– Держи свое пойло при себе, что бы это ни было, потому что ничего доброго в тебе нет! – воскликнул Боб, замирая от ужаса. – Оставь меня в покое, пожалуйста!
Тщетно Мартин искал в путанице мыслей молитву или заклинание для изгнания нечистой силы. Могильщик ускорил шаг почти до бега. До двери его дома, стоявшего под нависающим берегом у реки, было уже недалеко.
– Впусти меня, впусти меня, ради бога! Молли, открой дверь! – завопил Боб, подбежав к порогу и прислонившись спиной к двери. Преследователь почти догнал его. Трубки во рту странного человека больше не было, но сумеречное красное свечение все также витало вокруг него. Он издавал какие-то нечленораздельные пещерные звуки, отдаленно напоминавшие волчий вой, и одновременно с этим, казалось, сосредоточенно наливал в стакан жидкость из бутылки.
Могильщик со всей силы ударил ногой в дверь, заголосив с отчаянием в голосе:
– Во имя Всемогущего Бога, раз и навсегда, оставь меня в покое!!!
Разъяренный преследователь выплеснул в Мартина содержимое бутылки, но вместо жидкости из горлышка вырвались языки пламени. Огонь закружился, расширяясь, и на мгновение их обоих окутало слабое сияние. В тот же миг внезапный порыв ветра сорвал с незнакомца шляпу, и могильщик увидел вместо головы голый череп без макушки. Сверху в черепе зияло отверстие, черное и с неровными краями. Боб без чувств ввалился в дверь, которую его испуганная жена наконец-то открыла.
Вряд ли нужно объяснять читателю смысл и так понятной и достоверной истории. Все признали, что путник был призраком самоубийцы. Лукавый послал его соблазнить выпивоху-могильщика, заставив нарушить обещание, скрепленное, как мы помним, клятвой. Если бы призрак преуспел в этом, то оседланному темному скакуну, которого Боб видел рядом с призраком, без сомнения, пришлось бы нести двойную ношу туда, откуда он пришел.
В подтверждение реальности этого посещения утром обнаружили, что старое колючее дерево возле двери в дом Мартина обожжено адским пламенем, вырвавшимся из бутылки, словно в него ударила молния.
Мораль этой истории лежит на поверхности. Она настолько очевидна и, так сказать, действует сама по себе, что, к счастью, ее нет необходимости здесь обсуждать. Поэтому попрощаемся с честным Бобом Мартином, который сейчас крепко спит в том же краю сна, где в свое время застелил так много кроватей для других. А я перехожу к легенде о Королевской ирландской артиллерии, штаб-квартира которой долгое время находилась в Чапелизоде. Это не значит, что я не могу рассказать другие столь же достоверные и удивительные истории, касающиеся этого старого города. Но ведь мне, возможно, придется выполнять аналогичную работу и для других населенных пунктов. Поэтому лучше, подобно Атропос[14], у которой всегда при себе ножницы, обрезать все «нити», выходящие за разумные пределы, и ограничиться лишь еще одной историей о Чапелизоде.
Позвольте мне, однако, сначала дать ей название. Ибо автор не может создать рассказ без названия, как аптекарь не может продать лекарство без этикетки. Поэтому мы будем называть ее…
Любовники-призраки
Пятнадцать лет назад в маленьком и полуразрушенном доме – немногим лучше лачуги – жила старая женщина. По слухам, ей было значительно больше восьмидесяти. Она отзывалась на имя Элис Моран или, по-простому, Элли. Ее общества не искали, поскольку она не была ни богатой, ни, как может догадаться читатель, красивой. В дополнение к тощей дворняжке и кошке, из людей у нее имелся лишь один компаньон – ее внук Питер Брайен. Она с похвальной самоотверженностью ухаживала за ним с момента его рождения и до того, как ему исполнилось двадцать лет. Питер слыл добродушным лентяем. Борцовские состязания, танцы и девушки увлекали его гораздо сильнее, чем тяжелая работа, а пунш с виски он любил больше, чем дельный совет. Бабушка, несомненно, имела высокое мнение о его достоинствах и даже гениальности, поскольку Питер в последние годы начал обращать свой ум к политике. А так как было ясно, что он смертельно ненавидит честный труд, бабушка предсказала ему судьбу, как настоящая гадалка. Она заявила, что он рожден, чтобы жениться на богатой наследнице.
Сам же Питер, который не собирался отказываться от своей свободы даже на таких условиях, верил, что ему суждено найти горшок с золотом. Но в одном сходились оба – будучи непригодным к работе из-за особой специфичности его «гения», Питер имеет полное право заполучить огромное состояние с помощью чистой удачи. Это решение имело двойной эффект. Оно примиряло внука и бабушку с его праздностью. А еще поддерживало тот неиссякаемый поток жизнерадостности, который делал Питера повсюду желанным гостем и который, похоже, проистекал из его уверенности в приближающемся изобилии.
Однажды ночью Питер допоздна развлекался с двумя-тремя ближайшими друзьями недалеко от Палмерстауна. Приятели болтали о политике и любви, пели песни и рассказывали истории. И, что важнее всего, каждый проглотил, благопристойно замаскировав пуншем, по крайней мере пинту хорошего виски.
Уже значительно позднее часа ночи Питер, вздыхая и икая, попрощался с товарищами и, закурив трубку, в одиночестве отправился домой.
Мост Чапелизода находился примерно на середине его пути, а продвижение Питера по понятной причине было довольно медленным. Поэтому лишь в третьем часу он достиг моста, где перегнулся через старые зубчатые перила, глядя, как на извилистое русло и лесистые берега реки струится мягкий лунный свет.
Легкий прохладный ветерок, дувший вниз по течению, охладил пульсирующие виски. Питер жадно хватал воздух горячими губами. Невольно он поддался тайному очарованию открывшейся картины. Деревня погрузилась в глубочайший сон, который не нарушался ни единым движением, ни единым звуком. Мягкая дымка окутывала пейзаж, залитый волшебным лунным сиянием.
Находясь в состоянии то ли задумчивости, то ли восторга, Питер все ниже наклонялся над перилами старого моста. И тут ему почудилось, что впереди белеют странные маленькие домики. Они появлялись один за другим вдоль берега реки в маленьких садах и на оградах в задней части улицы Чапелизода. Он никогда не видел этих домишек здесь раньше. И в тот вечер, когда он шел по мосту на встречу с веселыми друзьями, никаких строений там не было. Но самым удивительным казалось то, как именно он мог смотреть на эти причудливые маленькие хижины. Сначала Питер увидел один или два из них только краем глаза, однако, когда посмотрел на них прямо, они почему-то поблекли и исчезли. Затем в поле его зрения появился еще один домик, а за ним еще. Но все они исчезали таким же таинственным образом, едва он фокусировал на них взгляд. Через некоторое время они все же сделались более явственными. Юноша обнаружил, что может, сосредоточившись, фиксировать на них взгляд все дольше и дольше. В конце концов Питер обрел способность видеть домики четко, как обычные материальные объекты. Их колеблющаяся неясность отступала, и они заняли устойчивое место в залитом лунным светом пейзаже.
– Я чувствую себя дураком, – произнес Питер, в изумлении уронив в реку трубку. – Это самые странные глинобитные домики, которые я когда-либо видел. Они вырастают как грибы в вечерней росе. Эти хижины то выскакивают наружу, то снова прячутся, то опять выскакивают в другом месте – словно множество белых кроликов из нор. А теперь они твердо встали на место, словно стояли там со времен Потопа… Такое почти кого угодно заставит поверить в фей.
Последнее было большой уступкой со стороны Питера, который слыл вольнодумцем и всегда презрительно отзывался об этих мифических существах.
Последний раз полюбовавшись на таинственные домики, парень вознамерился продолжить путь домой. Перейдя мост и миновав мельницу, он дошел до угла главной улицы маленького городка. И там, бросив небрежный взгляд на Дублинскую дорогу, застыл при виде неожиданного зрелища.
Это было не что иное, как колонна пехотинцев во главе с офицером на лошади, марширующая идеально ровными рядами в сторону деревни. Они находились на дальней стороне закрытого в тот момент тракта. К своему удивлению, Питер заметил, что они прошли через заграждение, словно его и не существовало.
Солдаты шагали в медленном марше. Самым странным было то, что они тащили за собой несколько пушек. Одни держали веревки, другие управляли колесами, а третьи шествовали перед пушками и позади них, с мушкетами на плечах. Это придавало шествию величественность парада, а не военного похода.
То ли из-за дефекта зрения Питера, то ли из-за тумана и лунного света – вся процессия выглядела несколько колышущейся и туманной, словно мираж. Это немало смущало и не давало как следует рассмотреть ее. Казалось, любой вздох мог разрушить эту картину. Иногда она становилась размытой, иногда местами полустертой. Порой верхняя часть марширующих людей выглядела совершенно отчетливой, а ноги почти исчезали. Но затем ноги снова выступали с рельефной четкостью, размеренно шагая, в то время как треуголки и плечи солдат становились прозрачными и почти пропадали.
Однако, несмотря на эти странные оптические фокусы, колонна продолжала неуклонно продвигаться вперед. Пригнувшись, чтобы его не заметили, Питер на цыпочках перебежал через дорогу на углу возле старого моста и занял позицию на пешеходной дорожке в тени домов. Там он мог оставаться незамеченным и при этом достаточно отчетливо видеть, как идут солдаты, поскольку те держались середины дороги.
– Что за черт, что за черт, – повторял он, сдерживая более крепкие ругательства, приходившие ему на ум, полный странных опасений, несмотря храбрость, порожденную бутылкой виски. – Что, черт возьми, все это значит? Это французы, которые высадились здесь, чтобы протянуть дружескую руку? Они решили наконец помочь нам справиться с этими чертовыми англичанами? А если это не они, то я просто спрашиваю, кто это, черт возьми? Кто? Потому что я таких сроду не встречал…
К этому времени первые ряды процессии находились уже совсем близко. И, по правде говоря, это оказались самые необычные солдаты, которых Питер когда-либо в жизни видел. На них были длинные гетры и кожаные бриджи, треуголки с серебряным галуном, длинные синие мундиры с алым кантом и подкладками, приоткрывавшимися под застежками, скреплявшими обшлага сзади. На груди у солдат под такими же застежками открывались белоснежные камзолы. На длинных перекрещенных поясах очень низко висели огромные сумки из белой кожи, причем на каждой