поблескивала маленькая серебряная звезда. Но самыми причудливыми и диковинными показались Питеру пышные жабо и кружевные манжеты на запястьях. А еще их странные прически: волосы под треуголками были завиты, напудрены и уложены валиками, а сзади собраны в большие пучки.
Один из участников процессии ехал верхом. Он восседал на высоком белом коне с длинными ногами и изогнутой шеей. На треуголке у всадника колыхалось белоснежное перо, а мундир сверкал, весь расшитый серебряным галуном. Питер сделал вывод, что перед ним командир отряда, и внимательно осмотрел всадника, когда тот проезжал мимо. Худощавый, высокий, на вид не больше шестидесяти, со сморщенным, обветренным лицом цвета шелковицы. Один его глаз скрывала большая черная повязка. Командир не поворачивался ни вправо, ни влево, но ехал во главе своих людей с мрачной воинственной непреклонностью.
Лица остальных, как офицеров, так и простых солдат, казались полными беспокойства и, скорее, испуганными и растерянными. Питер тщетно искал хоть одно довольное и приятное лицо. У всех был меланхоличный и мрачный вид. Когда они проходили мимо, юноша почувствовал, что воздух стал холодным и заколыхался.
Вытаращив глаза, Питер сел на каменную скамью, продолжая наблюдать за гротескной, но бесшумной процессией. Она была действительно беззвучной: парень не услышал ни звона снаряжения, ни топота ног, ни грохота колес пушек. Старый полковник слегка повернул свою лошадь и сделал жест, словно отдавая команду. И трубач с распухшим синим носом и бахромой из белых перьев на шляпе, шагавший рядом, обернулся и поднес к губам горн. Однако до Питера по-прежнему не доносилось ни звука, хотя было ясно, что пение горна достигло ушей солдат: они мгновенно перестроились в шеренгу по три.
– Совсем плохо! – пробормотал Питер. – Я что, оглох?
Но этого не могло быть, потому что шелест ветра и шум близкого Лиффи он прекрасно слышал.
– Нет, клянусь богом, это какая-то чертовщина! – произнес он тем же осторожным шепотом. – Либо это армия французов, пришедшая захватить город Чапелизод врасплох, не производя шума, чтобы не разбудить жителей, либо это… это… что-то еще. Но, чтоб мне провалиться, что это с лавкой Фицпатрика через дорогу?
Коричневое грязное каменное здание на противоположной стороне улицы выглядело теперь новеньким и чистым, каким Питер никогда его не видел. У открытой входной двери в той же нелепой форме, что и у солдат в процессии, бесшумно расхаживал взад-вперед часовой с мушкетом на плече. На углу здания обнаружились распахнутые широкие ворота, которых Питер тоже не помнил. Перед ними прогуливался такой же часовой. В эти ворота постепенно прошла вся колонна, пропав наконец из виду.
– Я не сплю, не дремлю, – сказал Питер, протирая глаза и слегка притопывая по тротуару, дабы убедиться, что действительно не спит. – Это серьезно, чем бы это ни было. Не одна лавка – в городе вообще все кажется странным! Черт, дом Трешема заново покрашен! А на окнах цветы! И дом Делани – в нем ведь еще сегодня утром не было ни единого целого стекла, а на крыше почти не осталось шифера! Не может быть, черт возьми! Вот на том большом дереве ни один лист не изменился с тех пор, как я прошел! И звезды над головой те же – с ними все в порядке. Может, что-то с моими глазами?
И так, оглядываясь по сторонам и ежеминутно находя новую причину удивляться, молодой человек зашагал по тротуару, намереваясь поскорее добраться до дома.
Но его ночные приключения на этом не закончились. Питер уже почти дошел до поворота на дорожку, ведущую к церкви. И там он заметил того самого офицера в форме, шагающего впереди, всего в нескольких ярдах от него.
Офицер шел легкой, раскачивающейся походкой, держа саблю под мышкой, и задумчиво смотрел под ноги.
Он, казалось, не замечал присутствия Питера, погрузившись в размышления, и это обнадеживало. Кроме того, помни, читатель, пожалуйста: наш герой выпил достаточно хорошего пунша, прежде чем начались его приключения. Так что он был защищен от сомнений и страхов, которым наверняка поддался бы в более разумном состоянии.
Идея французского вторжения ожила в полную силу в одурманенном воображении Питера, когда он стал догонять беспечно прогуливающегося офицера.
– Кем бы он ни был, пусть все мне объяснит! – пробормотал Питер во внезапном приступе безрассудства. – Он, конечно, может и не захотеть отвечать мне. Но спросить-то я у него могу, что здесь такого…
Вдохновившись этой идеей, Питер прочистил горло и начал:
– Капитан! Прошу прощения, капитан! Может, вы проявите снисходительность к моему невежеству и скажете – если это не военная тайна, – не является ли Ваша честь нашим врагом?
Питер обратился к офицеру, не задумавшись о том, что, если он прав, этот человек не поймет ни слова. Однако его поняли, потому что капитан ответил ему по-английски, замедлив шаг и немного посторонившись на дорожке, как бы приглашая догоняющего его парня пойти рядом.
– Нет, я ирландец, – пояснил он.
– Смиренно благодарю Вашу честь, – произнес Питер, подходя ближе, поскольку приветливость и дружелюбие офицера придали ему храбрости. – Но, возможно, Ваша честь находится на службе у короля Франции?
– Я служу тому же королю, что и вы, – ответил капитан с печальной многозначительностью, которую Питер не понял. Но капитан, решив, что пришла его очередь задавать вопросы, спросил: – Но что привело вас сюда в этот час дня?
– Дня, ваша честь?
– У нас всегда был способ превращать ночь в день, и мы пользуемся им до сих пор, – заметил солдат. – Но это неважно. Зайдем ко мне домой, это рядом. У меня есть для вас работа – если вы не против без труда заработать немного денег. Я живу здесь.
Сказав это, он властно поманил Питера, который почти машинально последовал за ним. Они свернули в узкий переулок возле старой католической часовни, в конце которого, как помнил Питер, находились руины высокого каменного дома.
Как и все остальное в городе, эти развалины тоже претерпели метаморфозы. Покрытые пятнами и обшарпанные стены стали теперь ровными, чистыми и отделанными штукатуркой с каменной крошкой. В каждом окне холодно блестели стекла, а на зеленой парадной двери висел новенький медный молоток. Питер уже не знал, чему верить. Но то, что видишь, – в то и веришь, а парень не мог оспаривать реальность того, что видел. Все содержимое его памяти казалось теперь лишь образами пьяного сна. Поэтому, оцепенев от изумления и непонимания, он отдался на волю судьбы.
Дверь открылась, меланхоличный офицер повелительным жестом пригласил Питера внутрь и вошел сам. Наш герой оказался в зале, погруженном во мрак. Но он следовал за хозяином, и они молча поднялись по лестнице. Лунный свет, проникавший в вестибюль, высвечивал старые темные панели и тяжелые дубовые перила. Питер с офицером миновали несколько этажей с закрытыми дверями на лестничных площадках, но везде было сумрачно и тихо, как, впрочем, и подобало в поздний час ночи.
На самом верхнем этаже капитан на минуту остановился у ближайшей двери и, со вздохом толкнув ее, вошел в комнату. Питер помедлил на пороге. Посреди комнаты он увидел хрупкую женскую фигурку спиной к ним в свободном белом одеянии, с пышной копной темных, свободно ниспадавших волос.
Солдат остановился, не дойдя до нее, и сказал голосом, полным глубокой муки:
– Все та же, голубка моя милая, голубушка! Вы все та же…
Женщина внезапно повернулась и обвила руками шею офицера жестом нежности и отчаяния. Ее тело содрогнулось, словно от рыданий. Военный молча прижал ее к груди. Честный Питер почувствовал, как его охватывает странный ужас оттого, что он стал свидетелем проявления этой таинственной печали и ласки.
– Сегодня ночью, только сегодня ночью… а потом еще десять лет… десять долгих лет… десять лет.
Офицер и леди, казалось, произносили эти слова вместе. Их голоса сливались в мелодичном и пугающем стенании, подобном далекому летнему ветру, блуждавшему по руинам в глухой час ночи. А потом Питер услышал голос солдата, полный боли:
– Это моя вина. Пусть вся боль останется только со мной навсегда, голубушка моя, только со мной.
И снова они как будто скорбели вместе в том же тихом и безутешном стоне, похожем на рыдания, доносящиеся откуда-то издалека.
Питер был охвачен ужасом, но и странным очарованием. Непреодолимое, отчаянное любопытство крепко держало его на месте.
Лунные лучи косо падали в комнату, и парень увидел через окно знакомые склоны парка, спящие туманным сном под их мерцанием. Он также мог довольно отчетливо разглядеть мебель в комнате – старые стулья с круглыми спинками, кровать с балдахином в углублении и вешалку у стены, на которой висела военная одежда и снаряжение. Вид всех этих обыденных предметов несколько успокоил его, но Питер не смог избавиться от необоримого желания увидеть лицо девушки, чьи длинные волосы струились по офицерским эполетам.
Питер кашлянул, сначала слегка, а затем громче, чтобы отвлечь пару от их скорби. По-видимому, ему это удалось, потому что леди обернулась, как и ее спутник. Оба замерли рука об руку, пристально глядя на него. Питер подумал, что никогда в жизни не видел таких больших и странных глаз, как у этой дамы. Их взгляд, казалось, холодил воздух вокруг и останавливал биение сердца. Безмерные страдания и бесконечное раскаяние отражалось в повернувшихся к нему темных лицах.
Если бы Питер выпил хоть на один наперсток виски меньше, вполне вероятно, он бы совсем пал духом перед этими фигурами. А они, казалось, с каждым мгновением приобретали все более заметное и пугающее, хотя и трудноопределимое отличие от обычных людей.
– Чего вы хотите от меня? – спросил он и запнулся.
– Чтобы вы отнесли мое потерянное сокровище на церковное кладбище, – ответила леди серебристым голосом, полным смертельного отчаяния.
Слово «сокровище» оживило решимость Питера, хотя тело покрывал холодный пот, а волосы на голове встали дыбом от ужаса. Однако он полагал, что находится на пороге удачи, если только соберется с духом, чтобы выдержать беседу до конца.