Сестры ночевали в одной спальне – комнате в выступающей башне, которую по прибытии, когда бедняжка Уна была еще такой веселой, они завесили старыми гобеленами и чудесно украсили, вложив в убранство все свое мастерство и фантазию. Однажды ночью, когда девушки ложились спать, Уна сказала, будто разговаривая сама с собой:
– Это моя последняя ночь в этой комнате… Я больше не буду спать вместе с Алисой.
– Что же сделала бедная Алиса, Уна, чтобы заслужить такую немилость? – удивилась старшая сестра.
Уна посмотрела на нее с любопытством и отчасти испуганно, а затем странная улыбка скользнула по ее лицу, как отблеск лунного света.
– Моя бедная Алиса, кто сказал тебе, что ты имеешь к этому отношение? – прошептала она.
– Почему тогда ты говоришь о том, что больше не будешь спать здесь со мной?
– Почему? Алиса, дорогая, нет никаких «почему», нет никаких причин – я просто знаю, что так должно быть, иначе Уна умрет.
– Умрет? Уна, дорогая! Что ты имеешь в виду?
– Да, милая Алиса, действительно умрет. Мы все когда-нибудь должны умереть, ты знаешь, или… или претерпеть изменения. И мое время близко – очень близко, – если я не буду спать отдельно от тебя.
– На самом деле, Уна, милая, я думаю, ты и вправду больна, но не смертельно.
– Уна знает, что ты думаешь, мудрая Алиса, но она не сумасшедшая – напротив, она проницательнее других.
– А еще – печальнее и страннее, – нежно продолжила Алиса.
– Многие знания – многие печали, – отозвалась Уна и посмотрела через комнату сквозь свои золотые волосы, которые расчесывала, в окно – туда, где виднелись верхушки огромных деревьев и неподвижная листва долины, залитой туманным лунным светом. – На этом достаточно, дорогая Алиса, просто так должно быть. Кровать Уны надо убрать отсюда, не то ее кроватью скоро станет холодная могила. Смотри, я перееду совсем недалеко, в ту маленькую комнату.
Уна указала на внутреннюю каморку или, скорее, чулан за стеной той комнаты, где они спали. Стены здания были очень толстыми, и между комнатами располагались двойные дубовые двери, поэтому Алиса со вздохом подумала, что они с сестрой будут намного дальше, чем кажется.
Однако она не стала возражать. Постель Уны перенесли в чуланчик, и девочки впервые с раннего детства оказались в отдельных спальнях. Несколько ночей спустя Алиса пробудилась поздно ночью от ужасного сна, главную роль в котором играла зловещая фигура – та самая, которую они с отцом встретили во время прогулки возле стен замка.
Когда Алиса проснулась, в ее ушах все еще слышались звуки, которые тревожили во сне. Это был глубокий, звучный бас, доносившийся из долины под стенами замка – нечто среднее между гудением и пением, вялым, неравномерным и прерывистым. Так человек обычно поет, чтобы скоротать время за работой. Пока девушка удивлялась, откуда бы в их глуши взяться менестрелю, наступила тишина. А потом – Алиса не могла поверить своим ушам! – ему ответило чистое низкое контральто Уны, которая тихо пропела пару тактов за окном. Затем снова тишина – и опять странный мужской голос, тихо напевающий что-то из лиственной бездны.
Охваченная внезапным чувством подозрения и дикого ужаса, Алиса скользнула к окну. Луна, которая видит многое, но хранит все секреты с холодной непроницаемой улыбкой, сияла высоко в небе. Но Алиса заметила красное мерцание свечи из окна Уны и, как ей показалось, тень ее головы в глубокой боковой нише в стене. А затем все исчезло, и больше ничто не нарушило покой ночи.
Когда сестры сидели за завтраком, маленькие птички радостно щебетали в прогретой солнцем листве.
– Как я люблю пение птиц, – сказала Алиса, необычно бледная и печальная. – Они просыпаются с первыми лучами утреннего солнца. Я помню, Уна, дни, когда ты пела, как те веселые птицы, в свежем утреннем свете. Это было в прежние времена, когда Уна не скрывала ничего от бедной Алисы.
– Уна знает, что имеет в виду ее мудрая Алиса. Но есть и другие птицы, которые молчат весь день, но любят петь ночью в одиночестве. Говорят, они самые сладкоголосые.
Так все и продолжалось – старшая девушка страдала и печалилась, а младшая молчала, странно изменившись, и ничего не хотела объяснять.
Через некоторое время после этого Алиса, проснувшись посреди ночи, услышала разговор, который велся в комнате ее сестры. Казалось, говорящие совсем не скрывались. Старшая сестра не могла разобрать слов, так как комнаты девушек разделяли стены толщиной около шести футов и две большие дубовые двери. Но чистому голосу Уны явно отвечал глубокий, подобный колоколу бас кого-то неизвестного.
Алиса вскочила с кровати, набросила на себя одежду и попыталась войти в комнату сестры, но внутренняя дверь оказалась заперта на засов. Едва девушка постучала, голоса смолкли. Уна открыла, представ перед ней в ночной рубашке со свечой в руке.
– Уна… Уна, дорогая, если тебе еще дорога наша дружба, скажи мне, кто здесь? – испуганно воскликнула Алиса, обхватив сестру за шею дрожащими руками.
Уна отстранилась и пристально посмотрела на нее большими и невинными голубыми глазами.
– Входи, Алиса, – холодно произнесла она.
Старшая сестра вошла, со страхом глядя по сторонам. Там не было места, где можно спрятаться: только стул, стол, небольшая кровать, несколько крючков на стене для одежды да еще узкое окно, пересеченное крест-накрест двумя железными прутьями. Ни очага, ни дымохода – ничего, кроме голых стен.
Алиса в изумлении огляделась, и ее глаза, полные муки, в немом вопросе посмотрели в глаза сестры. Уна насмешливо улыбнулась и сказала:
– Поистине, странными бывают сны! Я видела сон – и Алиса тоже. Она слышит и видит сны Уны – вот чудеса!
И она поцеловала сестру в щеку холодными губами, после чего легла в маленькую кроватку, подложив тонкую руку под голову, и больше не произнесла ни слова.
Алиса, не зная, что и думать, вернулась к себе.
Вскоре снова приехал Ультор де Лейси. Он выслушал странный рассказ старшей дочери с заметным беспокойством и растущей тревогой. Однако велел ей не упоминать об этом старому слуге и вообще не рассказывать никому, кроме него и священника – если того удастся убедить вернуться к своим обязанностям. Также Ультор сообщил, что судебный процесс, каким бы он ни был, продолжался не очень долго – их дело решилось благоприятно. Брак его младшей дочери мог быть заключен в течение нескольких месяцев, и уже через восемь или девять недель им предстоит отправиться в Париж.
Через пару дней после приезда отца глубокой ночью Алиса снова услышала хорошо знакомый странный низкий голос, тихо говоривший, как ей показалось, снаружи возле ее собственного окна. И голос Уны, чистый и нежный, отвечал ему. Старшая сестра поспешила к окну, распахнула его, встала на колени в глубокой нише и заглянула в сторону окна младшей. Пока девушка пересекала комнату, голоса стихли, и теперь она увидела, как в соседнем окне исчезает свет. Лунное сияние ярко и отчетливо освещало всю сторону замка, выходившую на долину, и Алиса ясно увидела тень человека, распростертую на стене.
Эта черная тень до ужаса напоминала силуэт незнакомца в испанском платье. Алиса узнала очертания его шляпы, плаща, рапиры, тощих конечностей и всей нелепой угловатой фигуры. Косо отброшенная на стену, тень была такой длинной, что ее руки дотягивались до подоконника, а ноги тянулись и тянулись к земле, пока не коснулись ее. А потом ноги тени утонули в темноте, а вся остальная часть, странно мерцая, резко скользнула по стене вниз, как скользят обычные тени при внезапном движении источника света. Призрачный силуэт исчез, словно сделав гигантский прыжок вниз по стене замка.
– Уж не знаю, сплю я или бодрствую, или стала жертвой какого-то наваждения… Надо попросить теперь отца покараулить вместе со мной. Вдвоем мы ведь не сможем ошибиться. Святые угодники, спасите и сохраните нас! – пробормотала Алиса и, вернувшись в кровать, в ужасе накрылась одеялом, после чего целый час шептала молитвы.
Глава VIIС любовью от Уны
– Я беседовал с отцом Дени, – сказал де Лейси на следующий день, – и он придет завтра. Слава богу, вы обе сможете исповедаться и отслужить мессу, и моя душа успокоится. И бедная Уна снова повеселеет и станет больше похожей на себя.
Но между чашкой и губами можно много раз пролить[26]. Священнику не суждено было услышать исповедь бедняжки Уны. В тот вечер она пожелала сестре спокойной ночи и долго смотрела на нее большими, холодными, чужими глазами, пока в них не появилось что-то от ее прежних человеческих чувств. Глаза ее медленно наполнились слезами, которые, одна за другой, стали капать на домашнее платье.
Растрогавшаяся Алиса вскочила и обвила руками ее шею.
– Мое дорогое сокровище, все прошло! Ты снова любишь свою бедную Алису и будешь счастливее, чем когда-либо!
Но, держа Уну в объятиях, она увидела, что застывший взор ее младшей сестры уже обращен в ночь за окном, а губы приоткрыты. Мысли девушки бродили далеко отсюда.
– Тише! Слушай, слушай! Тише! – прошептала Уна, устремив в окно завороженный взгляд, как будто видела за темным занавесом ночи вдали за стеной замка деревья и долину. Она поднесла руку к уху и стала слегка покачивать головой, словно бы в такт музыке, которой не слышала Алиса. Девушка отрешенно улыбалась, а затем улыбка медленно исчезла, и на лице девушки появилось выражение того хитрого лукавства, которое так пугало ее сестру, вызывая чувство неопределенной опасности. Уна запела нежным низким голосом, но Алисе трудно было разобрать слова. Мелодия напоминала прекрасную и печальную ирландскую балладу об ирландском солдате, объявленном вне закона, призывающем свою возлюбленную в полночь убежать с ним. Эту же песню слышала старшая сестра в комнате младшей недавней ночью.
Алиса накануне почти не спала и теперь едва не падала от усталости. Оставив у кровати горящую свечу, она погрузилась в глубокий сон, от которого внезапно проснулась, как это иногда случается, без всякой видимой причины. Открыв глаза, девушка увидела, как в комнату вошла Уна. В руке младшая сестра держала маленькую сумочку с вышивкой собственной работы. Она тихонько прокралась к кровати Алисы со своей обычной в последнее время странной лукавой улыбкой, очевидно, думая, что сестра спит.