— Зато, небось, там только важное. Без всяких трогательных котиков.
— Ну окей, допустим. До сих пор вам и без смартов нормально было. Но времена-то меняются! И лучше это понять поздно, чем никогда. Сейчас, когда вся эта фигня с Маэстро творится, нам обязательно надо держать связь! Чтобы иметь преиму…
— Маэстро с пожирателями лишены возможности держать такую связь, — перебил Ким, глядя перед собой. — И преимущество, о котором ты говоришь, иллюзорное. Вот ты вызвал меня сейчас. Зачем?
— Ну, я знал, что ты эту улицу патрулируешь. Хотел рассказать новости про Маэстро, поделиться своими соображениями. Одна голова хорошо, а…
— Ты знал, что я патрулирую эту улицу. Мог подождать, увидеть мою машину, махнуть рукой. Я бы обрадовался и с удовольствием тебя подобрал. Мы бы всё обсудили по пути. Но ты выбрал дёрнуть поводок… Да успокойся, я понимаю, что для тебя это — норма жизни. Вижу, что ты не из тех, кто за своими хотелками других людей не замечает. Я на тебя не злюсь, но предупреждаю: позвонишь ещё раз, не будучи объятым пламенем — добавлю твой номер в чёрный список.
Я поперхнулся и закашлялся. Ким дружелюбно похлопал меня по спине. И так же дружелюбно закончил:
— А потом тебя все обходчики заблочат. Год будешь злиться, психовать. А потом в один прекрасный момент вдруг поймёшь, что за весь этот год ровным счётом ничего такого важного с тобой не случилось. Я имею в виду, настолько важного, чтобы трезвон устраивать. И со всеми нами ты всегда встречался, когда было нужно. Никуда не опоздал, ничего не упустил. Ты думаешь, мы закостенели? Не видим, что происходит, не понимаем?.. Нет. Наоборот: мы видим и понимаем больше других. Просто в силу накопленного опыта. Мы многое пережили, нам есть, с чем сравнивать. И мы видим: это время такое наступило, когда люди начали бояться молчать. Они боятся быть наедине с собой. Потому и кричать стараются как можно громче, думают, что миру без их крика будет худо. Про ретриты с цифровыми детоксами, думаешь, я не слыхал? Ещё как. Богатые люди платят большие деньги за то, чтобы у них кто-нибудь телефон отобрал на недельку. И когда отбирают — вдруг оказывается, что без телефонов жить можно, и жить хорошо. И мир не развалился за неделю без твоих цифровых криков.
— Ну, ты фаталист, — покачал я головой. — А может, стоит потерпеть неудобства? Ради того, чтобы, может, однажды кому-нибудь жизнь спасти, быстро приняв информацию?
Ким молча улыбался и смотрел на меня, держа в руке наполовину съеденную шаурму.
— Если бы, например, у Ромео и Джульетты были сотовые — трагедии бы не случилось, — привёл я, как мне казалось, терминальный довод. — Сколько всякого дерьма с людьми происходило просто из-за того, что не было возможности моментально обменяться информацией!
— И что?
— Не понял вопроса.
— Ну, что бы было, если бы у Ромео и Джульетты имелись сотовые? Мир лишился бы прекрасной истории любви, величайшей трагедии. Не извлёк бы из неё никаких уроков. Он получил бы скучную историю о двух подростках, которые валяются на диване, каждый в своём доме, и переписываются о том, как на них давят невыносимые предки. И, скорее всего, в финале этой истории они бы всё равно сговорились роскомнадзорнуться одновременно. Ты ещё скажи, что если бы Господь повесил на древе познания добра и зла камеру с датчиком движения, то мы бы сейчас жили в раю. Самому-то не смешно?
Смешно мне не было. Наоборот — я злился. Хотелось кричать, доказывая, что Ким не прав! Миллион доводов можно было бы привести. Но я взял себя в руки. Хрен с ними, с чудиками. Пока жареный петух не клюнет, всё равно не поймут ничего.
— Ну ладно, поболтали — будет. — Ким оторвал зубами кусок от шаурмы. — Так чего там насчёт Маэстро?
Переключившись на конкретику, я быстро забыл про мировоззренческие расхождения. Рассказал про допрос Маэстро, про создавшуюся патовую ситуацию.
— Если его отпустить — он и правда не успокоится. — Ким смял и запулил в урну бумажную упаковку от шаурмы. — И тут не в математике дело, это он так говорит. Те души, которые сейчас в плену, ни в чём не виноваты, согласен. Но в чём виноваты те, которые будут страдать, если вы отпустите Маэстро? В таких ситуациях мы говорим о судьбе. И о том, что, пытаясь изменить судьбу, человек всегда делает только хуже.
— Значит, нужно прикончить Маэстро, даже если он не расколется, и забыть о тех пятерых?
— Они не забудут.
— В смысле?
— Не думай плохо о людях, с которыми работаешь, Тимур. Вы соберётесь в кафетерии и почтите погибших. Бусины на ваших чётках — это память о ваших победах, они всегда при вас. Но и память о ваших поражениях остаётся. Без физического воплощения, но для вас она не менее материальна, чем курган в Реадовском парке. Я знаю, о чём ты думаешь, Тимур. Ты разочарован. Надеялся, что наш мир, в отличие от человеческого, справедлив, что здесь нет места боли и страданиям, что зло всегда терпит сокрушительное поражение. Увы, это не так. У нас есть лишь одно преимущество. Мы на триста процентов уверены в том, что делаем по-настоящему важное дело. И что без нас миллионы душ будут обречены. Пойдём, прокатимся.
Я тоже доел шаурму и выкинул упаковку. Мы подошли к пустому месту у дороги, переместились в призрачный мир. Перед нами оказался фургон.
Сели, Ким запустил призрачный движок. Поехали по Большой Советской.
— Судьба — удобное оправдание, если ничего не делать, — буркнул я.
— Это да.
Проклятый Ким не возражал, когда я ждал от него возражений, и не соглашался, когда я не ждал ничего, кроме согласия. Это вымораживало, и очень хотелось ему врезать.
— Мы можем хотя бы попытаться найти эти души⁈
— Можем. Пытаемся.
Я обернулся, посмотрел на уменьшающуюся башню.
Ким вздохнул.
— Маховую проверяли. Вообще все башни перешерстили. Ну и в принципе заброшки, какие нашли-вспомнили, тоже… Мы верим в судьбу, Тимур, но на жопе ровно сидеть не приучены. Не у тебя одного душа болит, поверь. Куда мне ехать?
— Почему ты меня спрашиваешь? — удивился я. — Я-то про башню думал. Но, раз говоришь, её проверяли, уже без разницы. Других мыслей у меня нет.
— А я тебя не про мысли спрашиваю. Я спрашиваю, куда мне ехать?
— Издеваешься, что ли? Говорю же — мне пофиг.
— Мне тоже. Так куда?
— Ну, езжай направо.
Ким покорно свернул на Тухачевского.
— Дальше?
— Да я откуда знаю⁈
— Предположи.
— Ну, давай налево.
Ким повернул на Докучаева. Собственно, это была уже не дорога. Фургончик крался по придомовой территории. Слева мелькнула табличка, сообщающая о том, что здесь расположилось федеральное казначейство. Ким остановился, повернул голову вправо. Я проследил за его взглядом.
Возле нежно-зелёного трёхэтажного строения кружили, будто танцуя вальс, двое пожирателей.
— Они чуют смерть, — спокойно сказал Ким. — Пошли.
Мы покинули фургон и направились по бетонной дорожке к пожирателям. Те мигом остановили танец, зависли, уставившись на нас.
— Пост принял, — крикнул Ким. — Свободны. Оба.
— Ты — тварь! — прошипел один из пожирателей. — Скоро вы все будете ползать перед нами на коленях!
— Ага, я себе уже коврик для пилатеса присмотрел. Чтоб колени не болели. Пошли вон, сказал, пока не прикончил обоих!
Пожиратели, горестно завывая, улетели.
— Вот примерно так выглядят нормальные отношения с этой братией, — прокомментировал Ким. — А теперь — ждём.
— Чего…
— Всё, дождались. Забирай.
Возле стены дома образовался пожилой мужчина. На нём был парадный отутюженный мундир с множеством орденов, на голове — фуражка. Стоял он по стойке смирно, будто принимал парад.
— Здравия желаю, — вырвалось у меня.
Я и сам непроизвольно вытянулся. Если бы мог, в эту секунду променял бы свои дреды на какую-нибудь уставную стрижку. И голову бы прикрыл — к пустой-то руку не прикладывают.
Ветеран окинул меня задумчивым взглядом, улыбнулся.
— Да вольно уже, — сказал глухим добродушным голосом. — Ну… Всё, стало быть? Последняя станция?
— Почти, — улыбнулся я в ответ. — Осталась пара формальностей. Едем с нами.
Кивнув, душа направилась к фургону. Мы с Кимом пошли следом.
— Вот поэтому Кондратий так удивился, когда ты услышал зов, — сказал Ким негромко. — Тогда, возле «чайника». Это — нам свойственно, обходчикам. А ты только что выполнил нашу работу. Ты знал, куда ехать, потому что слышал зов.
— Да я ж от балды сказал!
— Это поначалу так кажется. По первости все думают, что от балды, понимать начинают потом. Я понимал, откуда зов, и проверял тебя. А ты безошибочно привёл к нужному месту. Может быть, ты работаешь не там, где нужно? Подумай, Тимур. Я ни к чему не принуждаю, просто не надо зацикливаться на одном. Пробовать себя в разных областях — это нормально и правильно, иначе ты не узнаешь, где по-настоящему нужен.
— Не соблазняй. У проводников есть кое-что такое, чего нет у обходчиков.
— И что же это?
— Печеньки, — сказал я и, обойдя ветерана, открыл перед ним боковую дверь.
Ким присвистнул.
— Ну, тут крыть нечем, тут ты прав. Кондратий — мужик рукодельный, но по части плюшек Мстиславе Мстиславовне равных нету.
Я катался с Кимом по городу до самой ночи. Несколько раз дёргался позвонить Вадиму, узнать, что там с Алиной. Но вспоминал разъяснения Кима и убирал телефон.
Если бы случилось что-то непоправимое, Вадим наверняка нашёл бы способ сообщить. А раз не сообщает, значит, всё нормально. Ну, насколько оно вообще может быть нормально.
— Что там у тебя? — спросил Ким после того, как я в очередной раз сунул телефон в карман.
Я хотел отшутиться, но почему-то рассказал правду. Давно заметил, что с видящими это получается само собой — при том, что с Олегом, например, я проработал бок о бок без малого семь лет, а Кима и остальных знаю чуть больше месяца. Олегу я ни за что не признался бы, что вызвал врача к пустышке, которая шпионила за нами и о каждом шаге докладывала Маэстро. И не из-за насмешек или презрения, просто Олег меня бы не понял. Не смог бы понять.