Арону исполнилось восемнадцать. Он носит подбитую толстым слоем ватина телогрейку своего погибшего друга Влада, спит на его койке и ест из его миски. Тех, кто знает или догадывается о подмене, Свен уговорил молчать. Пока молчат.
Самая большая проблема – Гриша. Гриша знает. Он согласен молчать, но не бесплатно.
– Добывай деньги, – сказал он Арону. – Иначе настучу Полынину.
Влад-Арон кивает – мол, само собой. Полынин – начальник лагеря. У него шикарные усы и звероподобный вид, но на самом деле его интересуют только две вещи: чтобы в лагере было тихо и выпивка. Впрочем, когда он пьян, на глаза ему лучше не попадаться.
Никто, кроме Гриши, про деньги не думает. Зачем в лагере деньги? Так что Гриша, можно сказать, единственный в зоне капиталист.
СМЕРТЬ КАПИТАЛИСТАМ.
Этот лозунг Арон знает наизусть – он висит на каждом углу.
Что-то надо предпринять. Отчима он попросить не может. Они иногда переглядываются при встрече, но заговорить не решаются. Свен – иностранец.
И на могилу Влада ходить рискованно. Влада похоронили там же, где и всех остальных, – в лесу, в братской могиле. Братская могила… название, смысл которого Арон понять не может. Чьи братья? Никаких крестов, никаких фамилий… разве что на стене барака Свен выцарапал надпись среди многих десятков других:
Чтобы не забывали – Арона Фреда на свете больше нет.
Свен стал тоньше и даже, похоже, меньше ростом. Он очень изменился – беспокойно рыщет по зоне и ищет ссор. Если ему показалось, что кто-то не так на него посмотрел или сказал что-то обидное, тут же лезет драться. Но драться по-настоящему он уже не может. Машет кулаками в воздухе.
Почему он так боялся отчима в детстве? Теперь, когда он стал Владом, ни капли его не боится.
Иногда Свену удается прошмыгнуть в барак Влада, и он оставляет ему записки по-шведски. Это очень опасно, и Влад рвет их, не читая.
Как ни странно, план Свена сделать Арона советским гражданином сработал. Но он теперь уже не верит, что ему удастся бежать из этой страны.
Как? Как они могут убежать из этой земли обетованной?
Сначала надо как-то преодолеть многорядную колючую проволоку. На вышке постоянно дежурит охранник, шарят прожектора. Ну, хорошо. Вот они выбрались из лагеря. Вот они на свободе. И как они найдут дорогу если даже не знают, в какой части огромной страны расположен их лагерь? Как преодолеть пешком эти сотни, если не тысячи километров? Чем питаться? Как скрываться, если за поимку беглецов власти обещают вознаграждение?
Слишком рискованно. А потом и невозможно – в один прекрасный день Арон остался без Свена… А бежать одному – подписать себе смертный приговор.
Свена взяли ночью, и не только его – всех иностранцев. Арон вечером заглянул в его барак – пустая койка. Впрочем, ее тут же занял другой зэк – поближе к печке.
Конечно, ничего удивительного в этом не было. Время от времени кто-то исчезал. Как правило, ночью. Задавать вопросы никто не решался.
Новоиспеченный Влад молчал. Какое ему дело до иностранцев?
Но для Арона Свен – единственное звено, связывавшее его с родиной. Он осторожно расспрашивал зэков, но натыкался либо на ругательство, либо на молчание и испуганные, бегающие глаза.
– Пуфф! – внезапно говорит один из раскулаченных с редким именем Фрол. – Пуфф! Ты что, не знаешь? Нет их никого, иностранцев. Говорят, все они – шпионы. Засланы мировым капитализмом. А остальные – трокцисты. Так что – пуфф! – и нет никого. Ты же и без меня знаешь.
– Свен не шпион. – Это не Влад говорит, а Арон.
– Осужден ихней «тройкой». – Фрол криво улыбается в усы. – Никого из басурманов не осталось. Разве что… разве что в изоляторе сидит, пока подельников не выдаст.
Арон молчит. Ему трудно в это поверить – Свен, прожженный коммунист, и вдруг шпион!
Бывший кулак наклоняется к нему и понижает голос:
– Мне Гришка рассказал, что вы там творили в лесу. Чудеса… паренек-то, из уголовников, помер, мертвей некуда, а он – вот он. Опять живой.
Арон сжал кулаки:
– Заткнись… что ты несешь?
– Значит, не понимаешь… а Полынин, глядишь, поймет… сообразил, шведанок?
Удар получился не сильный. Раскровянил губу, и только. Фрол ответил, но промахнулся. Они кружат вокруг друг друга. Настоящей драки не получилось, но зэки собрались вокруг и подначивают бойцов – какое-никакое, а развлечение. Появляется охрана, и их ведут к начальнику лагеря – разбираться.
Полынин в лагере – царь-батюшка. В его воле казнить и миловать.
Странное чувство – оказаться в конторе Полынина после барака. Чисто вымытые окна, мебель, даже ковер на полу. Настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром. На столе недопитая бутылка водки, стакан, миска с квашеной капустой и старый армейский наган.
На стене три портрета – Ленин, народный комиссар внутренних дел Ягода и, конечно, отец народов, Иосиф Виссарионович Сталин. На портрете он мудро и добродушно улыбается. Соломинки в зубах не видно.
– Что там у вас? – Полынин покосился на грязные следы на полу и грозно уставился на зэков. Он сильно пьян – глаза плавают, ему трудно зафиксировать взгляд.
– Это он начал, гражданин начальник! – плачущим голосом кричит Фрол.
– Ничего подобного, – стараясь быть спокойным, отвечает Влад. – Кулаки – они все такие. Всюду хотят главными быть.
– Молчи, щенок! – рычит Фрол.
Комендант берет наган и прицеливается по очереди в провинившихся. Медленно и мутно улыбается, кладет револьвер на стол и подталкивает к краю:
– Разбирайтесь сами.
Влад уставился на треснувшую деревянную рукоятку револьвера. Он не понимает, чего хочет комендант. Чтобы они стреляли друг в друга? А если я выстрелю в него самого? Наверняка не заряжен.
Но кулак Фрол, очевидно, знает, чем все может кончиться.
– Гражданин начальник, – говорит Фрол тихо и значительно – куда только делась плаксивая лагерная истерика. – Этот-то не тот вовсе…
Решение пришло мгновенно – пан или пропал. Его надо остановить. Влад схватил со стола наган, прижал к груди Фрола и нажал на курок, не забыв снять с предохранителя. Бывший кулак повалился на пол, как сноп, и задергался.
Влад прицелился и нажал курок еще раз, но послышался только пустой щелчок.
– Одна пуля была… – Начальник тяжело поднялся со стула и покачнулся. – Ну, ты даешь… Ладно, он и так готов.
Фрол в самом деле перестал дергаться. Открытые глаза неподвижно устремлены в потолок.
Арон закрыл глаза, ожидая немедленной расправы.
– Украинец?
Неужели обошлось? Арон открывает глаза и встает по стойке «смирно», как и положено, когда говоришь с начальством.
Собственно, уже не Арон. Владимир Шевченко.
– И русский, и украинец, гражданин начальник. Мать из Царицына… ну, Сталинград теперь, а отец из Винницы. Оба померли.
– За что осужден?
– Полбуханки украл… для сестры младшей. Пожила бы еще с недельку.
– Украл хлеб у государства? И тебя не расстреляли?
– В лагерь отправили, гражданин начальник. Мне еще пять месяцев осталось в зоне.
– Ладно… а с оружием ты ловко обращаешься.
– У отца берданка была. – Влад вытянулся совсем уж в струнку.
– У нас тут такие отбросы в охране… – задумчиво произносит Полынин. Он, похоже, немного протрезвел от случившегося. – Неграмотные алкаши. Мусор. В слона не попадут.
– Я непьющий, гражданин начальник.
Комендант невольно оглянулся на бутылку и внезапно зарычал:
– Сидоров!
Еще эхо не отзвучало, а на пороге уже стоял начальник лагерной охраны. Ждал он, что ли, в приемной…
– Вот тебе подкрепление. Хороший парень.
Сидоров подошел вплотную. Страшный начальник, которого в лагере боялись больше, чем Полынина, оказался очень маленького роста – нос его почти упирался Владу в подбородок.
– Первый приказ. Как стемнеет, возьми пару зэков и закопайте этого кулака-кровососа, чтобы никто не видел.
Полынин с трудом попал ключом в скважину, открыл сейф и достал оттуда видавшую виду винтовку.
– Вот тебе, – сказал он, стараясь быть торжественным. – Винтовка Мосина образца тысяча восемьсот девяносто первого дробь трина… тридцатого года. Не новая, но еще послужит. Носи ее через плечо, чтобы все видели. Потеряешь – пиши письма.
Ну нет, Влад винтовку не потеряет. Бывший зэк-швед превратился в лагерного охранника. Под тяжестью винтовки выпрямляется спина, он чувствует себя непобедимым.
Служба имеет свои преимущества. Он переселился в барак охранников. Кормежка получше – в первый же день выдали пять кило картошки. Покидать зону он по-прежнему не имеет права. Но в лагере – никаких ограничений. Это важно – у него есть неотложное дело.
На следующий день он патрулирует ограду и назначает встречу с Гришей за восьмым бараком, в самом дальнем конце лагеря.
Гриша, как и договорились, пришел, но близко не подходит – держится в тени барака.
Влад достает из кармана пакетик.
– Курага и махра, – говорит он безразличным тоном.
Гриша подходит поближе, чуть не выхватывает пакетик из рук и прячет за пазухой.
Фрукты и махорка – твердая валюта, но вид у него все равно недовольный.
– И все?
Влад качает головой и внимательно смотрит на Гришу.
– Мы спрятали деньги вон там, – показывает на затененное место у ограды. – Пятьсот рублей… Если поклянешься молчать, деньги твои.
Гриша не верит своим ушам. Пятьсот рублей! Целое состояние. Охранник в лагере получает двести.
– А собаки? – спрашивает он.
– Какие собаки? – улыбается Влад. – Собаки у ворот. Где ты видишь собак?
Гриша не двигается с места.
– Забыл тебе сказать – папашу-то твоего не шпокнули. В изоляторе он. Там одни иностранцы.
Гриша, очевидно, ждет реакции.
Влад пожимает плечами:
– Не хочешь – не надо. Самому пригодятся. А ты можешь болтать что хочешь – кто тебе поверит?
И он делает вид, что направляется к колючей проволоке.