Бесподобный нашел бы, что сказать о макияже королевы. Густом и неряшливо наложенном. Слой белил вокруг глаз потрескался и осыпался, а пятна красных румян придавали ее лицу шутовской вид. Однако взгляд ее оставался бдительным и настороженным.
– Не представляю, как в такой унылой бесплодной земле можно предсказать удачу, – она обвела рукой пустынные болота Бердленда. К счастью, за ее спиной уже собирались скворцы.
– Разве, несмотря на бесплодность, она не производит величественного впечатления? – промолвила Шэй с легким поклоном.
Елизавета бросила беглый взгляд на болотные просторы – тянувшиеся до горизонта стылые серо-бурые земли, окутанные дымом и облаками. Она подняла взгляд на крону дерева.
– Они слетелись? У вас есть все, что нужно?
В верхних ветвях нарастало беспокойство. Птицы прибывали со всех сторон, стая оживляла крону дерева. Под темными телами уже прогибались и покачивались ветви, и еще больше птиц кружило над ними.
– Благоволение бога, условия идеальны. Интересует ли ваше величество будущее какой-то особой линии судьбы?
Случайный порыв ветра, промчавшись по болоту, поднял стаю с ветвей, а затем снова опустил ее вниз. Из-под капюшона Елизаветы выбился легкий завиток: ее рыжие волосы у корней совсем побелели.
– Сегодня, Воробьиная девочка, меня волнует не моя судьба, а твоя.
Она щелкнула пальцами, и слуга, выйдя вперед, развернул перед ними лист бумаги. Шэй узнала это цветовое решение. Желтоватая бумага и черные заглавные буквы: афиша Призрачного театра.
Текст гласил:
ВРЕМЯ САТУРНАЛИЙ!
ПРИЗРАЧНЫЙ ТЕАТР
СМЕРТЬ ЛОРДА БЕСПОДОБНОГО
И ВОЗВРАЩЕНИЕ ВОРОБЬЯ
ЗАВТРА ПРАЗДНЕСТВО В САУТУАРКЕ
Елизавета не сводила взгляда с лица Шэй.
– Их во множестве расклеили по всему городу. Чем быстрее мы их срывали, тем больше их появлялось вновь. Весьма… тревожное явление.
– Клянусь, я ничего не знаю об этом, – холод пробирал ее до костей, но теперь при виде своего имени на афише она вся закоченела, – мне ничего об этом не известно, но я отказалась бы, если бы мне предложили выступить в таком зрелище.
– Ты виделась с ним?
– Нет. Но он знает, что я не стала бы играть в таком представлении.
Елизавета хранила молчание. Она спокойно восседала на троне, не обращая внимания на порывы ветра, раскачивающие панели вокруг нее. На шум ветвей и крикливую птичью перебранку. Ее дыхание пахло дряхлостью и гвоздикой, пряному благовонию надлежало скрыть гнилостный душок. И сочетание этих запахов – смерти и ее сокрытия – воспринималось более скверно, чем каждый из них сам по себе. Затянувшееся молчание побуждало к новым объяснениям.
– Коммонеры заставляли меня выступать, – сказала Шэй, – но теперь я сбежала от них и уединилась. Мой запал выдохся.
Она не знала, услышала ли ее Елизавета. Королева разгладила афишу перед собой, но больше не смотрела на нее.
– Ты знаешь, где он?
– Нет.
– Ты знаешь, где именно он будет выступать?
– Нет.
– А знаешь ты, о чем он будет говорить?
– Нет. И я уверена, что сам он тоже пока этого не знает.
В глубине глаз Елизаветы таился какой-то тревожный огонек. Впервые Шэй задумалась о том, что королева могла бояться Бесподобного. Весь город знал, что порочность подмастерьев с их буйными пьянками раздражала ее, но до сих пор всплески их агрессии оставались беспорядочными, быстро вспыхивая, но также быстро и угасая. С внезапной ясностью Шэй вдруг осознала источник страха Елизаветы. Возможно, именно Бесподобный даст им некий определенный стимул, превратив их из стада в недовольную стаю, из толпы в армию, из обычных бузотеров в вооруженных воинов. Даже закутанная в теплые меха Елизавета снова поежилась, и у Шэй внезапно возникло странное впечатление, что от королевы осталась только голова – глава государства, – покоящаяся на кружевном ложе. Смехотворная и ужасающая картина. Елизавета хлопнула в ладоши, разорвав морозную тишь. Придворные позади нее тоже начали хлопать. Некоторые вертели трещотки. По мере распространения шума огромные волны скворцов поднимались в небо.
Елизавета взяла Шэй за руку и сказала:
– Итак, нам пора прояснить судьбу.
В одно мгновение беспорядочно, как галька, рассеянные птицы слились в единое живое существо. Множество шей тянулось к небу, где в серой дымке разворачивалось своеобразное танцевальное зрелище живого кружевного полотна. Свита разразилась восторженными возгласами, словно узрела праздничный фейерверк, а Елизавета мягко сжала ее руку. Такой человеческий жест на миг лишил Шэй самообладания. Из-за полыхавших вокруг огней факелов птицы выглядели размытым черным пятном на фоне облаков. Предвидение в ней молчало. Почему всем так нужны предсказания? Откуда они возьмутся? Непонятно и бесполезно. Судьба все равно накроет тебя своими волнами. С тем же успехом можно было пытаться спорить с морской стихией.
Но когда она уже придумывала красивые ответы, чтобы скрыть отсутствие вдохновения, произошло нечто удивительное. Мысли рассеялись, разум расстроился. Само существо раскололось надвое, распираемое изнутри холодной льдистой силой. А затем та же сила окрылила ее, вознося к небу, и она оказалась внутри этой птичьей стаи. Скворцы кружились, как раздуваемые неведомым ветром листья, хотя природа пребывала в затишье. Их движения поражали спокойствием; в их хаосе заключался порядок. Небесную отрешенную ипостась Шэй трепало и носило ветром, она чувствовала себя не птицей в стае, а перышком крыла, определяющего и создающего сам полет. Она рассмеялась, испытав чистейшее наслаждение. Влекомая мощным потоком, подобно кленовому семени, то взлетая, то ныряя в убийственную бездну, но вновь возносясь в безопасность родного гнезда.
«Ой, – мысленно сказала она. – Ах, вот как оно бывает». Именно так она себе и представляла Божественное Вдохновение, совершенно поразительным и чудным.
Долго ли она выделывала курбеты и плавно порхала в воздушных потоках этой стаи? Казалось, мгновения, но они были мягкими и текучими, словно наполняющими растяжимый фиал. Ей полагалось что-то понять. Но что? Стая сжималась и растягивалась, вобрав ее в свой напряженный танец.
ОН УМРЕТ РАНЬШЕ НЕЕ, УМРЕТ РАНЬШЕ ТЕБЯ
Эти слова как-то сами складывались, выделяясь из шелеста крыльев и встречного ветра, когтей и снежных хлопьев.
ЛЕС ДОЛЖЕН СГОРЕТЬ, ПРЕЖДЕ
ЧЕМ ВЫРАСТЕТ СНОВА
«Лес – это Лондон?» – спросил ее внутренний голос, зная ответ и не ожидая его.
ОНА ОСТАНОВИТ РЕКУ, ОН ПЕРЕЙДЕТ РЕКУ, ТЫ СТАНЕШЬ РЕКОЙ
Шэй затягивало в извилистую петлю ужасающей неотвратимости. Внезапный захват, спертое дыхание и опрокинутый, как стакан воды, мир.
ПУСТОЕ ГНЕЗДО УБЬЕТ ВАС ВСЕХ
«Как?» – снова и снова спрашивала она, подобно порывам ветра в оголенных ветвях.
ГОРОД ЯВИТСЯ ТЕНЬЮ НЕБЕСНОГО ЦАРСТВИЯ
«Да».
ТЫ БУДЕШЬ ПОВЕРЖЕНА
«Нет!»
Мир, вращаясь вокруг стаи, снова обрел видимые очертания. Небо, снег, вода, земля. Незримый центр вращения Мурмурации потерял свою силу. Птицы рассыпались по небесной бесконечности, и, вновь слившись, вся стая, нырнув с высоты скрипичным изгибом, улетела вдаль по низкой дуге.
ТЫ БУДЕШЬ ПОВЕРЖЕНА
Как могла земля вздыбиться и ударить ее, когда она стояла, крепко, на двух ногах? Но удар сделал свое дело. Небрежная пощечина и боль ледяной земли. Боль на щеке и еще не разомкнувшиеся руки. Но в них не та рука, что ей хотелось. Совершенно не та рука. Слуги подняли ее на ноги, подхватив под мышки. Придворные Елизаветы стояли рядом, и Шэй, теряя сознание, увидела, как их руки потянулись к клинкам.
И вновь неведомый глас. Подобный далеким отголоскам, проникающим в ваш сон.
ВЫ ТРОЕ БУДЕТЕ ПОВЕРЖЕНЫ
Она спала на полу в доме своего отца. Застарелый холод, не согретый за зиму даже дыханием. Итак, он ушел. Ушел отсюда, по крайней мере, еще один призрак в личном театре Шэй. Ее согнутые пальцы онемели, у нее не хватило сил вернуть их к жизни. Кто-то накрыл ее одеялами, но их вес лишь надежнее удерживал внутренний холод. Ее заледеневшие кости постукивали, и она подумала, что может разбиться вдребезги. Луна заглянула в оконце. Шэй заметила пролетевшую по ее диску птицу – добрый знак, говорят, – но ничего не переменилось. Пустое гнездо убьет вас всех. Кто из них сказал это? Занавесы открыты и никогда не закроются снова.
Руки под мышками. Разговоры над ней. Мимолетный взгляд слепых молочных глаз, они увидели ее и отвернулись. Лестницы, сани, лодки. Так много дел. Пустые руки и глупая старая луна над ней.
Медвежий рев. Собачий скулеж. Все лондонские пленники, запертые в клетки.
Она проснулась в приятном тепле. Пол под ней слегка покачивался, и она почувствовала слишком необычный для лондонского воздуха запах. Она знала только одно местечко, пропахшее специями.
– Бланк? – сказала она.
– Доброе утро, – он сидел на трехногом стуле, пришивая что-то к светлой куртке, – наш кракен пробуждается.
Он отложил свое шитье и, опустившись рядом с ней на колени, откинул назад ее спутанные волосы.
– Ты не проснулась, даже когда я поднимал тебя на мачту. Вот уж не думал, что такое может быть.
Он выглядел старше, его кудряшки тронула седина, слегка обвисшие веки прикрыли глаза.
Он неловко встал, его жилье накренилось под странным углом.
– Немного кофе, я думаю, пойдет тебе на пользу.
Он суетился с кастрюлей и кофейными зернами, а Шэй отогревалась душой и телом. Несмотря на легкий крен, в целом «воронье гнездо» осталось прежним, и Шэй выглянула за занавес. Покрывшись льдом, Темза слегка задрала нос «Альбатроса».
– Твои соплеменники чертовски хотели избавиться от тебя, – с удивленным радушием заметил Бланк, – какой-то лодочник прикатил сюда прошлым вечером и укатил, лишь дождавшись меня. Ты что, опять навлекла на них неприятности?
Неужели опять?
– Сомневаюсь. Ведь я была с королевой.
Если он и удивился, то не показал этого. Передвигаясь босиком по своему «вороньему гнезду», он заварил кофе и намазал маслом толстые краюхи хлеба. В Шэй мгновенно проснулся волчий аппетит. Он сел рядом с ней и принялся кормить ее, как птицу.