свечи вместо одной. В постель ложиться не стал, приготовившись к вылазке со свечой в руке. Ибо исполнился решимости увидеть существо – если оно вообще бывает видимым, – которое нарушало ночную тишину особняка. Нервозный, охваченный страхом, я тщетно пытался отвлечься книгой. Затем принялся ходить взад-вперед по комнате, насвистывая то воинственную, то веселую мелодию и все время прислушиваясь – не раздадутся ли те ужасные звуки. Потом сел и уставился на квадратную этикетку торжественной и сдержанной на вид черной бутылки. В конце концов «Лучшее старое солодовое виски от „Flanagan & Co“» превратилось в некий приглушенный аккомпанемент к фантастическим и ужасным домыслам, теснившимся в моем мозгу.
Тишина тем временем становилась все пронзительнее, а тьма – все непроницаемее. Я тщетно прислушивался, надеясь уловить скрип колес экипажа или еще какой-нибудь глухой отдаленный шум на улице. Но там гулял лишь усиливающийся ветер, который последовал за грозой, прошедшей над дублинскими крышами. В центре большого города я начал чувствовать себя один на один с природой и неизвестностью. Мое мужество иссякало. Однако пунш, который некоторых превращает в зверей, из меня снова сделал человека. И как раз вовремя, чтобы позволить услышать с терпеливым спокойствием и твердостью, как шероховатые и дряблые босые ноги снова спускаются по лестнице.
Я взял свечу и не без дрожи пошел в холл, сумбурно пытаясь прочитать молитву, но потом остановился, чтобы прислушаться, и так и не закончил ее. Шаги продолжались. Признаюсь, несколько секунд я колебался у двери, прежде чем набрался смелости открыть ее. А когда выглянул, вестибюль оказался совершенно пуст – на лестнице не наблюдалось никакого призрака. Ненавистный звук прекратился, и я успокоился настолько, что рискнул приблизиться к перилам почти вплотную. Ужас из ужасов! – на ступеньку ниже того места, где я стоял, с шумом наступил кто-то тяжелый, хотя и почти невидимый. Мой взгляд уловил что-то движущееся размером с ногу Голиафа – серое, тяжелое, оно мертвым грузом перескакивало с одной ступени на другую. Это была самая чудовищная серая крыса, которую я когда-либо видел в своей жизни.
Шекспир говорил: «Один не любит поросячьей морды; другой при виде кошки прямо сходит с ума». Я чуть не сошел с ума при виде этой крысы! Потому что – можете смеяться надо мной – она уставилась на меня с совершенно человеческим выражением злобы на морде. И когда она посмотрела мне в лицо, я мог бы поклясться, что увидел – абсолютно уверен в этом! – адский взгляд и проклятое выражение моего старого друга на портрете.
Я снова ворвался в свою комнату с чувством неописуемого отвращения и ужаса и запер дверь, как будто за мной гнался лев. Будь проклята она или он, будь проклят портрет и его оригинал! Я чувствовал в глубине души, что крыса – да, крыса, КРЫСА, только что встреченная мной, – была тем злым замаскированным существом, которое бродило по дому в адской ночной забаве.
Рано утром я уже шагал по грязным улицам города. Среди прочих дел отправил Тому настойчивое письмо с просьбой вернуться. Однако придя домой, нашел записку от отсутствующего кузена, в которой сообщалось, что он приедет на следующий день. Я ликовал – потому что мне удалось-таки найти нам новое жилье. И еще потому, что смена обстановки и возвращение товарища особенно радовали меня после одновременно смешного и ужасного приключения прошлой ночи.
Ночь я провел на импровизированном спальном месте в нашем новом жилище на Диггес-стрит. А к завтраку вернулся в особняк с привидениями, будучи уверен, что Том сразу же по прибытии в город направится туда.
И не ошибся – он пришел. И почти первым делом спросил о смене нашего места жительства.
– Слава богу, – отозвался Том с искренним облегчением, услышав, что все устроено. – От одной мысли, что мы отсюда съезжаем, я в восторге. Уверяю, никакие земные соображения не смогли бы заставить меня снова провести ночь в этом ужасном старом доме.
– К черту этот дом! – воскликнул я с неподдельной смесью страха и отвращения. – У нас не было ни одного приятного часа с тех пор, как мы здесь поселились.
Я рассказал ему о своем приключении с гигантской серой крысой.
– Ну, если бы дело было только в этом, – протянул кузен нарочито легкомысленным тоном, – не думаю, что меня бы это сильно напугало.
– Да, но ее глаза… ее морда… лицо! Мой дорогой Том! – настаивал я. – Если бы ты видел это, ты бы понял: та крыса может быть чем угодно, но только не тем, чем кажется.
– По-моему, лучшим экзорцистом в таком случае был бы здоровенный кот, – ответил брат с вызывающим смешком.
– Но мне хотелось бы услышать о твоем приключении! – едко возразил я.
Уловив в моих словах вызов, Том беспокойно огляделся вокруг. Ему явно неприятно было об этом вспоминать.
– Ты услышишь это, Дик, я расскажу, – наконец согласился он. – Но уж простите, сэр, я чувствую себя довольно странно, рассказывая это здесь, пусть даже и днем, когда призраки спят.
Хотя он произнес это как шутку, думаю, они имел определенный расчет. Служанка Геба стояла в углу комнаты, складывая в корзину осколки от дельфийского чайного и обеденного сервизов. Вскоре она остановилась и стала прислушиваться к нашему разговору с широко открытым ртом и глазами. О своем приключении Том рассказал примерно так:
– Я видел это три раза, Дик – три отчетливых раза – и совершенно уверен, что это причинило мне какой-то адский вред. Я был в опасности – в крайней опасности! И если бы не сбежал так быстро, наверняка потерял бы рассудок. Слава богу, что сбежал! В первую ночь этого отвратительного действа я лежал на неуклюжей старой кровати, приняв удобную позу для сна. Мне неприятно вспоминать об этом. Я погасил свечу и лежал очень тихо, но не спал. Мои мысли, хоть и беспокойные, текли в веселом и приятном русле. Думаю, было по меньшей мере два часа, когда послышался звук в той мерзкой темной нише в дальнем конце спальни. Словно кто-то медленно тащил кусок шнура по полу, поднимая его и опуская обратно, а потом закручивая его в витки. Пару раз я садился в постели, но ничего не мог разглядеть, и поэтому решил, что это мыши скребутся под обшивкой стены. Я не испытывал ничего особенного, разве что любопытство, и уже через несколько минут перестал прислушиваться. Ни малейшего намека на что-либо сверхъестественное не возникало в моем сознании. И тут внезапно я увидел пожилого человека, довольно полного и угловатого, одетого в нечто вроде красного халата и с темно-красной шапочкой на голове. Медленно и неуклюже он пересек комнату по диагонали, выйдя из ниши, пройдя мимо кровати и скрывшись в шкафу слева. Под мышкой он что-то держал. Его голова немного склонилась набок, и… Боже милостивый! Когда я увидел его лицо…
Том замолчал на некоторое время, а затем добавил:
– Это ужасное выражение лица, которое я никогда не смогу забыть, раскрыло, кем он был. На всем его облике лежала печать смерти и вины. Не глядя по сторонам, этот страшный и неописуемый тип прошел мимо меня и вошел в шкаф у изголовья кровати. У меня не было сил говорить или двигаться, словно я сам стал трупом. В течение нескольких часов после его исчезновения страх и слабость не давали мне сдвинуться с места. Как только рассвело, я набрался смелости и осмотрел комнату, особенно путь, которым прошел ужасный незваный гость. Но никаких следов не нашлось. И никаких признаков вторжения кого бы то ни было в шкаф, полный хлама. Понемногу я начал приходить в себя. Измотанного и измученного, меня в конце концов сморил лихорадочный сон. Встал я поздно и застал тебя самого не в духе из-за твоих снов о портрете, оригинал которого, теперь я уверен, открылся мне. Но у меня не было никакого желания говорить об этом адском видении. На самом деле я пытался убедить себя, что все это просто иллюзия. Мне не хотелось ворошить ненавистные ночные впечатления и рассказывать о моих страданиях. Я ведь всегда был скептиком. Надо сказать, мне понадобилось немало смелости, чтобы пойти в свою комнату с привидениями следующей ночью и лечь в ту же кровать. Я сделал это с таким содроганием, что, признаться, любая мелочь могла вызвать у меня настоящую панику. Эта ночь, однако, прошла достаточно мирно, как и следующая, и так же было еще две или три ночи. Я становился все более уверенным в себе и начал воображать себя сторонником теории призрачных иллюзий[12], с помощью которой пытался объяснить себе произошедшее. Но тщетно. Это явление действительно было совершенно аномальным. Некто пересек комнату, не заметив моего присутствия. Я не потревожил его, и ему не было никакого дела до меня. Тогда каков вообще смысл его шествия по комнате в видимой форме? Ведь он мог попасть в шкаф сразу так же легко, как появился в нише, а не идти туда. Кроме того, как, черт возьми, я его увидел? Стояла темная ночь, у меня не было ни свечи, ни огня. И все же я видел его совершенно отчетливо, в цвете и очертаниях! Сон в состоянии каталепсии объяснил бы это, а я решил твердо верить, что это лишь сон. В искусстве лгать есть одно замечательное явление: самая большая ложь исходит от того, от кого мы меньше всего ожидаем обмана, – от нас самих. Едва ли нужно объяснять тебе, Дик, – я просто лгал самому себе и не верил ни единому слову этого жалкого обманщика. И все же я продолжал, как все упертые шарлатаны и самозванцы, убеждающие людей лишь одной силой повторения. Я надеялся выработать у себя устойчивый скептицизм по отношению к призраку. Он не появился во второй раз – вот и отлично! Какое, в конце концов, мне дело до него, до его странной старой одежды и нелепого вида? Да никакого! Оттого, что я увидел его, ничего не изменилось. Зато будет что вспомнить! Итак, я рухнул в постель, потушил свечу и, приободренный звуками громкой пьяной ссоры в переулке, крепко уснул. И от этого глубокого сна, вздрогнув, проснулся. Я знал, что мне приснился ужасный сон, но не мог вспомнить какой. Сердце бешено колотилось. В лихорадке, растерянный, я сел в постели и оглядел комнату. Широкий поток лунного света проникал в окно без занавесок. Все выглядело как обычно. И хотя ссора в переулке, к несчастью для меня, утихла, я все же слышал, как какой-то парень поет по дороге домой пьяным голосом популярную комическую песенку под названием «Мерфи Делани». Ухватившись за этот шанс, я снова лег лицом к камину и, закрыв глаза, изо всех сил постарался думать только о песне, которая с каждым мгновением звучала все тише: