– Ой, что же теперь делать? – расстроилась Клавдия Никифоровна, как будто речь шла о чем-то жизненно важном. – И правда, кремы-то не те он набрал. Как же я теперь?
Настя молчала, изображая на лице сочувствие и согласно качая головой, словно разделяя огорчение собеседницы по поводу косметической катастрофы.
– А вы далеко живете? – спросила Романова, словно решившись на что-то.
– Нет, здесь рядом. Поэтому Сережа и попросил меня привезти вам вещи.
– А ключи от квартиры у него остались?
– Вот они, я их привезла вам.
– Деточка, а вы не съездите ко мне домой? – вдруг жалобно попросила Клавдия Никифоровна. – У меня в ванной хороший крем стоит, французский, против морщин. Им нужно обязательно каждый день мазаться, иначе пользы не будет. Съездите, голубушка, уж я так буду вам благодарна.
Романова попалась, Настя даже не ожидала, что это будет так просто. Достаточно было только дать ей понять, что молодое поколение считает ее своей, как ей тут же захотелось соответствовать.
Настя демонстративно посмотрела на часы и задумчиво покачала головой.
– Не знаю даже… Где вы живете?
Романова назвала адрес. Настя еще немного помолчала, делая вид, что что-то прикидывает, потом вздохнула.
– Ладно, я съезжу. Только сегодня я вам эти кремы уже не занесу, не успею. Завтра утром, хорошо? Я думаю, если вы пропустите всего один вечер, ничего страшного не случится.
– Ой, спасибо вам, голубушка, вот уж спасибо! – запричитала Романова. – Вот выручили!
Выйдя из больницы, Настя сразу же отыскала телефон-автомат и сбросила Зарубину на пейджер сообщение: «Через полчаса буду у Романовой. Если можешь, приезжай».
В квартиру они вошли вместе. Тихонько открыли дверь и так же тихонько прикрыли ее за собой. Мало ли любопытных соседей, разговоры пойдут, что к Романовой чужие люди зачастили, да еще по двое. Ни к чему это. Сергей сразу прошел в комнату, а Настя осталась в прихожей.
– Я сейчас подниму диван, а ты мне скажи, слышно в прихожей или нет, – предупредил Зарубин.
– Давай.
Через несколько секунд раздался душераздирающий скрип.
– Слышно, – констатировала Настя. – И даже очень.
– А теперь иди на кухню, послушай оттуда.
Из кухни тоже было слышно, причем вполне отчетливо. Панельный дом, о чем тут говорить! Стены тонкие и звукопроницаемые.
– Ладно, теперь из санузла послушай, – попросил оперативник.
Из санузла было слышно чуть хуже, если закрыть дверь, но все равно звук доносился. Правда, если в туалете спускали воду, а в комнате в это время работал телевизор, то вполне можно было залезть в диван без ведома хозяйки.
– Учтем, – удовлетворенно кивнул Зарубин. – Если мы найдем того, кто это сделал, то при допросе его можно будет убить наповал знанием тонких деталей. Как ты считаешь? Сказать ему: «В комнате работал телевизор… Вы дождались, пока Клавдия Никифоровна выйдет в туалет, и в тот момент, когда она спускала воду…» У него обморок будет, вот увидишь.
– Или у нее, – рассеянно заметила Настя.
– Почему «у нее»?
– А почему «у него»? Кто сказал, что это непременно мужчина?
– И то верно. Смотри, вот фотография, среди новых вещей спрятана.
Настя покрутила снимок в руках. Несомненно, это Дударев. Он сфотографирован в профиль, даже в три четверти, и шрам на щеке под ухом отчетливо виден. Ей стало неспокойно. Сначала она даже не поняла отчего. Положила фотографию на стол и медленно прошлась по квартире. Где-то здесь беспокойство охватило ее впервые, но она не обратила внимания, а теперь, вглядевшись в фотографию, почувствовала его необычайно остро. Где-то здесь…
Настя вышла в прихожую. Вот оно! Именно здесь. Конечно.
– Сережа, иди сюда, – позвала она.
Зарубин подошел и недоуменно огляделся.
– Что ты здесь нашла? Я ничего не вижу.
– А ты в «глазок» посмотри.
Сергей прильнул к «глазку».
– И что я должен увидеть?
– Ничего. Ты смотри, смотри как следует.
– Настя, я не понимаю, чего ты хочешь. Ну смотрю я в «глазок», и дальше что?
– Что ты там видишь?
– Дверь вижу.
– Какую дверь?
– Соседней квартиры, в которой Вяткин жил.
– Правильно. А теперь смотри на фотографию Дударева.
Сергей вернулся в комнату и через некоторое время подошел к входной двери со снимком в руках.
– Смотрю. Но я все равно не понимаю.
– Шрам, Сережа. У него шрам слева. А через «глазок» можно увидеть только правый профиль человека, который звонит в квартиру к Вяткину. Если наша бабуля утверждает, что видела этого человека три раза, и все три раза через «глазок» в тот момент, когда он звонил или входил в квартиру номер шестьдесят восемь, то она могла видеть только его правую щеку. Но никак не левую.
– А может быть, она видела его, когда он выходил? – предположил Сергей.
– Будем думать. Когда человек выходит из лифта, в квартире слышен звук открывающихся дверей. Любопытная баба Клава пулей летит к двери и прилипает к «глазку». Человек в это время останавливается перед нужной квартирой, нажимает кнопку звонка и стоит неподвижно, ожидая, пока ему откроют. В этой ситуации можно, если обладать хорошим зрением, разглядеть детали лица. «Глазок» у бабули вполне высококачественный. Согласен?
– Согласен.
– Пошли дальше. Хлопает дверь соседней квартиры, бабуля опять же несется на всех парах смотреть, кто это от нашего Костеньки вышел. Но бабуля все же не метеор, секунды три-четыре она уже потеряла при самом удачном раскладе. За это время происходит следующее. Либо человек решает спускаться вниз по лестнице, тогда за три-четыре секунды он уже доберется до ступенек, и Романова его просто не увидит в «глазок». Либо, как второй вариант, он хочет спуститься на лифте. Тогда он вызывает его и стоит. Повернувшись к «глазку» бабы Клавы опять же правой щекой, потому что лифт расположен по той же стенке, что и дверь квартиры Вяткина. Еще есть варианты? Предлагай, будем рассматривать.
– Почему ты решила, что он обязательно стоит лицом к лифту? – возразил Зарубин. – Может, он к нему спиной стоял. Тогда получается как раз левой щекой в сторону Романовой.
– Сережа, ты часто видел людей, которые вызывают лифт и поворачиваются к нему спиной?
– А черт его знает, я внимания не обращал, – признался Сергей. – Но если можно стоять лицом к двери лифта, то по теории вероятностей можно и спиной.
– Так это по теории вероятностей. А по людской психологии так не выходит. Феномен такой, понимаешь? Его пока никто толком не объяснил, но только в одном случае из тысячи человек поворачивается к лифту спиной. Это очень редко случается. Но поскольку редко – это все-таки редко, а не никогда, то будем считать, что шанс оправдать бабу Клаву у нас пока есть. Может быть, у нее действительно была возможность видеть Дударева слева. Давай теперь тихонечко в бумажках пороемся – и бегом отсюда. Да, кремы мне не забыть бы, нужно же оправдывать факт своего пребывания в чужой хате.
Через полчаса Настя и Зарубин покинули жилище загадочной пенсионерки Клавдии Никифоровны Романовой. Они спускались вниз пешком, чтобы в ожидании лифта не нарваться на лестничной клетке на соседей. Они не дошли еще до первого этажа, когда запищал висящий на брючном ремне Сергея пейджер.
– Гмыря требует, – недовольно проворчал Сергей. – Время десять вечера, а ему все неймется.
– Позвони. Заодно про бабу Клаву доложишь.
– Как ты думаешь, – Сергей неуверенно помялся, – ничего, если я поднимусь к Романовой и позвоню оттуда? Глупо же искать автомат, если нормальный телефон под рукой.
– Поднимись, – согласилась Настя. – Ничего плохого в этом нет. Мы же не воры какие-нибудь. Беги, я тебя на улице подожду.
Она спустилась вниз и с наслаждением закурила. Курить хотелось давно, но в квартире Романовой она не рискнула это делать.
Вечер не принес желанной прохлады, даже слабого ветерка не было, воздух, казалось, остановился навсегда и уже больше не будет передвигаться в пространстве. И даже не остынет. «В такой духоте даже комары утихают, – подумала Настя. – Просто удивительно, разгар лета, а меня еще ни разу никто не укусил. У них, бедняжек, тоже, наверное, сил нет летать и кровопийствовать. Впрочем, почему «тоже»? Люди-то как раз, как ни странно, находят в себе силы убивать. Ничем не остановишь этого зверя под названием «человек», даже изнуряющей жарой его от убийства не отвратишь. Как сказала сегодня бабуля Романова, нас голыми руками не возьмешь. Вот уж точно».
Хлопнула дверь подъезда, появился Зарубин. Лицо его было серьезным и озабоченным.
– Ну как, доложил? – спросила Настя. – Гмыря нами доволен? Или расстроился, что бабка нас обманула и Дударев к Вяткину не приходил?
– Расстроился. Только по другому поводу.
– Что еще? – насторожилась Настя.
– Труп у нас, Настасья. Может, он, конечно, и не у нас, но очень похоже, что это наш.
– Кто? – спросила она внезапно севшим голосом.
Ей отчего-то стало неуютно и страшно.
– Храмов. Адвокат, которого нанял Дударев.
Глава 11
Таких людей, как Иван Федорович Булгаков, Коля Селуянов берег пуще зеницы ока. Иван Федорович сотрудничал с ним не из страха перед компрматериалами и не из-за жалких копеек, которые полагалось выплачивать «источнику» за регулярную поставку более или менее стоящей информации, а исключительно из любви к искусству. Причем к искусству в самом прямом и честном смысле этого слова. Дело в том, что Булгаков всю жизнь мечтал быть актером. Как водится, мечты не всегда совпадают с бренной реальностью, и в далеком пятьдесят седьмом его, закончившего рабфак и отслужившего в армии, в театральный институт не приняли. Отсеяли на первом же туре, сказав вежливо, что лучше абитуриенту Булгакову попробовать себя на каком-нибудь другом поприще. Не подошел он, стало быть. Таланту маловато оказалось.
Но приемная комиссия немножко ошиблась, как это нередко случается. Талант у Ивана Булгакова, несомненно, был, и немалый. Просто к моменту поступления в театральный институт ему явно не хватало практики. Ну там самодеятельности какой-нибудь, на худой-то конец. Обиженный Иван отправился поступать в педагогический и был принят «на ура», ибо в педагогические вузы, как известно, идут одни девочки и каждый представитель мужского пола там на вес золота, а между тем общеобразовательные школы испытывали (и испытывают по сей день) острую нужду в учителях-мужчинах. Получив диплом учителя русского языка и литературы, Иван Федорович отправился в одну из московских школ воплощать в жизнь свои идеи, а заодно и мечты о театре. Уже через год молодой учитель создал школьный поэт