– Джон! Не смей! – голосила Молли, безуспешно пытаясь привести меня в сидячее положение.
Кто-то наступил мне на руку. Толпа очнулась от светового наваждения и пришла в движение. Мне стало интересно: они пытаются разбежаться или, наоборот, изучить источник удивительного света поближе? Я с трудом приподнял голову. Не поймешь, тем более что Молли загораживала обзор, прижимая меня к себе, как ребенок – любимую игрушку, которой оторвали лапу.
– Надо обговорить наши методы, – прохрипел я, чтобы не сгореть от неловкости при виде ее искреннего горя. – Если продолжим искать убийцу, будем заранее решать, где встретимся.
Я пошарил по своему животу и сжал зубы, сосредотачиваясь. Ладно, всего одна секунда, главное – решительность. Я взялся за нож и резко вытащил его из себя. Шшш, как же противно. Вот в такие моменты приятно ничего не чувствовать. Молли от такого зрелища, кажется, едва не лишилась чувств.
– Улика, – с удовольствием произнес я, держа нож за рукоятку.
Довольно глупо было со стороны убийцы оставить нам такую вещь. Впрочем, он и тут, похоже, обвел нас вокруг пальца. Нож выглядел настолько ординарным, что я сразу понял: таких окажутся сотни по всему Соединенному Королевству. Одно хорошо: вряд ли убийца носит с собой запасной, а значит, не убьет сегодня кого-то еще. Вывести его из равновесия все-таки возможно, – после убийства Кирана он надолго затаился.
Я бережно убрал нож в карман. Молли смотрела на меня, не вытирая слез. Потом с трудом перевела взгляд на мою рану, которая затягивалась прямо на глазах, оставив мне только дыру в рубашке.
Ох. Было столько новостей, и я забыл рассказать Молли, что меня и других восставших нельзя убить. Похоже, танамор вернул нас не для того, чтобы от нас можно было легко избавиться. Если все это устроил старик Мерлин, надеюсь, он знатно повеселился.
Мне хотелось все объяснить, но на меня так часто наступали разбегающиеся зрители, что для начала пришлось встать. Держась за Молли, я поднялся на ноги. Голова кружилась, а в остальном – как новенький. Толпа поредела, но некоторые все же остались посмотреть, что будет дальше. Горизонт очистился, и я смог спокойно поглядеть сквозь решетку фабрики.
Итак, лампы выключил не Каллахан – они перегорели сами. Похоже, система еще далека от совершенства. По всему двору фабрики блестели осколки и детали – вот что за вспышку я видел. Фонари разорвались. Бен жаловался, что напряжения недостаточно, а тут его, похоже, стало слишком много.
Фабрика выглядела теперь настолько темной и мертвой, что я забеспокоился о своих собратьях по несчастью: все ли в порядке с ними там, внутри, за стенами без окон? Я нахмурился и потянулся к ним своим сознанием. Молли поддерживала меня под руку – похоже, боялась, как бы опять не рухнул. Я видел ее ладонь на своем локте и не спешил говорить, что со мной уже все хорошо и можно не держать.
Я потянулся к восставшим всей душой, и в этот раз у меня не было для них никаких инструкций, никаких указаний, – просто хотелось знать, что у них все нормально, не слышать эту ужасную тишину. И неожиданно я добился ответа: дверь фабрики открылась, и во двор повалили восставшие. Знакомые мне фигуры в серых костюмах-тройках пытались их удержать, но те шли и шли. На фоне мрачного здания фабрики выглядело впечатляюще, хоть картину пиши. Среди зрителей раздались сдавленные стоны. За последний месяц о восставших успели счастливо позабыть, но они сами о себе напомнили.
Толпа, которая вытекла во двор фабрики, была огромной. В сумерках фигуры с пустыми глазами казались особенно мрачными. Что же мне делать с вами… Я зажмурился, умоляя их остановиться и не лезть ближе к решетке, зрители и так напуганы. Поздно: у кого-то сдали нервы.
Раздался выстрел в сторону восставших, однако никто из них даже не пошатнулся. От громкого хлопка заплакал ребенок. Я нашел взглядом стрелявшего: пьяный мужчина с военным пистолетом времен англо-ирландской войны. Он подрагивающими руками перезарядил его, прицелился и выстрелил снова. На этот раз все видели: он попал в грудь одному из восставших. Тот пошатнулся, но не упал. Мужчина попытался зарядить пистолет снова, но руки затряслись сильнее, он выронил оружие и бросился наутек, бешено оглядываясь.
Повсюду с криками разбегались зрители – те, кто еще не убежал от светового трюка. Улица быстро пустела, лишь самые смелые зеваки по-прежнему ждали, не будет ли еще чего-нибудь интересного, опасливо выглядывая из-за ближайших домов.
Со стороны фабрики сквозь ряды восставших пробился Бен. Сказать, что он злился, было бы преуменьшением, – он мелко трясся от ярости, губы побелели, костяшки сжатых в кулаки рук тоже. Наверное, он еще с крыши увидел среди немногих оставшихся на площади знакомые лица.
Он вышел за ворота, наверняка впечатлив немногочисленных наблюдателей тем, с какой храбростью прорвался через толпу восставших. Те, к моему огромному облегчению, стояли неподвижно, не делая больше ни шагу к решетке. Я покосился на Молли. Ее, похоже, больше волновало то, что я все-таки не умер, – она поминутно бросала взгляды на прореху в моей рубашке, туда, где недавно была смертельная рана.
Бен остановился прямо передо мной, и я оказался не готов к искренней, настоящей ненависти на его лице.
– О, это хитро, брат, – отрывисто произнес он и засунул дрожащие руки в карманы. – Как всегда. Ты велел работникам упасть. Я так и знал, что ты попытаешься сорвать мой триумф, но не думал, что тебе удастся сделать это на таком расстоянии.
– Я бы не назвал это триумфом, – дрогнувшим голосом произнес я. Мне не нравилось, как он на меня смотрит. – Люди сразу не пришли в восторг от ваших ламп. Ты не видел, как тут все плакали и вопили?
У Бена на скулах заиграли желваки. Я хотел его как-нибудь утешить, но тут вдруг сообразил:
– Подожди… В каком это смысле «велел им упасть»?
– В прямом. Они перестали приводить генераторы в движение, упали все одновременно, и свет погас. Только не говори, что не имеешь к этому отношения. Мне противно твое вечное притворство.
Я сжал губы, пережидая вспышку обиды. Второй человек за день говорит мне, что его злит мое притворство. Мне казалось, я прирожденный актер, но вот, оказывается, как обстоят дела. Я открыл уже рот, чтобы сказать, что я ни при чем, и тут вспомнил: за несколько мгновений до того, как выключился свет, я сам упал. Если в это же время упали те, кто работал на фабрике, значит, какое-то отношение к этому я все же имею, пусть и не нарочно.
Бен понял мои колебания по-своему.
– Так и знал, что это ты!
Я очнулся от своих мыслей и взглянул на него. Он все больше занимал место графа Гленгалла, – живой, злой, настоящий, – а я выцветал, как старый рисунок, который время скоро сотрет полностью. Молли собиралась что-то сказать, но Бен на нее даже не взглянул.
– Ты меня опозорил, – отрезал он. – Рори доверил мне участвовать в его работе, а ты… Ладно, плевать на тебя. За этим светом – будущее, но ты, конечно, не способен своим поверхностным умишком нас понять. У меня один вопрос: где танамор? Ты мне должен, Джон. – Он вытянул руку ладонью вверх. – Отдай, и разойдемся мирно.
Я заколебался. Как быть? Сказать правду? Соврать? На моей он стороне или уже нет? Заручиться его поддержкой или разбить ему сердце? Ну почему в жизни вечно приходится что-то выбирать!
Нужно успокоиться и подумать. Бен работал в двух направлениях: свет, над созданием которого Каллахан трудился еще до его появления, и оживление. Второе от первого не зависит – даже если со светом не вышло, Каллахану пригодятся полуживые работники на любой другой фабрике. Но, чтобы возрождать их в виде вот таких ничего не понимающих ходячих тел, готовых исполнить любой приказ, нужен камень жизни. Иначе Бену придется вернуться к старым методам: это долго, сложно, а восставшие сохраняют свою личность и уж точно не обрадуются планам, которые на них строит Каллахан. Если у Бена будет танамор, битва для него еще не проиграна. Таких покорных работников Каллахану никто другой не обеспечит.
– А что скажет Фарадей, когда узнает? – Я попытался снова, потому что мне не хотелось делать то, что я собирался сделать. – Прошу, хватит. Давай прекратим это всё.
Но я сразу увидел по его глазам: Бен не хочет прекращать. Он только начал и ни перед чем не остановится ради своей науки. Он согласился на свадьбу, чтобы отвлечь внимание от своих делишек, обманом заманил меня на фабрику, использовал погибшего пациента, который шел к нему за помощью. И тогда я выбрал.
– Хочешь знать, где танамор? Я выбросил его в море, Бен. Не здесь, далеко от города. Остановил повозку посреди бесконечного ирландского берега и от души швырнул все три камня с утеса как можно дальше.
– Ты не мог.
– О, я мог. Посмотри мне в глаза и скажи, если я вру.
Я встретил его взгляд и всей душой сам поверил в то, что говорю. Правда драгоценна, и бывают моменты, когда нельзя отдать эту драгоценность тем, кто собирается использовать ее вовсе не к добру.
Бен долго смотрел на меня, потом изменился в лице. Поверил.
– Ты чудовище, – помертвевшим голосом проговорил он.
Развернулся и пошел обратно в здание фабрики. Я посмотрел на Молли. Она сочувственно вздохнула, и я мысленно поблагодарил ее: вовремя промолчать – великое искусство.
– Ладно, – притворно спокойным голосом сказал я. – Кажется, я знаю, что делать. Пошли.
Восставшие упали, когда я упал, а значит… Я не поймал убийцу, подвел живых, но хотя бы мертвых не подведу.
Ни о чем не спрашивая, Молли пошла за мной.
Глава 15Не время умирать
Фаррелл, похоже, искренне за нас волновался.
– Наконец-то вы тут! Люди сначала всей толпой в ту сторону ломились, потом какой-то жуткий свет, вспышка, и все ломанулись обратно! Что там случилось?!
– Молли расскажет, – прохрипел я и с трудом втащил свое тело в экипаж. – Гони в Тилмароун.
Неплохо было бы в преддверии того, что я собирался сделать, вспомнить свою жизнь и подумать о чем-нибудь просветленном, – но я лег на сиденье и оцепенел, провалившись в усталое, темное забыть