Под старинным зеркалом имелся выдвижной ящик. Дядя тщательно обыскал его днем в поисках бумаг. Но молчаливая фигура выдвинула ящик полностью, нажала на пружину сбоку, открыв в нем тайник, и вытащила оттуда пачку бумаг, перевязанных розовой лентой.
Все это время Уотсон смотрел на призрака в ужасе, не моргая и не дыша. До этого момента тот ничем не показывал, что знает о присутствии в комнате живого человека. Теперь же незнакомец впервые обратил мертвенно-бледный взгляд прямо на моего дядю с многозначительной, полной ненависти улыбкой, поднимая маленький сверток с бумагами тонкими пальцами. Затем он хитро подмигнул Уотсону и, казалось, надул одну из щек в пародийной гримасе, которая при других обстоятельствах была бы смешной. Дядя не знал, преднамеренная это гримаса или одно из тех ужасных искажений, которые постоянно нарушали пропорции фигуры, видимой будто через кривое стекло.
Фигура приближалась к кровати, становясь все более измученной и злобной. В тот момент ужас моего дяди почти достиг апогея. Он уже думал, что призрак сейчас уничтожит его. Но этого не случилось. Фигура вдруг бросилась в большое мягкое кожаное кресло с высокой спинкой, стоявшее по другую сторону камина, и поставила пятки на каминную решетку. За это время призрачный человек странно изменился, словно для него прошло не меньше двадцати лет. Ступни и колени, теперь все в бинтах, раздулись и опухли. Верхняя часть туловища тоже пополнела и оплыла. Когда-то красивое лицо сделалось мертвенно-бледным и злобным, покрылось глубокими старческими морщинами, бесцветные стеклянные глаза слезились. Прекрасная военная форма тоже исчезла, сменившись свободной серой шерстяной одеждой. Тут же на ней появились пятна грязи и дыры, сквозь которые проступала гниющая плоть, где ползали черви, то забираясь внутрь, то снова вылезая наружу. Но изменения все не заканчивались. Фигура начала бледнеть.
Мой дядя так любил свою трубку, что часто использовал ее для сравнения. И он говорил потом, что призрак выцвел до оттенка табачного пепла, а скопления червей превратились в маленькие извивающиеся искры вроде тех, что видны на краях сгоревшего листа бумаги. И вот сильным потоком воздуха от дребезжавшего под ветром окна к печной трубе ноги привидения как будто втянулись в камин. Вся его фигура, легкая, как пепел, унеслась вслед за ними и исчезла, взметнувшись вверх по старому широкому дымоходу.
Дяде показалось, что огонь внезапно потемнел, а воздух стал ледяным. Ужасный рев еще сильнее разбушевавшейся бури сотряс старый дом сверху донизу, звуча, как вопли кровожадной толпы, получившей новую долгожданную жертву.
Добрый дядюшка Уотсон частенько говорил: «Я был во многих страшных и опасных ситуациях в течение жизни, но никогда не молился с таким усердием ни до, ни после той ночи. Потому что сразу понял и до сих пор уверен в том, что видел призрак злобного капитана Уолшоу».
Заключение
Теперь следует отметить две любопытные подробности в рассказе моего дяди, который, как я уже упоминал, был абсолютно правдивым человеком.
Во-первых, восковая свеча, которую он взял из шкафа в гостиной и зажег у кровати в ту ужасную ночь. Согласно показаниям старого глухого слуги, проработавшего пятьдесят лет в Уолинге, она, несомненно, была той самой «священной свечой», которую вставили в руки умершей много лет назад хозяйки. На эту свечу старая ирландская карга, тоже давно скончавшаяся, произнесла странное заклятие против капитана, о котором я рассказывал.
Во-вторых, за ящиком под зеркалом действительно обнаружился второй потайной ящик, где были спрятаны копии тех бумаг, в краже которых дядя сначала подозревал адвоката. А позже открылись некоторые обстоятельства, которые убедили дядю в том, что старик собирался их сжечь и лишь немного не успел.
Весьма примечательна в этой истории еще одна деталь. Насколько мог понять мой дядя, никогда в жизни не видевший капитана Уолшоу, призрак имел хоть и гротескное, но несомненное сходство с этим негодяем в разные периоды его долгой жизни.
Уолинг был продан в 1837 году. Старый дом вскоре после этого снесли, а новый построили ближе к реке. Я часто задаюсь вопросом, ходили ли там слухи о привидениях, и если да, какие именно. Ведь старый дом был просторным и прочным, к тому же довольно красивым, и снос его, конечно, казался нецелесообразным.
Сделка сэра Доминика. Легенда о Дюноране
Ранней осенью 1838 года дела призвали меня на юг Ирландии. Погода стояла восхитительная, здешние пейзажи и люди были для меня в новинку. Отправив багаж почтовой каретой под присмотром слуги, я нанял хорошую лошадь на почтовой станции. Чувствуя себя настоящим первооткрывателем, преисполненный любопытства, я отправился в неторопливое путешествие в двадцать миль верхом по пустынной дороге. Живописная тропа вела меня мимо болот и холмов, мимо равнин, извилистых ручьев и разрушенных старинных замков.
Выехал я поздно и, проделав чуть больше половины пути, начал подумывать о том, чтобы сделать короткую остановку. Лошади требовалось отдохнуть и подкрепиться, так же как и ее всаднику.
Было около четырех часов вечера. Дорога, постепенно поднимаясь по крутому склону, превратилась в проход через скалистое ущелье между обрывистой горной грядой слева и каменистым холмом справа. В долине внизу расположилась маленькая деревушка. Крытые соломой домики прятались в тени гигантских буков. Сквозь их ветви из маленьких труб вился тонкий дымок горящего в печах торфа. Слева от меня на многие мили простирался, поднимаясь к горной гряде, заброшенный парк. Среди травы и папоротников вздымались изъеденные временем каменистые утесы, покрытые пятнами лишайника. Редкие деревья давали скудную тень этому парку. Вдали, за деревней, к которой я приближался, начинался лес, золотившийся яркой осенней листвой.
На спуске с холма тропа слегка петляла. Слева от нее возвышалась серая парковая стена, сложенная из рыхлого камня и увитая кое-где плющом. Неглубокий ручей, пересекавший дорогу, я перешел вброд. Приближаясь к деревне, на полпути к живописному горному склону я увидел мельком через просветы среди деревьев длинный фронтон старого разрушенного дома.
Печальная меланхолия этих руин пробудила мое любопытство. Добравшись до трактира с грубой соломенной крышей и с эмблемой святого Колумкилле[19] в мантии, с митрой и посохом, прибитой над притолокой, я передал лошадь на попечение слуги, а себе заказал хороший обед. Мои мысли вернулись к лесистому парку и разрушенному дому, и я решился на получасовую прогулку среди лесного уединения.
Называлось это место, как я выяснил, Дюноран. За воротами было несколько ступенек, далее тропа вела сквозь парк к полуразрушенному особняку. По ней я и отправился, наслаждаясь тишиной.
Длинная, поросшая травой дорога вела, петляя среди деревьев, к старому дому, укрытому в тени леса. Приближаясь к развалинам, она огибала край обрывистой долины, поросшей орешником, карликовым дубом и терновником. Безмолвный дом стоял впереди с широко открытой входной дверью, обращенной к темному ущелью, дальний край которого венчали высокие деревья. Такие же деревья росли и за домом, захватывая заброшенный двор и конюшни.
Я вошел в особняк и огляделся по сторонам, осматривая заросшие крапивой и сорняками коридоры. В комнатах с прогнившими потолками тут и там виднелась проходящая сквозь весь этаж длинная балка, темная и изношенная, с вьющимися по ней усиками плюща. Высокие стены с гнилой штукатуркой покрывали пятна и плесень, а в некоторых комнатах покачивались полуоторвавшиеся обветшалые деревянные панели. Почти лишенные стекол окна тоже были затемнены плющом. Над высокими печными трубами кружились галки, а с огромных деревьев, которые мрачными кронами нависали над расщелиной, оживленно галдели грачи.
Проходя по унылым коридорам, я заглянул только в несколько комнат, другие же исследовать не рискнул, потому что пол в них прогнил и обвалился. Мне стало любопытно, почему такому величественному особняку, расположенному посреди столь живописного пейзажа, позволили прийти в упадок. Я представил, каким гостеприимным местом он некогда был и какие шумные ночные застолья в нем могли устраивать.
Усевшись на ступеньки отлично сохранившейся большой дубовой лестницы, я смутно размышлял о бренности всего сущего под солнцем.
За исключением отдаленного хриплого крика грачей, ни один звук не нарушал глубокой тишины этого места. Я редко испытывал раньше такое всепоглощающее чувство одиночества. Воздух был неподвижен, не раздавалось даже шороха увядшего листа, падающего с ветки в коридор. Это безмолвие действовало угнетающе. Высокие раскидистые деревья вблизи здания погружали его в полумрак, добавляя этой меланхолии оттенок суровой торжественности.
В таком настроении я вдруг с неприятным удивлением услышал рядом с собой протяжный голос. Насмешливо и, как мне показалось, с издевкой он повторял: «Пища для червей гниль и мертвечина! Все в руках божьих».
В толстой стене находилось маленькое заделанное окно. В его темном углублении, глубоко в тени, я увидел человека с резкими чертами лица, который сидел там, свесив ноги. Его проницательный взгляд был прикован ко мне, он цинично улыбался и, прежде чем я оправился от удивления, заговорил снова:
– Если бы жизнь продавалась за деньги, остались бы жить лишь богатые.
– В свое время это был великолепный дом, сэр, – продолжил он, – Дюноран-Хаус, родовое имение Сарсфилдов. Сэр Доминик Сарсфилд был последним в роду. Он расстался с жизнью менее чем в шести футах от того места, где вы сидите.
Незнакомец легким прыжком опустился на землю.
Это был маленький горбун с резкими чертами темного лица. В руке он держал трость, концом которой указал на ржавое пятно на штукатурке стены.
– Вы видите эту метку, сэр? – спросил он.
– Вижу, – сказал я, вставая и глядя на него с любопытством в предвкушении чего-то стоящего.