есяти шагов, она видит на шестах головы двух учеников, по обе стороны моста, смотрящие друг на друга. Им семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… она не знает и не хочет знать. На дальнем конце моста еще две головы, и даже отсюда она может поручиться, что знает одного из них. Ей хочется сжаться в комок, броситься назад, но она не может. Она чувствует, что сзади кто-то есть, хотя не знает кто. Ей хочется исчезнуть, превратиться в ничто. Рассудок отказывается служить. Она даже не думает о том, чтобы освободить их от этой публичности. Она ничего не трогает, все кажется ей живым — израненным, кровоточащим, но живым. Она бросается бежать вперед, под взглядом их глаз, крепко зажмурившись, пока мост не остается позади. Теперь к школе, вверх по холму. Она продолжает бежать и вдруг видит то, чего не заметила раньше.
Анил, забыв про все, целиком погрузилась в свои мысли. Она не знала, сколько времени стоит во внутреннем дворе, размышляя о превратностях судьбы Моряка, но когда она, очнувшись, повернула голову, шею заломило, словно в ней засела стрела.
Сначала ты находишь жертву и лишь потом подозреваемого — такова непреложная истина ее работы. Несмотря на их предположение, что Моряка убили где-то здесь, несмотря на подробности относительно его возраста и телосложения, несмотря на ее теории о его росте и весе, несмотря на «реконструкцию головы», в которую она не слишком верила, ей представлялось маловероятным, что им удастся установить его личность. Они пока ничего не знали о том мире, откуда пришел Моряк.
Но если им все-таки удастся его опознать, установить подробности убийства, что тогда? Он был одним из многих тысяч жертв. Что это может изменить?
Ей вспомнилось, как Клайд Сноу, ее учитель в Оклахоме, говорил о правах человека в Курдистане: «Одна деревня может говорить от лица многих деревень. Одна жертва может говорить от лица многих жертв». Они с Саратом знали, что за всю бурную историю гражданских войн на острове никто ни разу не был обвинен в убийстве, несмотря на официальные полицейские расследования. Но этот случай будет прямым обвинением в адрес власти.
Однако, пока они не опознают Моряка, они не могут говорить о жертве преступления.
Учителя Анил могли взять скелет семидесятилетнего человека и по признакам особой физической нагрузки или травмы костей определить его профессию. Лоуренс Энджел из Смитсоновского института только по искривлению позвоночника вправо установил, что это каменщик из Пизы, а по переломам большого пальца убитых техасцев пришел к заключению, что те коротали долгие вечера в барах, вцепившись в седла механических быков. Кеннет Кеннеди из Корнельского университета помнил, как по фрагментированным останкам жертвы автобусной аварии Энджел определил, что это тромбонист. А сам Кеннеди, обнаружив четко выраженные линии на сгибающих мышцах пальцевых фаланг у мумии из Фив, относящейся к первому тысячелетию до нашей эры, сделал вывод о том, что это писец. Следы на мышцах объяснялись тем, что тот постоянно держал в руке специальную палочку для письма. Все началось с Бернардино Рамаццини, в своем трактате о болезнях ремесленников он описал распространенное тогда среди художников отравление свинцом. Позже англичанин Такрах говорил о деформации таза у ткачей, часами сидевших за станками. Одинаковые анатомические отклонения были отмечены у метателей копья, живших в каменном веке в регионе между Сахарой и Нигером, и у современных профессиональных игроков в гольф.
Прошлой ночью Анил просмотрела таблицы в книге Кеннеди «Воссоздание облика человека по скелету», с которой никогда не расставалась в поездках. Обнаружить явные признаки профессиональной нагрузки ей не удалось. Во время своего неподвижного стояния во внутреннем дворе она поняла, что на основе исследования лежавшего перед ней скелета можно выдвинуть две логически противоречивые версии. Первая состояла в том, что «деятельность» Моряка осуществлялась где — то на уровне выше плеча. Он работал с вытянутыми вперед руками, стоя прямо или наклонившись вперед. Возможно, этот человек красил стены или работал долотом. Но его труд, похоже, был тяжелее, чем у маляра. Вдобавок нагрузка на суставы была симметричной, то есть он действовал обеими руками. Его тазовые кости, туловище и ноги позволяли предположить, что все его движения требовали ловкости и сноровки, как в прыжках на батуте. Акробат? Циркач? Воздушный гимнаст — если вспомнить о руках? Но сколько цирков было в Южной провинции во время войны? Анил помнила, что во времена ее детства по стране кочевало множество бродячих цирков. Помнила, как она разглядывала детскую книжку о вымерших животных, где одним из подобных существ был акробат.
Вторая версия была иной. Левая нога Моряка в двух местах была сломана. (Эти переломы не имели отношения к убийству. Они случились года за три до смерти.) А пяточные кости… пяточные кости предлагали совершенно иную биографию — человека, ведущего неподвижный, сидячий образ жизни.
Анил обвела глазами внутренний двор. Сарат, сидевший в темной комнате, был едва различим, Ананда с виды в зубах удобно устроился на корточках перед стоявшей на подставке головой. Анил легко могла себе представить, как он щурится за стеклами очков. Она прошла мимо него в амбар. Потом вернулась.
— Сарат, — тихо позвала она, и тот вышел во двор.
Он уловил напряжение в ее голосе.
— Я… Вы можете попросить Ананду не двигаться? Оставаться на месте. Скажите, что я хочу до него дотронуться, хорошо?
Очки Сарата сползли на нос. Он посмотрел на нее.
— Вы поняли меня?
— Не совсем. Вы хотите до него дотронуться?
— Просто попросите его не шевелиться, хорошо?
Как только Сарат оказался в его рабочем пространстве, Ананда накинул на голову из глины тряпку. Последовал короткий разговор, неуверенные односложные реплики в ответ на каждую фразу Сарата. Она медленно вошла и опустилась на колени рядом с Анандой, но, как только она до него дотронулась, он подпрыгнул.
Анил с досадой отвернулась.
— Не, не! — Сарат попытался объяснить еще раз.
Через некоторое время Ананда принял ту же позу, что прежде.
— Пусть он напряжется, как во время работы.
Анил обеими руками обхватила лодыжку Ананды.
Прижала большие пальцы к мышцам и хрящу, провела ими вверх и вниз по таранной кости. Ананда сухо засмеялся. Затем она спустилась вниз, к пяточной кости.
— Спросите его, почему он работает в такой позе?
Сарат ответил, что так ему удобнее.
— Нет, это неудобно, — возразила она. — Вся нога напряжена. Возникает дополнительная нагрузка, ведущая к растяжению связок. Спросите его еще раз.
— Что спросить?
— Почему он так работает?
— Он скульптор.
— Он всегда сидит на корточках?
Сарат задал вопрос, и двое мужчин стали перебрасываться отрывистыми фразами.
— Он сказал, что привык сидеть на корточках в шахте. Подземные коридоры имеют высоту немногим больше метра. Он проработал там около двух лет.
— Спасибо. Пожалуйста, поблагодарите его…
Ее охватило возбуждение.
— Моряк тоже работал в шахте. Подойдите сюда. Взгляните на стриктуры на таранных костях скелета, у Ананды под кожей то же самое. Я в этом уверена. В этой области специализировался мой учитель. Взгляните на этот осадок на кости, на этот нарост. Я думаю, Моряк работал на одной из здешних шахт. Нужно раздобыть их карту.
— Вы говорите о шахтах с драгоценными камнями?
— Нет, о любых. К тому же это только одна сторона его жизни, все остальное было совсем другим. Должно быть, прежде чем сломать ногу, он вел гораздо более активный образ жизни. Смотрите, вот его история. Очень активный человек, почти что акробат, ломает ногу и вынужден работать в шахте. Какие еще шахты здесь есть?
Два следующих дня бушевала гроза, и им пришлось остаться дома. Как только буря утихла, Анил попросила у Сарата сотовый телефон, отыскала зонт и вышла под моросящий дождь. Она спустилась по склону подальше от деревьев и направилась к дальнему концу рисового поля, где, по словам Сарата, связь была лучше.
Она нуждалась в контактах с внешним миром. В голове было слишком много одиночества. Слишком много Сарата. Слишком много Ананды.
Трубку взял доктор Перера из больницы на Кинси — роуд. Он не сразу ее вспомнил и был удивлен, что она звонит ему с рисового поля. Чего она хочет?
Она хотела поговорить с ним об отце, о котором после своего приезда старалась не вспоминать. Она извинилась, что не позвонила и не встретилась с ним раньше, до своего отъезда из Коломбо. По телефону голос доктора Переры казался глухим и утомленным.
— У вас больной голос, сэр. Вам нужно пить побольше жидкости. Так начинается вирусная инфекция.
Она но сказала ему, откуда звонит, — ее предостерег Сарат. Когда он второй раз спросил ее об этом, она сделала вид, что связь прервалась:
— Алло… Алло!.. Я вас не слышу, сэр! — и отключилась.
*
Анил движется во тьме со сдержанной энергией. Тело напряглось, в голове неумолимо грохочет музыка. Она выжидает, чтобы попасть в такт, и прыгает, раскинув руки, запрокинув голову; черный плюмаж волос почти касается талии.
Сделав сальто назад, она касается земли руками, ее свободная юбка, не успев осознать силу тяжести, падает, прежде чем Анил встает на ноги.
Под эту музыку чудесно с кем-то танцевать. Она танцевала под нее в шумных компаниях, пируя с друзьями, излучая энергию, однако сейчас ее действо не похоже на танец, в движениях нет и следа неотделимого от танца внимания к окружающим. Она пробуждает в себе каждую мышцу, пренебрегая всеми жизненными правилами, подчиняя движениям тела весь свой интеллект. Только так она сможет взлететь, перегнувшись назад и сделав сальто в воздухе.
Плотно повязанный вокруг головы шарф держит наушники. Музыка пробуждает в ней неистовство и благодать. Ей нужна благодать, которая бывает здесь только по утрам или после предвечернего дождя, когда воздух легок и прохладен, когда рискуешь поскользнуться на мокрых листьях. Ей кажется, что она способна устремиться прочь из тела, как стрела.