Алиса оцепенела от ужаса. Молча и неподвижно она лежала, когда сестра мягко просунула руку под подушку и снова вытащила ее. Некоторое время Уна стояла возле камина, затем протянула руку к каминной полке и взяла кусочек мела. И Алисе показалось, как сестра вложила его в длинные желтоватые пальцы руки, которая осторожно показалась из-за двери ее собственной маленькой комнатки. После этого Уна остановилась в темном проеме двери, обернулась через плечо и посмотрела с улыбкой на сестру, потом проскользнула в свою спальню, закрыв за собой дверь.
Почти леденея от ужаса, Алиса поднялась и кинулась за ней, вбежав в ее комнату в криком:
– Уна, Уна, во имя всего святого, что с тобой?!
Но Уна, казалось, крепко спала в постели. Она вздрогнула, открыла глаза и, посмотрев на сестру с раздраженным удивлением, спросила:
– Что Алиса делает у меня в спальне?
– Ты была в моей комнате, Уна, дорогая, и ты выглядишь встревоженной и обеспокоенной.
– Это сон, Алиса. Мои сны проносятся через твой разум, просто сны. Ложись в постель и спи.
И Алиса отправилась в постель, но не для того, чтобы уснуть. Она лежала без сна больше часа. А затем Уна снова вышла из своей комнаты. На этот раз она оказалась полностью одета, на ней были плащ и дорожные ботинки, о чем ясно свидетельствовал их громкий стук по полу. В руке она держала маленький сверток – что-то завернутое в платок, а на голову был надвинут капюшон. И вот в таком виде, снаряженная словно бы для путешествия, она встала в ногах кровати Алисы и уставилась на нее таким бездушным и жестоким взглядом, что старшая сестра чуть не лишилась чувств. А потом Уна повернулась и вошла обратно в свою комнату.
Вернее, Алисе показалось, что в свою, но она не видела этого. Девушка лежала в смятении и страхе, не смыкая глаз. Примерно через час ее напугал стук в дверь ее комнаты – не в ту, что вела в каморку Уны, а в ту, что выходила в небольшой коридор, заканчивавшийся каменной винтовой лестницей. Алиса вскочила с кровати, но дверь была заперта изнутри, и она вздохнула с облегчением. Стук повторился, и Алиса услышала, как снаружи кто-то тихо смеется.
Наконец наступило утро. Ужасная ночь закончилась. Но – Уна! Куда пропала Уна?
Алиса больше никогда не видела сестру. В изголовье пустой кровати Уны мелом были выведены слова: «Ультор де Лейси – Ультор О'Доннел». А под своей подушкой Алиса нашла маленький вязаный кошелек, который видела ночью в руке Уны. Это был ее прощальный подарок с вышитой на нем простой надписью: «С любовью от Уны!».
Ярость и ужас Ультора де Лейси были безграничны. Безумно сквернословя, он обвинял священника в том, что тот своей трусостью и пренебрежением подставил его дитя под козни дьявола. Он бредил и богохульствовал, как сумасшедший.
Говорят, что позже де Лейси добился проведения торжественного обряда экзорцизма в надежде освободить и вернуть младшую дочь. И несколько раз, как утверждается, девушку видели старые слуги. Однажды погожим летним утром ее заметили в окне колокольной башни: Уна расчесывала свои прекрасные золотистые локоны, держа в руке маленькое зеркальце, и, почувствовав, что за ней наблюдают, сначала испугалась, а затем улыбнулась своей странной лукавой улыбкой. Говорили также, что иногда в долине, при лунном свете, ее встречали припозднившиеся жители деревни. Уна всегда сначала пугалась, а потом, словно успокоившись, начинала с улыбкой напевать обрывки старых ирландских баллад, которые, казалось, имели какое-то смутное сходство с ее печальной судьбой. Призраков в замке к тому времени давно никто не видел. Но утверждают, что время от времени, возможно, раз в два или три года, поздней летней ночью в долине можно услышать тихий, далекий и скорбный девичий голос, поющий печальные мелодии. Со временем песни, конечно, стихнут, и история об Уне будет забыта навсегда.
Глава VIIIСестра Агнес и портрет
Когда Ультор де Лейси умер, его дочь Алиса нашла среди вещей отца маленькую шкатулку, в которой обнаружила портрет мужчины, подобного описанному мной призраку из замка. Едва посмотрев на миниатюру, девушка в ужасе отшатнулась. Там, совпадая по всем приметам, был изображен призрак, который с яркой и ужасающей точностью впечатался в ее память. В той же шкатулке лежал сложенный лист бумаги, в котором говорилось, что «в 1601 г. от Р. Х., в декабре месяце, Уолтер де Лейси из Капперкаллена захватил в плен у брода Оуни, еще называемого Абингтон, множество ирландских и испанских солдат, бежавших от разгрома повстанцев в Кинсейле. Среди них был Родерик О'Доннел, предатель и близкий родственник другого О'Доннела, лидера повстанцев. Этот Родерик, заявив о родстве через свою мать с де Лейси, умолял сохранить ему жизнь и предлагал большой выкуп. Но был предан жестокой казни, ибо, как многие полагали, де Лейси чересчур стремился заслужить милость королевы. Уже поднявшись на вершину башни, где находилась виселица, и лишившись надежды на пощаду, Родерик в отчаянии поклялся, что, хотя и не сможет сейчас причинить Уолтеру никакого зла, после смерти посвятит себя мести этой семье и не оставит их в покое, пока род де Лейси не будет прерван. С тех пор его часто видели в замке, и всегда для семьи это пагубно заканчивалось. Поэтому в роду де Лейси вошло в обычай показывать маленьким детям миниатюрный портрет упомянутого О'Доннела, обнаруженный среди его немногочисленных ценностей, – дабы призрак не застал их врасплох и не ввел в заблуждение своими дьявольскими уловками, желая оставить древний род без потомства для продолжения их чистой крови и достойной жизни».
Старой мисс Крокер из Росс-Хауса, которая в 1821 году рассказала мне эту историю, было около семидесяти. Она встречалась с Алисой де Лейси, ставшей монахиней под именем сестры Агнес, в монастыре на Кинг-стрит в Дублине, основанном знаменитой герцогиней Тирконнел, и услышала этот рассказ из ее собственных уст. Я подумал, что эту историю стоит сохранить, и больше мне нечего добавить.
Видение Тома Чаффа
На краю унылой пустоши Катстин на севере Англии в окружении десятков огромных древних тополей с грубыми седыми стволами (один из которых тридцать лет назад был сломан посередине ударом молнии) стоит укрытое кронами небольшое каменное жилище с широким дымоходом. В доме лишь кухня да спальня, а наверху – мансарда под гонтовой[27] крышей, разделенная на две комнаты.
Владелец дома имел скверную репутацию. Звали его Том Чафф – угрюмый силач, невысокий, но широкоплечий, с нависшими бровями и вечно всклокоченными волосами. Он был браконьером и даже не скрывал, что зарабатывает себе на хлеб нечестным ремеслом. К тому же он пьянствовал и бил жену и детей, превратив их жизнь в кошмар. Когда же он, случалось, исчезал на неделю или даже больше, для его маленькой запуганной семьи это казалось благословением.
В ночь, о которой я рассказываю, Чафф постучал дубинкой в дверь своего дома около восьми часов вечера. Стояла зима, и все вокруг погрузилось в темноту. Призрак с болот вызвал бы у обитателей этого одинокого дома меньший ужас, явись он вместо отца.
Жена Тома в страхе поспешно отодвинула засов. Ее горбатая сестра стояла у очага, глядя на порог. Дети съежились позади них.
Том Чафф вошел с дубинкой в руке и, не говоря ни слова, рухнул в кресло напротив камина. Он отсутствовал два или три дня и выглядел изможденным, а его глаза были налиты кровью. Все видели, что он пьян.
Том разворошил дубинкой торф в камине и придвинул к нему ноги, после чего указал на маленький кухонный стол и кивнул жене. Та поняла, что он хочет стоящую на столе чайную чашку, и молча подала ее. Том вытащил из кармана пальто бутылку джина и, наполнив чашку почти доверху, осушил ее несколькими глотками.
Обычно он так подкреплялся, прежде чем начать избивать домочадцев. Трое маленьких детей, съежившись в углу, смотрели на отца из-под стола, как Джек на людоеда в детской сказке. Жена Нелл стояла за стулом, готовая схватить его, чтобы встретить удар дубинки, который мог последовать в любой момент. Горбатая Мэри не сводила с Чаффа больших настороженных глаз, стоя у дубового шкафа, и ее смуглое лицо было едва различимо на фоне коричневой панели.
Том Чафф допивал уже третью порцию и все еще не произнес ни слова с момента появления. Ожидание становилось все более напряженным. И тут внезапно он откинулся на спинку своего грубого кресла, дубинка выскользнула из рук, и его изменившееся лицо покрыла смертельная бледность.
Некоторое время все домочадцы молча смотрели на Тома. Их страх был так силен, что они не смели ни говорить, ни двигаться. Ведь, может быть, Чафф всего лишь задремал и вот-вот проснется – и тогда немедленно приступит к вымещению злобы с помощью дубинки.
Нелл и Мэри осмелились обменяться взглядами, полными сомнения и удивления. Том так сильно свесился с края кресла, что, если бы оно не было тяжелым и приземистым, свалился бы на пол. Бледное лицо Чаффа приобрело свинцовый оттенок. Женщины встревожились еще сильнее, и, наконец решившись, Нелл робко позвала мужа:
– Том!
Она повторила его имя более резко, затем стала громко звать мужа, снова и снова испуганно повторяя.
– Да он умирает, умирает! – завопила она в конце концов, обнаружив, что ни зов, ни щипки и потряхивание за плечо не смогли вывести мужа из оцепенения.
Дети, охваченные новым ужасом, добавили свое пронзительное завывание к словам и крикам матери и тетки. Если бы что-то и могло пробудить Чаффа от летаргии, то лишь этот душераздирающий хор, эхом отражавшийся от грубых стен дома. Но Том по-прежнему оставался неподвижным и бесчувственным.
Нелл послала сестру в деревню, расположенную в четверти мили от дома. Мэри было велено умолять доктора, в семье которого та работала прачкой, прийти к ним и посмотреть на Тома, который, казалось, действительно умирал.
Добродушный доктор тотчас поспешил к ним. Не снимая шляпы, он осмотрел Тома. Рвотное средство, которое врач принес с собой по просьбе Мэри, думавшей, что оно пригодится, не подействовало. Ланцет не вызвал кровотечения. Пульс на запястье не прощупывался. Доктор покачал головой и подумал про себя: «О какой беде плачет эта женщина? Можно ли желать большего благословения для своих детей и для себя, чем смерть этого негодяя?»