– Ну, такое блюдо я определенно не заказывал, – рассмеявшись, он ушел в глубину комнаты.
Клеть подъемника вновь спустилась, и из нее ловко выскользнул парнишка. Что-то пробурчав, он привел в порядок костюм и, взяв ее за руку, повел в темноту.
Перегородки делили помещение на отсеки, и каждая клетушка освещалась одной-единственной свечкой. В каждом из них спали или курили мужчины, и в воздухе стоял густой табачный дым. Мальчишка нашел пустую клетушку. Вытащив несколько подушек, он с интересом пригляделся к ней. Шэй не привыкла к столь пристальному вниманию. Она упорно трудилась над тем, чтобы сделать свою наружность совершенно непримечательной посредством одежды, манер, голоса. Она научилась быть незаметной для людских взглядов, скользила по жизни, обходя ее острые края, однако паренек продолжал разглядывать ее.
Она понимала суть его мыслей: «Кто же это?»
Она где-то потеряла шапку, так что пряди волос сбоку торчали пучками вокруг татуировки, да еще виднелись порезы на шее и плечах. Грудь она перетягивала полоской ткани и носила широкие матросские штаны и туфли с пряжками.
Она точно слышала все его вопросы: «Ты парень или девчонка? Что за чертовщина случилась с твоими волосами? Почему на тебе такая убогая одежонка?» – и, хотя ее сердце еще отчаянно колотилось, она постаралась унять дрожь в ногах и придать своему лицу самый суровый вид.
Парень продолжал рассматривать ее, а затем тряхнул головой, как будто хотел избавиться от какого-то наваждения.
– Как грубо с моей стороны, – он протянул руку как взрослый.
– Шэй, – как можно спокойнее произнесла она, понизив голос. Теперь она поступала так почти бессознательно.
– Ну, привет, Шэй, – он взял ее за руки, – а я Люцифер, сам заявившийся на Землю дьявол.
Лишь через час после знакомства они рискнули выйти на свет божий. Прищурившись, они глянули в осеннее небо, такое прозрачное и голубое, что, казалось, его может разбить брошенный камень. Стоял базарный день, а чистое небо в рыночные дни означало большой наплыв народа; пришлый люд из окрестных деревень будет целый день шататься по городу, таращась на каждую отрубленную голову, выставленную на Ньюгейтских пиках. Шэй предпочитала пасмурные дни, когда вокруг сновали одни лондонцы, а пришлые толпы разлетались, как стаи птиц.
Вдвоем они бродили под навесами рынка Устчип, держась ближе к выходам на случай, если кто-нибудь из людей Гилмора все еще рыскал поблизости. Парень брел странной шаркающей походкой, замедляя шаги, чтобы держаться рядом с Шэй, с трудом пробивавшейся через толпу. Достаточно высокий, он мог бы положить подбородок на выбритую макушку ее головы, к тому же дополнительные дюймы роста позволяли ему лучше видеть в многолюдной толпе Чипсайд-стрит. Отклонившись в сторону, он выбрал окольный путь и, нырнув под свесы крыш, миновал штабеля бочек и потащил Шэй наискосок на другую сторону улицы, ловко лавируя в суматошном четырехрядном движении телег и повозок.
На уровне же глаз Шэй Лондон выглядел пестрой мешаниной из всякой всячины: острые плечи подмастерьев соседствовали с блеском лежавшей на повозке вишни и мордами лошадей, согревавших ее шею теплым дыханием. Конечно, она чувствовала и случайные прикосновения. В основном они направляли ее в сторону от слишком торопливых пешеходов, но однажды чья-то пятерня слегка прихватила ее за задницу, а разок ненавязчивая, но ловкая ручонка пробежала по ее поясу, пытаясь нащупать кошелек. Шэй резко вытащила нож, и ручонка тут же исчезла. В квартале бывшей церкви Святого Николая, в мясных рядах, теснилось столько народа, что людская толпа просто подхватила и потащила ее за собой, и несколько футов она не касалась земли. Чему она даже порадовалась; едкий поток мочи непрерывно струился по центру улицы в сторону Темзы. Закинув голову назад и глотнув свежего воздуха, Шэй мельком увидела между спинами и торговыми лавками клочки неба. Они выглядели приятно пустыми и чистыми, их не портили кучи навоза, заляпанные грязью рукава, гнилые фрукты, пот и гвалт толпы. Пробежав через таверну на улочке Олд Чейндж, настолько узкой, что кончики пальцев ее раскинутых рук касались стен домов на разных сторонах, они с Люцифером опять нырнули в какой-то переулок.
Первую четверть часа Шэй только урывками видела своего провожатого: то часть подбородка, то мелькавший в толпе танец его вычурных бархатных черных башмаков. Но когда его вытянутая рука преградила ей путь, поскольку перед ними какой-то обитатель верхнего этажа начал опустошать содержимое ночных ваз, она отлично разглядела его с ног до головы. Худощавый и высокий, по крайней мере намного выше и стройнее самой Шэй. Узкая талия, покатые плечи, голова, увенчанная кудрявой шевелюрой, у корней отливавшей медом, а к концам выгоревшей до оттенка недавно высушенной соломы. Все его существо, и лицо, и тело, выражало целеустремленную сосредоточенность. Прямой как стрела нос держался по ветру его желаний. Тонкие брови и острые, как ножницы, локти. Черты лица не отличались классической аристократической красотой, не считая бледности и ухоженности: обычный городской парень. Однако ее сбивал с толку его наряд. Гофрированный, умышленно неподкрахмаленный воротник поник так, будто паренек шел в прачечную. Хорошо выделанную кожаную тунику, правда, с вытертыми локтями и швами, украшало множество крошечных ромбовидных прорезей, через них даже виднелась нижняя рубашка. Шэй встречались раньше подобные наряды на разодетых и благоухающих духами итальянцах, когда они горделиво фланировали по воскресеньям около собора Святого Павла, хотя впервые видела такую чрезмерную стилизованность; спина его выглядела как флотилия парусников на черных водах. Облегающие штаны и ножны были схожего пыльно-красного цвета, а рукоятка кинжала поблескивала серебром. Штаны на нем смотрелись как-то чересчур женственно, особенно в сочетании с бархатными туфлями, украшенными пуговками. Кем же он мог быть? Сыном разорившегося джентльмена, вынужденным донашивать оставшиеся в наследство наряды? Или главарем воровской банды, имевшим больше денег, чем вкуса? Ей не удавалось толком понять его положение, что в равной мере вызывало и досаду, и интерес. Когда последняя струя жидкости излилась перед ними и он опустил руку, Шэй сказала:
– Мне нравится твоя туника.
Он скользнул по ней взглядом с таким видом, словно увидел впервые, и ее симпатия к нему слегка поубавилась – одни только выглядывающие в прорези части рубашки означали, что он потратил на свой наряд как минимум четверть часа.
– Ты знаешь графа Энглси? – спросил он, вытянув через верхний треугольный разрез край белой рубашки. – В ней он отошел в мир иной, – потом ткнул в боковой вырез и направил палец в сторону Шэй, – его проткнули как свинью вертелом. А на спине есть еще одна дыра.
– Ох. Извини, – сказала Шэй, – он приходился тебе родственником?
Парень прыснул от удовольствия.
– Ха, господи, нет, конечно. Граф оставил три костюма театру, – он понизил голос, – завещая надевать только по случаю игры перед королевскими персонами, – он снова усмехнулся, – мечтатель. Они-то в лучшем случае сошли бы для мелкопоместного дворянчика. Нам не положено таскаться в них по городу, но мне захотелось привлечь внимание к нашему театру.
Значит, театр. Ей следовало догадаться. Хорошо одетый юноша слоняется без дела в рабочее время; он из труппы мальчиков театра Блэкфрайерс[1]. Даже в болотах, куда доходили лишь слухи о жизни Лондона, Шэй слышала о нем от школьных подруг, которые с мечтательной одержимостью следили за жизнью мальчиков-актеров. Мысль о парнях, немногим старше их самих, чьих щек еще не касалась бритва, а имена стали известными благодаря выступлениям перед высшим обществом, казалась великолепным и сказочным путем к свободе. Неважно, что из-за юности и бедности сами девочки не могли увидеть их выступлений. Самые храбрые из них копили деньги на билет лондонского парома и болтались у выхода на сцену, изводя актеров вопросами. Они выучили имена всех актеров труппы, выяснили их симпатии и антипатии и бесконечно смаковали потом услышанные истории. Только начав работать в Лондоне, Шэй узнала и другие, передаваемые шепотом сплетни о жизни труппы: их сатирические пьесы, порой вскрывавшие тайные связи между известными дамами и господами, следовало исполнять только перед избранными зрителями.
– Почему они так упорно преследовали тебя? – спросил он, замедлив шаг.
Шэй удивляло, что он не сразу задал этот вопрос.
– Ты знаешь птичью лавку на Сент-Лоуренс-лейн? Она принадлежит Гилмору, как и те выдрессированные волки. Так я как раз утром выпустила всех его птиц, – она немного помедлила, – опять выпустила.
Она вновь мысленно представила, как все происходило. Ее рыболовный крючок спускался, как ведро в колодец, сквозь щель, специально проделанную в потолке лавки, опускался трижды, каждый раз немного ближе к скобе на дверце птичьей клетки. Звяканье крючка по металлу заглушал птичий гомон. Все внимание продавцов сосредоточилось на клиентке, чьи соболя явно свидетельствовали, что она в состоянии купить всю живность в их лавке. Шэй нацелилась на люк в крыше самой большой клетки. В очередной раз крючок скользнул по скобе и наконец подцепил ее. Следя за дверцей люка, она натянула веревку. Дверца поднялась вертикально, но сорвалась с крючка и упала, ударившись о края с лязгом, похожим на брошенные на стол ножи. Продавцы оглянулись. Покупательница тоже повертела головой. Но птицы не проявляли ни малейшей активности, пока Шэй не потянула так сильно, что веревка врезалась в ее пальцы. Крючок изогнулся под весом качнувшейся клетки, и птицы тут же всполошились. Практически неуловимо для человеческого взгляда в воздухе мелькнуло красное крыло, а трели певчих птиц превратились в тревожное карканье. Открывшаяся клетка дернулась и с дребезгом ударилась об стол. Первым на свободу выбрался небольшой попугай с пышными перьями цвета заката. Выпорхнул из люка и улетел за витрину лавки, точно подхваченный отливной волной. Слегка качнувшаяся клетка замерла как раз, когда продавцы повернулись к ней. Затем с тихими шлепками тасуемой колоды карт из клетки выпорхнули остальные птицы. Шэй мгновенно скрылась из вида. Птицы, взбудораженные внезапной, изумляющей свободой, взмыли к потолку шумным, разноцветным вихрем, а затем, словно по тайному сигналу, рассеялись в небе, окрасив его живыми всплесками ярких шелковистых оперений.