– Спасибо, Соня. Извини, что отвлек.
Пожелал хорошо провести время и положил трубку.
С трудом поднялся, взял с полки Сонин альбом почтовых карточек и нашел черно-белую открытку от Арона. Прочитал еще раз, перевернул и посмотрел на белый пароход, стимер, как их тогда называли.
«Кастельхольм» у причала в Гётеборге. Шведские ворота в Америку.
Зрение у Герлофа было получше, чем слух, и он начал внимательно рассматривать картинку. Не столько пароход, сколько сам причал. На заднем плане все размыто – скорее всего, снимок сделан утром, когда еще не улегся ночной туман. Собственно, хорошо виден только сам пароход, несколько деревьев у причала и каменные дома. А где подъемные краны? Он много раз заходил в гавань в Гётеборге и хорошо запомнил поразивший его лес подъемных кранов…
Гётеборг? Нет, это вовсе не Гётеборг. Узнавание пришло мгновенно. Он много раз видел это место.
Он вернулся к столику и набрал хорошо знакомый номер:
– Ну как, Ион, закончил вечерний обход?
– Закончил… Андерс обдирает лодку, пойду помогу. Там работы – сам знаешь.
– А меня возьмете? Я бы тоже помог, если ты меня захватишь.
– Какой разговор?
Герлоф повесил трубку, но тут же поднял опять, поискал в каталоге и набрал еще один номер.
Номер Государственного музея мореходства.
Через четверть часа подъехал Ион. Он торопился, но Герлофу не терпелось рассказать ему о своих достижениях.
Он увлек Иона на веранду.
– Я кое-что обнаружил, – сказал он и потер руки.
– И что же это ты обнаружил?
– Свен Фред, приемный отец Арона, был коммунистом.
Ион поморгал, но не удивился. Слово «коммунист» давно уже не пахло порохом, как в те времена. Скорее плесенью.
– Ты что, не понял? Свен был революционером! И что революционеру делать в США? Там коммунистов не любят. И сейчас не любят, а тогда особенно. И вообще, эмигрантов из Европы в то время не особенно и принимали. После биржевого краха и у самих американцев работы не было, а уж смутьяны и «большевики» им были на дух не нужны.
– Это правда, – сказал Ион. – Но ведь на таможне в Нью-Йорке никто не обязан кричать о своих взглядах?
– Они никогда в Нью-Йорке не были. Посмотри внимательно – разве это Гётеборг? Это стокгольмская гавань!
– Стокгольмская?
Герлоф кивнул:
– Так сразу нелегко распознать… но я пригляделся, и ты посмотри: это же Шеппсбрун! Стокгольм! Старый город. Ни в какую Америку оттуда корабли не ходили.
– Нет. Не ходили. Только в Финляндию. Мы сами с тобой видели, как они стоят под погрузкой.
– Правильно, в Финляндию. Но были и другие направления, подальше…
– «Кастельхольм» челночил в Америку. Лаже на открытке написано: «Шведско-американская линия».
– Шведско-американская линия владела «Кастельхольмом». Это был их пароход. Но это не значит, что он не обслуживал и европейские направления. Я позвонил в Музей мореходства. Пять минут спустя после нашего разговора. Попался какой-то любезный парень, посмотрел в компьютерных архивах – у них же теперь все на компьютерах, старые бумаги пылятся в хранилищах, никто их не трогает. У нас все оцифровано, сказал он. Короче, в начале тридцатых годов «Кастельхольм» обслуживал балтийские направления. В том числе и Ленинград.
Йон внимательно слушал, но вид у него был недоверчивый.
– Арон и Свен никогда не были в Америке. Они поехали в страну, которой уже нет на карте, – в Советский Союз.
У Иона прояснились глаза – только теперь до него начинало доходить.
– Значит, не на запад они двинули… на восток.
– И не только они. И другие шведы. Не так много, но все же. Те, кто мечтал о бесклассовом обществе и всемирной революции.
– И что с ними там было?
– Не знаю… в Советском Союзе беспокойные были времена, а сталинская паранойя с каждым годом только нарастала, так что… все могло случиться… А как, ты думаешь, сложилось у мальчишки? У Арона?
Ион молча пожал плечами.
Герлоф подождал и сам ответил на вопрос:
– Во всяком случае, шофером у Аль-Капоне он не работал.
Разгар лета
Не скажу, чтобы жизнь была хороша,
Жизнь скорее скверна и недужна…
Но и так не скажу – не лежит душа,
Мне не так уж и много нужно:
Ава простых инструмента: угольник и нож, –
Чтоб измерить, что можно измерить,
И отрезать кусок, что отменно хорош,
От плохого. И в это поверить.
Я, конечно, весь мир переделать не прочь,
Но на это не хватит мочи,
Так уж пусть остальное измерит ночь
И кромсают демоны ночи.
Земля обетованная, октябрь 1934
Сапоги прохудились, ноги все время мокрые. Арон стоит по щиколотку в глине перед цепью бараков на опушке ельника.
– Зачем ты меня сюда привез? Ты же собирался в Америку!
– Я сказал только, что мы поедем в Новую страну. И мы здесь. На востоке. На востоке всходит солнце. Восток… страна солнца и изобилия.
Арон молчит. Из всего этого изобилия ему достался ломоть черного хлеба на завтрак. Один ломоть. Он огляделся – серые бараки и непролазная грязь на дорогах.
– Америка – никакая не земля обетованная, Арон, – продолжил лекцию Свен. – Это царство зла. На чернокожих и бедняков там охотятся, как на бешеных собак. Их вешают на деревьях, а богатые упражняются в стрельбе по живым мишеням. Ты и в самом деле хочешь в Америку? Повисеть на дереве?
Арон молчит.
– Ясное дело. Не хочешь. По тебе вижу – не хочешь. Ты хочешь остаться здесь, где все работают дружно, бок о бок.
– Я хочу домой, – тихо говорит Арон. – Ломой. В Рёдторп. Я ведь написал матери, что мы вернемся.
– Она этого не знает.
– Она знает…
– Она ничего не знает. – Свен, прихрамывая, отошел в сторону. – Я не послал письмо… и мы все равно не можем сейчас уехать. У нас нет денег. Но, конечно, мы вернемся. Только попозже.
Арон слышит эти пустые обещания уже три года. Куда подевался его отчим – сильный, гордый шведский рабочий? Жалкий неудачник.
Арон по-прежнему ходит на курсы ликбеза. У него русский учитель, товарищ Ковалев. Арон говорит по-русски гораздо лучше Свена. Он, в случае чего, может блеснуть фразами вроде:
«Товарищи, после победы всемирной революции столы будут ломиться от еды».
Или:
«Не привязывайтесь к вашей собственности, товарищи, частная собственность – источник всего зла и всей несправедливости на земле».
Или еще проще:
«Лолой частную собственность!»
Но лучше всего он освоил русские ругательства.
Все вокруг говорят только о еде, и Арон тоже. Ему снится соленая жареная свекла, копченый угорь. Свинина. Мелко порубленная свинина, тертый картофель. Свинина и тертый картофель – какие клецки готовила мать! Горячие, душистые…
Только о еде. Все время только о еде. Ходят слухи – в стране голод. Утром за работой он передает эту новость Свену:
– Народ голодает. Люди мрут прямо на улицах.
Свен выпрямился:
– О чем ты?
– Люди говорят. Голод.
– Где?
– На юге. В Крайне. – Арон вытер нос рукавицей.
– На Украине, – поправил Свен.
– Ладно… пусть будет на Украине. Там земля плодородная, еды должно быть завались. Но, говорят, все забрали солдаты.
– Какие еще солдаты? Солдаты тут ни при чем. – Свен с силой всадил лопату в глину. – Кулаки! Зажиточные крестьяне прячут еду от народа. И жрут по ночам.
– И коровы все подохли, – продолжает Арон. – Там люди чуть ли не собственных детей едят.
– Слушай больше всякие сплетни! Я лучше расскажу тебе про Сталина. Про капитана этого огромного корабля, плывущего в светлое будущее. Иосиф Сталин. – Свен поднял голову и посмотрел в холодную блеклую голубизну осеннего неба, будто рассчитывал увидеть там либо вождя, либо капитана. – Двадцать лет назад Сталин возглавил борьбу против тогдашней власти. Против царя и его приспешников. И вот как-то его схватили и приказали прогнать сквозь строй. Он должен был пройти сквозь строй солдат, а у тех были палки. И знаешь, что сделал Сталин?
Арон покачал головой.
– Удрал? – предположил он.
– Удерешь от них! Он взял в рот соломинку и подошел к строю. И пошел. Сталин не бежал сквозь строй. Он шел. Он шел так, будто прогуливался по лужайке. И когда он остановился в конце строя, вся спина его была в крови, а на соломинке даже следа зубов не осталось. И потом он все равно победил. Понял?
– Что я должен был понять?
Товарищ Ковалев читал им вслух рассказ Толстого «После бала» – все должны знать про ужасы царского режима. Но потом учитель сказал, что это варварское наказание – прогнать сквозь строй – отменили еще в середине прошлого века. Так что Свен приврал. Пусть врет, если ему так легче. Сам во всем виноват.
– Мы должны быть сильными, как Сталин, – сказал Свен. – Мы должны преодолеть любые невзгоды, любую боль. Берись-ка за лопату.
Арон не шевельнулся:
– Я не Сталин. – В его взгляде мелькнула такая ненависть, что Свен отшатнулся, будто его толкнули в грудь.
– А мог бы стать, – буркнул он.
Возвращенец
Он остановил машину на пустой парковке. На пассажирском сиденье лежал открытый деревянный ящик. В таком могли бы перевозить консервы или бутылки, но на ящике красовалась желтая наклейка и ярко-красная надпись: «ОСТОРОЖНО! ВЗРЫВООПАСНО!»
В ящике дремлют двадцать одинаковых стержней светло-желтой взрывчатки в бурой вощеной бумаге. Детонаторы, мотки запального шнура, который в его детстве называли бикфордовым, – все на месте.
Теперь все это хозяйство принадлежит ему. Балл в нем больше не нуждается. Он завернул ящики в одеяло, вышел из машины и пошел к столу – на этой пустынной дорожной парковке ничего не было, кроме двух вполне чистых туалетов и большого дубового стола с лубовыми же массивными лавками. Но стоянка эта не пользовалась популярностью. Машины со свистом проносились мимо. Теперь мало кто берет с собой еду – на оборудованных стоянках полно киосков с хот-догами и гамбургерами.