Минти двинулась на запад, где толпа постепенно редела, уменьшившись до двух человек, входящих в «Атриум», и еще двух, ожидающих на ступеньках Миллбэнк-Тауэр. Она боялась заблудиться. Нужно не отходить от автобусных маршрутов. У Ламбетского моста Минти свернула на Хорсферри-роуд. Машины двигались плотным потоком, но тротуары были пусты. Подойдя к контейнеру для мусора и убедившись, что рядом никого нет и ее никто не видит, Минти опустила нож в контейнер и быстро пошла к автобусной остановке.
В тот вечер, когда Минти бродила по Вестминстеру, в районе Кенсал-Грин полиция поймала двух мальчишек, которые через окно забрались в пустующий магазин. Когда-то в нем продавали магические кристаллы, лекарственные препараты из цветов и вещества, используемые при аюрведическом массаже, но покупателей было мало, и больше года назад магазин закрылся. Окна, выходящие на улицу, заколотили досками; точно так же поступили с черным ходом. Эта дверь вела в маленький дворик, образованный высокой стеной, тыльной стороной дома на соседней улице, временным сооружением из древесно-стружечных плит, а также листами ржавого железа и двумя дверьми, оставшимися от разрушенного здания. Несмотря на то, что во двор можно было попасть только из узкого переулка, проход в который загораживали запертые ворота, он был полон мусора — банок, разбитых бутылок, газет и пакетиков из-под чипсов. Черный ход заколотили двумя досками, прибитыми крест-накрест по диагонали, однако о маленьком окне забыли; стекла в нем давно не было. Единственный законопослушный жилец из двенадцати человек, обитавших в доме, задняя стена которого выходила во двор, увидел, как мальчики влезли в окно, и позвонил в полицию.
Они оказались совсем детьми — обоим не исполнилось и десяти лет. Двое полицейских обнаружили их наверху, в маленькой темной комнатке, больше похожей на закуток, где мальчики зажгли свечу и расстелили на полу яркую трикотажную шаль. Она служила подстилкой, защищая от грубого и шершавого деревянного пола, и одновременно скатертью. На ней, как для пикника, были разложены припасы: банка фанты, две банки кока-колы, два чизбургера, две пачки сигарет, два яблока и плитка бельгийского шоколада. Несмотря на теплую погоду, здесь было холодно, и младший из мальчишек обмотал шею шерстяным шарфом. Полицейские не узнали шарф, но один из них вспомнил, что из портпледа, найденного рядом с мертвой женщиной, пропал длинный красный шарф. Он был неотъемлемой частью зимней одежды Эйлин Дринг, и многие люди узнавали ее именно по шарфу. Полицейские забрали детей из пустующего магазина и развезли по домам.
Сначала ни один из мальчишек не признался, где он живет. Трудность заключалась в том, что полиция имеет право допрашивать детей младше шестнадцати лет только в присутствии родителей или опекуна. В конце концов, после многочисленных тычков локтем и пинков ногой со стороны приятеля, один из мальчиков назвал свое имя и адрес, а затем, с большой неохотой, имя и адрес второго. Семья Кирана Гуделла занимала половину дома в Колледж-парк, а Диллон Беннет жил в муниципальной квартире на Гранд-Юнион-канал. Когда они добрались до пересечения Скраббс-лейн и Харроу-роуд, в доме никого не оказалось, но у Кирана, которому почти исполнилось девять, был ключ. В доме царили грязь и беспорядок; обстановка состояла из коробок из-под бакалейных товаров, двух древних кожаных кресел и карточного столика. Пахло марихуаной, а на блюдечке лежали два сантиметровых окурка от самокруток с травкой, скрепленных булавками. Две сотрудницы полиции остались с Кираном, а мужчина вызвал по телефону подкрепление и поехал домой к Диллону.
Когда он добрался до Кенсал-роуд, там его уже ждали двое полицейских из отдела расследования насильственных преступлений. Мать Диллона была дома, причем не одна, а в компании своего юного любовника, четырнадцатилетней дочери, двух мужчин постарше, уже за двадцать, и маленького ребенка примерно полутора лет от роду. Все, кроме малыша, пили джин, запивая его пивом, а мужчины играли в карты. Миссис Беннет была явно навеселе, но согласилась вместе с Диллоном и двумя полицейскими пройти в спальню, которую делила — когда ночевала дома — с сестрой мальчика, младенцем и еще одним его братом, тринадцати лет, в данный момент отсутствовавшим.
Диллон, который в машине не произнес ни слова, предоставляя говорить Кирану, ответил на первые вопросы: «Не знаю» и «Не помню». Но когда его спросили, как они с Кираном поступили с ножом, мальчик громко — так, что все вздрогнули, — крикнул, что они бросили нож в канаву.
На Колледж-парк прибыло полицейское подкрепление. Вместе с Кираном и женщиной-полицейским они стали ждать. Допрашивать мальчика они не имели права, а сам Киран им ничего не говорил. Все молчали, теряясь в догадках. Неужели двое детей могли убить Эйлин Дринг ради шали, шарфа, банки с напитком и 140 фунтов?
В день рождения Лафа на Сиринга-роуд собралась вся семья. Пришла Джулианна, у которой только что закончился семестр в университете, а также Коринна со своим новым приятелем. Дэниел и Лорен привели с собой дочь Соррел и принесли радостную новость о том, что Лорен беременна. Младший ребенок Уилсонов, музыкант Флориан, обещал заглянуть после ужина.
Соновия и Лаф обсуждали важный вопрос: приглашать Минти или нет? Чтобы никто не отпрашивался с работы, празднество назначили на вечер. Минти в это время обычно уже дома.
— Я предполагала, что будут только родственники, — сказала Соновия.
— Минти нам почти родственница.
— Если бы я не знала тебя, как облупленного, Лафкадио Уилсон, то могла бы подумать, что ты запал на Минти.
Лаф был шокирован. Как человек с твердыми моральными устоями, он испытывал ужас даже перед намеком на супружескую измену. Больше всего на свете (если не считать преждевременной смерти) он боялся, что кто-то из его детей разведется. Немного преждевременно, обычно говорила Соновия, потому что пока в браке состоял только один из них.
— Не будь такой противной, — строго сказал Лаф. — Ты же знаешь, как я ненавижу такие разговоры.
Соновия всегда чувствовала, если зашла слишком далеко.
— Это твой день рождения, — немного раздраженно ответила она. — Делай, как знаешь. Можешь пригласить и Гертруду Пирс.
Не снизойдя до ответа, Лаф пошел к соседке, захватив с собой газету, и пригласил Минти на вечеринку. Она отреагировала, как обычно, без энтузиазма. Не поблагодарив, сказала:
— Хорошо.
— Там будут только родственники, но ты, Минти, для нас как родная.
Она кивнула. Такое впечатление, подумал Лаф, что она считает все это естественным. Как бы то ни было, Минти предложила ему чашку чая и какое-то печенье, которое он мысленно назвал «чистым» — бесцветное, тонкое и сухое. Очень похожее на саму Минти. Лафа беспокоило, что она видит того, чего нет, и разговаривает с невидимыми людьми. Теперь же он не замечал ничего необычного.
Придя на вечеринку, Минти вела себя как нормальный человек: поздоровалась бодрым голосом и накладывала — правда, выборочно — себе в тарелку разнообразные закуски Соновии. А когда пришел Флориан, на час раньше, чем его ожидали, приветствовала его словами:
— Ты изменился. Давно тебя не видела.
Разговор свернул на убийство Эйлин Дринг. Лаф знал, что этого не избежать, но надеялся до последнего. Он не принимал участия в дискуссии и считал, что детям не пристало обсуждать слухи о том, что подозреваемыми считаются супружеская пара из Вест-Хэмпстеда и двое мальчишек. Лаф решил переключить внимание Дэниела, вернувшись к проблеме, которую они с Соновией обсуждали несколько недель назад. Он много думал о ней, но так и не пришел ни к какому выводу.
— Предположим, человек кого-то убил, не понимая, что поступает дурно. То есть если он пребывал в заблуждении, считая жертву не тем, кто она есть, а… например, Гитлером, Пол Потом или кем-то в этом роде, и убил ее. Считать ли его поступок преступлением или нет?
— Откуда у тебя такие мысли, папа?
Почему дети, более образованные, чем их родители, всегда задают этот вопрос, стоит высказать что-нибудь неординарное? Почему они считают своих родителей безмозглыми идиотами?
— Не знаю, — ответил он. — Последнее время я много размышлял над этим.
— Осознавал ли он, что делает, — спросила Коринна, — и если осознавал, понимал ли, что это преступление?
— Что? — удивился Лаф.
— Нечто вроде теста в отношении обвиняемого.
— Он поступил дурно?
— В наши дни к нему пригласят психиатра. И если человек не сознавал, что делает, его поместят в лечебницу для душевнобольных преступников. Я думала, тебе это известно, папа. Ты же полицейский.
— Конечно, известно, — раздраженно ответил Лаф. — Я не спрашиваю, совершил ли он преступление. Тут я знаю больше вашего. Я спрашиваю, считать ли его поступок дурным. То, что называют грехом. Дурным с точки зрения морали.
Младшая дочь, не проявившая интереса к разговору матери и Минти, обсуждавших крахмал в бутылочках с распылителем, внимательно слушала. Лаф повернулся к ней:
— Вы изучаете философию в университете, Джулианна. Ты должна знать ответ. Как относиться к его поступку?
— Это не философия, папа. Этика.
— Ладно, но преступление ли это? Грех?
Похоже, это слово смущало Джулианну.
— Насчет греха — не знаю. Если ты осознаешь, что нарушаешь нравственные нормы, значит, поступаешь неправильно. Я хочу сказать, что ацтек, приносивший в жертву ребенка, чтобы задобрить Бога, думал, что поступает правильно, поскольку это соответствовало его нравственным нормам, а конкистадор считал его поступок неправильным, противоречащим христианской морали.
— Значит, абсолютных понятий не существует? Все зависит от того, где и когда ты живешь?
— Да, а еще от того, шизофреник ты или нет. Я так думаю, — сказал Дэниел.
К всеобщему удивлению, в разговор вступила Минти.
— Убийство — это неправильно, — громко сказала она. — Всегда. Оно отнимает чью-то жизнь. Такое нельзя простить.
— Я бы могла назвать много неподходящих тем для разговора на дне рождения, — заметила Соновия, — но эта переплюнула все. Ради всего святого, Лаф, открой еще одну бутылку вина. — Она стояла у окна, куда переместилась, пока внимание всех остальных было сосредоточено на Лафе и этических проблемах. — Минти! — воскликнула она. — Ты только посмотри! К соседям приехала «Скорая помощь». Должно быть, к мистеру Кроуту.