Ее захватила та же лихорадочная веселость, что и Элинор.
— Прятки, — предложил Люк.
— Постарайтесь не разбредаться поодиночке, — предупредил доктор. — Я не могу точно объяснить почему, но мне кажется, лучше не стоит.
— Потому что в лесах медведи, — ответила Теодора.
— А на чердаке — тигры, — подхватила Элинор.
— В башне — ведьма, в гостиной — дракон.
— Я говорю совершенно серьезно, — со смехом произнес доктор.
— Десять часов. Я убираю в…
— Доброе утро, миссис Дадли, — сказал доктор.
Элинор, Теодора и Люк без сил откинулись на стульях, заходясь от хохота.
— Я убираю в десять.
— Мы сильно вас не задержим. Еще минут пятнадцать, и можно будет убирать со стола.
— Я убираю завтрак в десять. Я подаю ланч в час. Обед — в шесть. Сейчас десять часов.
— Миссис Дадли, — строго начал доктор и тут же, заметив, как напрягся от беззвучного смеха Люк, на секунду прикрыл лицо салфеткой и сдался. — Можете убирать со стола, миссис Дадли, — обреченно произнес он.
Оглашая Хилл-хаус веселым хохотом, отголоски которого долетали и до мраморной скульптурной группы в гостиной, и до детской на втором этаже, и до вершины нелепой башенки, они прошли в свой будуар и, не переставая смеяться, рухнули на стулья.
— Нехорошо дразнить миссис Дадли, — сказал доктор и тут же зарылся лицом в ладони. Плечи его тряслись.
Они еще долго не могли успокоиться: кто-нибудь начинал фразу и не договаривал, только тыкал в собеседника пальцем, и Хилл-хаус содрогался от их смеха, пока, нахохотавшись до колик, они не откинулись в креслах, выдохшиеся и обессиленные, и не поглядели друг на друга.
— Итак, — начал доктор и тут же замолчал, потому что Теодора хихикнула.
— Итак, — повторил доктор суровее, и они затихли. — Я хочу еще кофе, — жалобно сообщил он — Вы ведь тоже хотите?
— Вы предлагаете вот так прямо пойти к миссис Дадли? — уточнила Элинор.
— Прийти к миссис Дадли не в час и не в шесть и попросить кофе? — подхватила Теодора.
— Примерно говоря, да, — сказал доктор. — Люк, мой мальчик, я заметил, что миссис Дадли к вам благоволит…
— И как, — изумленно вопросил Люк, — вам удалось сделать столь невероятное наблюдение? Миссис Дадли смотрит на меня как на блюдо, поставленное не на ту полку. В глазах миссис Дадли…
— Вы как-никак наследник дома, — просительно сказал доктор. — Чувства миссис Дадли к вам должны быть сродни чувству старой прислуги к молодому хозяину.
— В глазах миссис Дадли я хуже оброненной вилки. Если вы хотите что-нибудь у старой дуры попросить, отправьте Тео или обворожительную Нелл. Они не боятся…
— Ну уж нет, — сказала Теодора, — вы не бросите против миссис Дадли беззащитную женщину. Нас с Нелл надо оберегать, а не выставлять на крепостные валы вместо трусливых мужчин.
— Доктор…
— Чепуха, — отрезал доктор. — Уж не станете же вы просить меня, старшего по возрасту. К тому же вы знаете, что она вас обожает.
— Жестокий старец! — воскликнул Люк. — Приносите меня в жертву ради чашки кофе. Не удивляйтесь же, предупреждаю я со всей мрачностью, не удивляйтесь же, если ваш Люк не вернется живым из боя. Возможно, миссис Дадли еще не успела перекусить, и она вполне способна приготовить филе из Люка по-домашнему или в сыре и сухарях, в зависимости от настроения. Так что если я не вернусь, — и он потряс пальцем у доктора под носом, — советую повнимательнее разглядеть, что вам подадут на ланч.
Он отвесил преувеличенно церемонный поклон, словно отправлялся на битву с великаном, и закрыл за собой дверь.
— Милый Люк. — Теодора со вкусом потянулась.
— Милый Хилл-хаус, — сказала Элинор. — Тео, в саду есть летний флигель, весь заросший, я вчера заметила. Отправимся его исследовать?
— С удовольствием, — ответила Теодора. — Я намерена насладиться каждым дюймом Хилл-хауса. И вообще в такой чудный день грех сидеть взаперти.
— Люка тоже позовем, — сказала Элинор. — А вы, доктор, пойдете?
— Мои заметки… — Доктор не договорил, потому что дверь резко распахнулась. Первой мыслью Элинор было, что Люк не отважился пойти к миссис Дадли и все это время простоял под дверью. В следующий миг она увидела его белое лицо и услышала, как доктор произнес с досадой: — Я нарушил свое собственное первое правило: отпустил его одного.
— Люк? Люк? — вырвалось у нее.
— Все хорошо. — Люк даже выдавил улыбку. — Но идемте в коридор.
Напуганные его лицом, голосом и улыбкой, они молча вышли в длинный темный коридор, ведущий к центральному вестибюлю.
— Вот. — Люк чиркнул спичкой и поднес ее к стене. По спине у Элинор пробежал неприятный маленький холодок.
— Это… надпись? — спросила она, подходя ближе.
— Да, — ответил Люк. — По пути туда я ее даже не заметил. Миссис Дадли, кстати, отказала, — добавил он напряженно.
— Фонарик. — Доктор вытащил из кармана фонарик и медленно пошел по коридору, высвечивая букву за буквой. Затем потрогал одну из них пальцем. — Мел, — объяснил он. — Написано мелом.
Элинор подумалось, что надпись — большая и небрежная — должна выглядеть так, словно мальчишки накорябали ее на заборе, однако ломаные буквы на деревянных панелях были невероятно реальны. Они тянулись из конца в конец коридора, так что разобрать все не удавалось, даже стоя у противоположной стены.
— Можете прочесть? — тихо спросил Люк, и доктор, светя себе фонариком, прочел медленно:
— «НА ПОМОЩЬ ЭЛИНОР ВЕРНИСЬ ДОМОЙ».
— Нет.
Слова застряли у Элинор в горле: она увидела свое имя одновременно с тем, как доктор его читал. Это я, подумала она, это мое имя написано тут так отчетливо; меня не должно быть на стене этого дома.
— Сотрите, пожалуйста, — прошептала она и почувствовала у себя на плече руку Теодоры. — Это безумие.
— Безумие, по-другому не скажешь, — твердо произнесла Теодора. — Элинор, иди назад, сядь. Люк найдет тряпку и все сотрет.
— Но это безумие. — Элинор все не уходила, смотрела на свое имя, написанное мелом на стене. — Почему?..
Доктор решительно взял ее под руку, отвел в будуар и закрыл дверь. Люк уже тер надпись носовым платком.
— А теперь выслушайте меня, — сказал доктор. — Только из-за того, что там ваше имя…
— В том-то и дело. — Элинор глядела на него во все глаза. — Оно знает мое имя, верно? Оно знает мое имя.
— Прекрати! — Теодора сильно встряхнула ее за плечи. — Там могло быть про кого угодно. Оно знает все наши имена.
— Это ты написала? — Элинор повернулась к ней. — Пожалуйста, скажи… я не обижусь, просто чтобы знать… может, это шутка?
Она с мольбой взглянула на доктора.
— Вам известно, что никто из нас этого не писал, — сказал тот.
Вошел Люк, вытирая руки платком, и Элинор с надеждой подняла голову.
— Люк, это же ты написал, правда? Пока ходил на кухню, — умоляюще спросила она.
Люк сперва поглядел недоуменно, потом сел на подлокотник ее кресла.
— Послушай, — сказал он. — Ты хочешь, чтобы я повсюду писал твое имя? Вырезал твои инициалы на деревьях? Оставлял везде записочки «Элинор, Элинор»? — Он легонько потянул ее за волосы. — Я еще не сошел с ума, и ты не дури.
— Тогда почему я? — Элинор поочередно обвела их глазами. Я не с ними, я избранная, подумала она неожиданно для себя и сказала быстро, просительно: — Я чем-то привлекла к себе больше внимания?
— Не больше обычного, дорогая. — Теодора стояла у камина, постукивая пальцами по доске. Говоря, она с широкой улыбкой смотрела на Элинор. — Может, ты сама это и написала.
От обиды Элинор едва не сорвалась на крик.
— Думаешь, мне хочется, чтобы мое имя было написано по всему этому гадкому дому? Думаешь, мне приятно быть в центре внимания? Я не избалованный ребенок, как некоторые. Мне совсем не по душе, когда меня выделяют…
— И просят о помощи? — весело закончила Теодора. — Быть может, дух бедной гувернантки наконец отыскал способ себя выразить. Может, она просто ждала какую-нибудь серенькую, робкую…
— А может, ко мне обратились потому, что никаким призывам не пробить твой железобетонный эгоизм. Сочувствия и доброты во мне…
— А может, ты сама это написала, — повторила Теодора.
Как всякие мужчины, оказавшиеся свидетелями женской ссоры, Люк и доктор молча стояли в сторонке, растерянные и огорченные. Наконец Люк сказал:
— Ну хватит, Элинор.
Элинор резко повернулась и топнула ногой.
— Как ты можешь! — выдохнула она. — Как вы все можете!
И тут доктор рассмеялся. Элинор недоверчиво посмотрела на него, потом на Люка, с улыбкой ее разглядывающего. Что со мной не так? — мелькнуло у нее, потом: а ведь они думают, Теодора нарочно меня злит. Чтобы привести в чувство. Стыдно, когда тобою так манипулируют. Она закрыла лицо руками и села.
— Нелл, дорогая, — сказала Теодора. — Прости.
Надо что-то ответить, думала Элинор. Сделать вид, будто я благодарна им за участие и стыжусь себя.
— Нет, это ты прости. Я перепугалась.
— Ничего удивительного, — ответил доктор, и Элинор подумала: какой он наивный, как его насквозь видно. Верит в любую глупость, какую ему скажут. Даже в то, что Теодора меня встряхнула. Она улыбнулась ему и подумала: ну вот, я снова со всеми.
— Я правда боялась, ты сейчас забьешься в истерике, — сказала Теодора, вставая на колени перед креслом Элинор. — Я бы на твоем месте точно забилась. Но мы не можем позволить, чтобы ты дала слабину.
Мы не можем позволить, чтобы в центре внимания оказался кто-нибудь, кроме Теодоры, подумала Элинор. Если от меня отвернутся, то сразу все. Она погладила Теодору по голове и сказала:
— Спасибо. Я правда чуточку сорвалась.
— Я думал, вы подеретесь, — заметил Люк, — пока не разгадал стратегию Теодоры.
С улыбкой глядя в сияющие глаза приятельницы, Элинор думала: только стратегия Теодоры состояла совсем в другом.
Время в Хилл-хаусе текло неспешно. Элинор и Теодора, доктор и Люк, укутанные в бархат холмов и погруженные в теплую темную роскошь дома, получили передышку длиною в сутки — спокойный день и спокойную ночь, так что даже немного заскучали. Ели они все вместе; готовка миссис Дадли по-прежнему была выше всяких похвал. Они беседовали, играли в шахматы. Доктор закончил «Памелу» и принялся за «Историю сэра Чарльза Грандисона». Все время от времени испытывали острую потребность побыть наедине с собой и часами просиживали у себя в комнатах, где ничто не нарушало их мирный покой. Теодора, Элинор и Люк исследовали заросли за домом и отыскали летний флигель. Доктор тем временем сидел со своими записями на лужайке, в пределах видимости и слышимости. Они нашли бывший розарий, который почти заглушили сорняки, и огород, заботами Дадли поддерживаемый в образцовом состоянии. Вновь и вновь возникал разговор о том, что надо бы устроить пикник. Рядом с флигелем росла земляника, и Теодора с Люком и Элинор набрали доктору целый платок ягод. Он приподнял голову от блокнота и, глядя на их перемазанные соком руки и рты, снова объявил, что они — точно дети. Каждый из троих записал — небрежно и без подробностей, — что видел и слышал в Хилл-хаусе, и доктор сложил листки в папку. На следующее утро — их третье утро в Хилл-хаусе — доктор и Люк провели на втором этаже час, ползая по коридору на четвереньках и пытаясь с помощью мерной ленты и мела установить точные размеры холодного пятна. Элинор и Теодора сидели по-турецки на полу, записывали цифры, которые называл доктор, и сражались в крестики-нолики. У доктора постоянно замерзали руки, и он не мог держать мел и ленту больше минуты кряду. Люк, в дверях детской, мог подвести второй конец ленты только к краю пятна — на самом пятне пальцы у него немедленно слабели и разжимались. Градусник, помещенный в центр пятна, упорно показывал ту же температуру, что в остальном коридоре, и доктор крайне нелестно отозвался об исследователях дома в Борли, зафиксировавших одиннадцатиградусный перепад. Худо-бедно измерив пятно, он