у меня много влемени. Тебя питают души.
— Такие как я не возносятся!
— Я уже возносил пожилателя, не беспокойся. Это тлудно. Но я сделаю тебе холошо, обещаю.
— Да пошёл ты! — Маэстро рванулся, почти было встал, но натянувшиеся цепи заставили его рухнуть обратно. — Прекрати это дерьмо! Со мной не пройдёт!
— Лазум бьётся в истелике, — спокойно сказал Ван. — Пливык считать себя господином. Но его сила — пшик! Иллюзия! Душа найдёт путь. Я велю. А ты вель в мою велу в тебя.
С огромным трудом Маэстро взял себя в руки. Он повернул голову и уставился прямо на меня.
— Нас тут, кажется, подслушивают, — процедил он сквозь зубы. — Этот многообещающий новичок, ну да, ну да. Ты ведь тут уже достаточно давно, парень? Слышал всё? Твои друзья решили принести в жертву пять человеческих душ. Конечно, они будут врать себе, что это выгодно, что если меня освободить, то я загублю намного больше. Но ты-то понимаешь.
— Что именно я понимаю?
Прятаться больше не имело смысла, и я вышел из своего «укрытия».
— Что в тот момент, когда ты начинаешь жертвовать людьми, оправдывая себя логикой и математикой, ты превращаешься в меня. — Маэстро оскалился в омерзительной ухмылке. — Такая у нас игра. Что случится раньше? Я испугаюсь вознесения и расскажу, где прячу души, или души погибнут, и все твои друзья превратятся в моих соратников? Конечно, они не сразу смирятся с этой мыслью. Но ни один поступок не проходит бесследно. И от этого им не отмыться. Вот такая игра. А на чьей стороне ты?
Я опустил взгляд. Это вышло непроизвольно и, по сути, ничего не означало. Но голос Маэстро звучал удовлетворённо.
— Подумай-подумай. Идиоты полагают, что мир чёрно-белый. А твои друзья пошли ещё дальше, возомнив мир чисто белым. К счастью, всегда найдётся кто-то, кто напомнит о реальном положении вещей.
— Я тебя не звал! — рявкнул, обернувшись ко мне, Ван. Глаза сверкнули злостью.
Маэстро расхохотался.
— О, ну конечно! Тебя они сюда не зовут, мальчик. Ты нужен лишь для того, чтобы рисковать жизнью — во имя того, о чём не имеешь ни малейшего представления. А что им делать, они будут решать без тебя. — Маэстро впился взглядом мне в лицо. — Они топчут эту землю уже сотни лет. Души для них давно превратились в разменную монету. Они считают их так же, как считали бы свиней на скотном дворе! Больше-меньше — вот всё, что имеет значение. Если нужно пожертвовать малым количеством, чтобы спасти большее — они это сделают, не сомневайся. У тебя не спросят. Ты для них — никто. Пешка в их игре.
Ощущение было такое, как будто слова Маэстро льются напрямую мне в мозг. Я их словно даже не ушами слышал. Понял вдруг, что имеют в виду мои коллеги, говоря «нашептывает». Видимо, именно так Маэстро подчиняет себе людей.
Для того, чтобы всего лишь встряхнуть головой, мне понадобилось немалое усилие. И ещё большее на то, чтобы крикнуть:
— Это ты — пешка! Насосавшийся чужой энергии раздутый клещ. Сам по себе, без поддержки душ, которые пленил, ты ничего из себя не представляешь!
Ван всё это время напряженно следил за мной. Видимо, понял, что Маэстро пытается меня подчинить, и в любой момент готов был вмешаться. Но не понадобилось. Я справился.
Это Ван тоже понял. И кивком указал мне на дверь.
Ну да. Я, похоже, выбрал максимально удачный момент для того, чтобы зайти. Мне бы под руку влезли, когда работаю — тоже бы взбесился. Развернулся и пошёл к двери.
— Помни о том, что я сказал, — прилетело мне в спину. — Они истаивают с каждой минутой! Им остались едва ли сутки. Сможешь ли ты жить дальше, зная, что при твоём попустительстве погибли невинные ду…
Слова оборвались. Умением ставить непроницаемый барьер обладал, видимо, не только Маэстро.
Я обернулся на Вана и напоролся на яростный взгляд. Сейчас он со мной разговаривать не будет, это ясно.
«Им остались едва ли сутки». Блеф? Наверняка. Но всё же… Ноги сами принесли меня в кафетерий.
Мстислава сидела за столом и дымила трубкой. В призрачном мире, в реальном стол был пуст. Букетик цветов подпирала неизменная табличка «reserved».
— Не знаю, — едва взглянув на меня, хмуро сказала Мстислава.
— Что? Я ещё даже спросить ничего не успел.
— По тебе видно, где ты был. Не знаю я, врёт Маэстро или нет. Сколько душ он на самом деле пленил, и сколько тем душам осталось. Понятно, что он всеми способами вынуждает нас его отпустить. Шантаж, грязная игра — это то, чем он жил и кормился всегда.
— И что нам делать?
— Ждать, — Мстислава развела руками. — Вся надежда сейчас на Вана. На то, что сумеет его дожать.
— До вознесения⁈
— Вряд ли, конечно. Такие, как Маэстро, не возносятся. Но своими действиями Ван расшатывает его. Заставляет сомневаться в том, во что до сих пор Маэстро свято верил. Он слабеет. И, было бы у нас в запасе хотя бы дня три…
— А у нас они есть?
— На этот вопрос тебе никто не ответит. Мы не знаем, что за души находятся в плену. Кто они, насколько они сильны.
— То есть, может быть и так, что…
— Всё может быть, Тимур. — Мстислава прямо посмотрела мне в глаза. — В нашей работе может быть всё, что угодно. И не только хорошее, увы.
— Ясно, — сказал я.
Собственно, больше говорить было не о чем. Расклад мне описали предельно доходчиво.
Я вышел из кафетерия. Вернулся в реальный мир. Дениса решил больше не беспокоить, с Алиной сам поговорю. Вероятность, что она даст какие-то зацепки, околонулевая, конечно. Но мы сейчас в ситуации, когда и за соломинку ухватишься.
— Э-э-э… — удивился я, подойдя к ресепшену.
За стойкой вместо Алины стояла Изольда.
— Это как? — Я дождался, пока Изольда закончит разговор по телефону. — Ты же в отпуске?
— Меня срочно вызвали на работу. Юля позвонила и сказала, что Алине стало плохо. — Изольда посмотрела на вторую девушку-администратора.
— Да-да, — кивнула та. — Она пришла бледная, измученная. Сказала, что накануне отравилась. А к обеду ей стало совсем плохо, чуть сознание не потеряла. Я позвонила Изольде, попросила подменить. Хотела Алинке скорую вызвать, но она сказала, не надо. Если не пройдёт, то из дома вызовет врача.
— А часто она болеет?