«Башня, Два Ястреба, Туз Воронов: высокие позиции, потеря и влияние».
Казалось, что Лондон способен вынести только одного из них. Чем быстрее прибавлялась публика Шэй, те быстрее она убавлялась у Бесподобного. Три новые пьесы подряд не привлекли внимания горожан, и все чаще по вечерам после представления мальчиков увозили на какие-то частные маскарады. Зачастую, когда охрипшая и отупевшая Шэй наконец возвращалась в их келью, Бесподобный уже спал на испачканных гримом простынях.
Шэй не знала толком, что именно Эванс знал о представлениях Призрачного театра. Он никогда не упоминал о них, но раз за разом, как раз когда она готовилась к репетиции, он приводил к ней какую-нибудь страдающую от любви герцогиню с неотложными вопросами и толстым кошельком, и Шэй застревала на своем насесте, в то время как Бесподобный, дожидаясь ее, ругался и топал по крыше над ней; в итоге еженедельные представления Призрачного театра стали играться раз в две недели, а потом и всего раз в месяц.
«Король Соро́к, Правосудие, Восьмерка Ястребов: контроль, мастерство и наказание».
Черные Стрижи Елизаветы изрядно почистили карту Англии, оставляя за собой множество брошенных в тюрьмы (и казненных) изменников. В народе ходили слухи, что они никогда не спят. Что они способны видеть в темноте. И что Шэй управляет ими посредством своих птичьих песен.
«Рыцарь Сорок, Королева Сорок, Повешенный: амбиции, решимость, время неопределенности».
Обычно Шэй умела сдерживать проявления своих талантов, управляя ими как объезженной лошадью. Опять же, легко заработав много денег, она отправила кругленькую сумму домой в Бердленд, становившийся для нее сонным наваждением. Где-то, когда-то, кто-то еще пророчествовал на обрядах Мурмурации, изумленно глядя на болотные небеса, в то время как Шэй, словно пойманная в клетку птица, распевала песни для разряженных лордов и леди. Кто-то еще кормил Лонана, держа его за руку, так же как Шэй держалась за лодыжку Бесподобного, пока он спал. Она пыталась спрятаться от этого осознания, пыталась задушить его грудами монет. Но когда она вгляделась в себя – отбросив макияж, лакированные когти, шелковые наряды и шелковые туфли, – то поняла, что больше не сможет вернуться домой. Из-за мыслей о Бердленде ее подарки родичам становились все более роскошными. Уже трижды без предупреждения она прерывала череду предсказаний и устремлялась на городские крыши, ведомая счастливым полетом Деваны. Она носилась по городу так долго, что ее ногти ломались и тупились, а ноги покрывались порезами. Эванс скулил о возвращении денег, но что он мог сделать? Он нуждался в ней. Впервые у нее появилась хоть какая-то власть, и Шэй втайне лелеяла эту мысль. Каждое утро он суетился, занимаясь ее мытьем и бритьем. Он даже пытался заставить ее поклясться в верности, наряжая во все более изощренные костюмы. Но все это время Шэй просто смотрела на него глазами Деваны.
Иногда они только вдвоем готовились к утреннему гаданию. Тихие звуки бритвы по ремню и пилки на ногтях. Затихший театр и слабое щебетание птиц. Эванс брал ее за руку с какой-то любовной нежностью, а она изучала пульс крови на его горле. Жестокие, безжалостные ногти и тайные мысли Деваны, звучавшие в ее голове: «Еще не время».
Душистые ароматы табака и каприфоли возносились к тонкому лунному серпику. Бабочки размером с ладонь трепыхались в потоке бренди. И тошнотворным сопровождением – ритмичные звонкие удары кожаной плетки по голой плоти. Шэй совершила ужасную ошибку, последовав сюда за мальчиками.
Бесподобный всегда тщательно скрывал от нее подробности частных маскарадов, но она научилась читать символические признаки их приближения, и сегодня вечером, когда все тайные знаки сошлись, она решила проследить за ним. В понимании Шэй любовь к ближнему означала разделение с ним и радости, и горя, даже если такое разделение не уменьшало, даже если оно удваивало боль. Сегодняшние знамения: тайный разговор Бесподобного с Алюэттой, оборванный при появлении Шэй; долгие часы, потраченные Бланком на изготовление костюмов, не имевших ни малейшего отношения к их репертуару; покрасневшие глаза и обкусанные ногти Пейви. Видя все это раньше, Шэй уже знала, что теперь надо ждать внезапного появления на заднем дворе черной кареты Эванса, она будет стоять там наготове, запряженная лошадьми.
Из своего укромного наблюдательного пункта на крыше театра она не могла точно разглядеть, кто садится в карету, но в глубине души не сомневалась, что среди них был и Бесподобный. Черный блеск крыши кареты был легко различим под лунным светом, и она следовала по крышам ее маршрутом по западному району Лондона, видя, как толпы людей, точно птицы, бросаются врассыпную, не желая попасть под колеса. И не только она следовала по этому пути. Где-то в небесной вышине Девана, вылетев из своего ночного гнезда в надежде на удачную охоту, следовала за ней так же, как сама она следовала за мальчиками.
Шэй догадалась, что они направляются к Уайтхоллу задолго до того, как ночную тьму рассеяли огни этого дворца. Там, в самом сердце властвующей лондонской элиты, никогда не смолкал шум и неизменно горели огни. Экипаж промчался по открытым внутренним дворам, оттеснив торговцев и жалобщиков, а Шэй следовала над ними по выемчатому лунному ландшафту, ощерившемуся грязными оштукатуренными и худосочными дымоходами. Когда карета замедлила ход, Шэй тоже убавила шаг, с очевидностью узнав место проведения маскарада.
Среди закопченных черных крыш и лишенных света дворцовых интерьеров этот внутренний двор сиял, как драгоценный зеленый самоцвет. Как своеобразный сад. Не просто сад, но волшебный весенний сад; слишком яркий и свежий, он в безумной смелости бросил вызов гнетущей, холодной зиме. В углах полыхали жаровни, превращая это пространство в тропический рай и отбрасывая на стены причудливые изменчивые тени. Опустившись на четвереньки, Шэй подобралась так близко, как ей позволила собственная смелость. Раскинувшись как паук на несуразной беседке, увитой розами, она попыталась разобраться, какой же вклад сделала Алюэтта в украшение сцены внизу. Фруктовые деревья выглядели достаточно естественно, хотя сейчас было слишком морозно для трепетавших под незримым ветерком цветов, и она вспомнила, что в начале недели Бланку доставили рулон белоснежного шелка. Говорливый и слишком темный поток струился в явно искусственном русле, но статуи с их мраморными телами, местами поросшими мхом, выглядели так, как будто стояли там не одно десятилетие. Замедлив дыхание, она услышала шум, похожий на выпуск пара, и увидела, как из двух щелевидных окон вырвались белые брызги бурных ручьев. Множество бабочек усиленно било крыльями в потоках теплого воздуха, и в итоге нескольким из них, совсем обессиленным, удалось долететь до деревьев. Ей хотелось, чтобы Девана, составив ей компанию, посмотрела на их панический разлет, но крыша беседки находилась слишком близко к земле, и к тому же в Уайтхолле было слишком суетно и людно; Девана предпочитала садиться только там, откуда могла легко взлететь.
Послышался скрежет отодвигаемого засова, и в дивный сад вошла компания из четырех придворных. Шэй не узнала их, но знала, в общем, что подобные типы обычно занимали личные ложи в Блэкфрайерсе: отороченные мехом плащи и объемистые – размером с бочку эля – животы. Минутное затишье сменилось топотом шагов и криками восторга. Господа обнаружили, что висящие на фруктовых деревьях груши на самом деле были завернутыми в золотые листы кусками ростбифа. Речной поток зазывно попахивал коньяком. Бабочки цеплялись за их одежды, как девицы на служебном входе театра. Но все-таки что-то еще казалось Шэй совсем ненатуральным, даже в этом искусственно созданном оазисе. Она вновь окинула нижний сад пристальным взглядом, отметив, как фланирующие по аллеям господа властно общались друг с другом, даже получая удовольствие, они привычно показывали свое господское положение в этом мире. Но вот оно… странное движение. Шэй присмотрелась получше и увидела дрожь одной из статуй – нимфы в развевающейся мантии и сандалиях. И в тот же момент Шэй поняла, что эта дрожь порождена страхом. Она подползла к краю, чтобы лучше видеть. Роль нимфы играл Пейви, густой и толстый слой грима буквально превратил его в каменную статую. Он снова вздрогнул, и по подолу его туники расплылось темное пятно.
Голос справа от нее:
– Добро пожаловать в благословенную Аркадию! – Она не видела лица статуи Пана, но голос узнала мгновенно. Смутившись, Шэй удивилась, как же она сразу не узнала его, даже под слоем гипса и лишайника – как она могла не узнать его глаза, этот рельефный торс?
– Вы попали в сад чудес, где все оказывается не тем, чем кажется, где все дозволено! – движения Бесподобного отличались странной скованностью, от талии до плеч, и голова его оставалась совершенно неподвижной, хотя голос искрился весельем. Из-за мужской болтовни и шелеста ветра Шэй улавливала лишь обрывки его слов – «…отчасти девушка, отчасти ослица, сведенная с ума благочестивыми желаниями», – а господа, расположившись возле его ноги, скрестили ноги, как примерные школьницы. Когда он на негнущихся ногах сошел с пьедестала и его гипсовый гульфик комично задергался перед их лицами, господа поднялись и соизволили последовать за ним по саду. Другие статуи повернулись, глянув им вслед, и она потрясенно узнала в фавне Трасселла; несмотря на длинные уши, рога и морду, она узнала его поблескивающие влагой глаза. А вот пастушку изображал незнакомый ей мальчик. Совсем юный, подумала она, заметив, какие тонкие и хрупкие запястья и шея выглядывают из-под гипсовой оболочки.
Шэй, разумеется, изучила и повадки мужчин. Нельзя стать незаметной среди них, не понимая особенностей их натуры. Так что она всегда скрытно наблюдала за каждым уличным певцом и хвастливым любителем эля, запоминая мужские позы и выражения, чтобы позже использовать их с пользой для себя. Но ей никак не удавалось овладеть одной мужской особенностью: их способностью в мгновение ока менять настроение: от любви к ненависти, от спокойствия к неистовству. Имелась также и непонятая ею скрытая астрология подсказок и источников их недовольства. Так случилось и в саду. Только что господа следовали за Бесподобным, изображая легкомысленный детский восторг, зачерпывая кубками коньяк из ручья или замирая в изумлении при виде слетавших на их ладони бабочек, но внезапно, без всякого понятного Шэй повода, их поведение резко изменилось. Подобно множеству птиц, слетавшихся в стаю, они превратились из детей в мужчин, в озверевших самцов.