— Это его брат.
— Он бы лучше отправился спать. У него совсем больной вид.
Между тем со сцены неслись веселые звуки музыки, и студенты, горожане, солдаты и женщины весело сновали перед кабачком Бахуса. Показался Зибель.
Кристина Даэ была очаровательна. Костюм Зибеля удивительно шел к её свежему, грустному личику. Приверженцы Карлотты ожидали, что появление Кристины будет встречено овацией, которая и раскроет им всю суть заговора, но ничего подобного не случилось. Наоборот, когда Маргарита только прошла через сцену, пропев свои две строчки:
«Не блещу я красотой
И не стою рыцарской руки»,
раздался взрыв аплодисментов. Это было так неожиданно и неуместно, что все непосвященные в суть дела удивленно переглянулись. Второй акт, как и первый, кончился благополучно, что не помешало хорошо осведомленным лицам утверждать, что роковые события должны произойти в третьем акте, во время песни о царе Фульском, о чем они и поспешили предупредить Карлотту.
Директора также, пользуясь антрактом, прошли за кулисы, чтобы узнать, о каком заговоре им говорил режиссер, но скоро вернулись, убедившись, что все это одни выдумки. Первое, что им бросилось в глаза — была коробка конфет на барьере ложи. Кто ее принес? Никто не знал и не видел. Подойдя ближе, они увидели рядом с коробкой — бинокль. Они посмотрели друг на друга. Все их веселое настроение как рукой сняло. Все, что им говорила мадам Жири, находило себе подтверждение, даже… даже им казалось, что они чувствовали вокруг себя легкое движение воздуха… Они, молча, заняли свои места.
Между тем действие уже началось.
«Расскажите вы ей,
Цветы мои»
начала Кристина свою известную арию. Но при первых же словах романса, взглянув на публику, она увидела виконта де Шаньи, и всем сразу показалось, что голос её вдруг упал, сделался тусклым, неуверенным, как будто она боялась за каждую ноту.
— Удивительная вещь, — почти громко заметил один из поклонников Карлотты. — Прошлый раз она пела божественно, сегодня ее нельзя слушать. Школы нет, нет методы!
«Как ее я люблю,
Как люблю горячо…»
Виконт закрыл лицо руками. Он плакал. Сидевший сзади него граф нервно закусывал губы, пожимал плечами и хмурил брови. Он, обыкновенно такой сдержанный и корректный, был вне себя от раздражения. И было от чего!
Видя, в каком болезненном состоянии его брат вернулся из своей таинственной поездки и, не получив от него каких-либо объяснений, он написал Кристине Даэ, с просьбой назначить ему встречу. Кристина ответила, что не может принять ни его, ни его брата. Граф истолковал ее ответ, как ловкий маневр, которым она надеялась еще больше привязать к себе Рауля. Если верить слухам, у нее до сих пор не было никакого увлечения, никто ей не покровительствует… весьма возможно, что она надеется на что-нибудь большее… не только на банальную связь… Этот северный ангелочек совсем не так прост, как кажется. Граф не мог ей простить страданий Рауля, и теперь, слушая её более чем посредственное пение, он не переставал упрекать себя за то, что когда-то, уступая просьбам брата, хлопотал о ней.
Между тем Рауль, не отнимая рук от заплаканного лица, мысленно повторял каждое слово полученного им от Кристины письма.
Она написала ему по возвращению из Перро, откуда сбежала, как воровка, даже не предупредив его об отъезде. Он знал это письмо наизусть.
«Мой дорогой маленький друг, будьте благоразумны, не ищите со мной встреч… Мы не должны видеться. Если вы меня хоть немного любите, сделайте это для той, которая вас никогда не забудет, мой милый, дорогой Рауль. И главное, молю вас, никогда не приходите ко мне в гримерную. От этого зависит не только моя, но и ваша жизнь.
Ваша Кристина».
Только что Фауст, Каролюс Фонта, пропел начало дуэта и Маргарита запела:
«Каких-то чувств мне новых
Душа моя полна
И сердцу голос тайный
О чем-то говорит»!
как раз в эту минуту произошло, как я уже сказал выше, нечто ужасное…
Весь зрительный зал, как один человек вскакивает на ноги. Оба директора не могут удержаться от крика ужаса. Все присутствующее с недоумением смотрят друг на друга…
Бледная, с блуждающими глазами, Карлотта так и замерла с полуоткрытым ртом.
Она не смеет двинуться с места, боится взять хотя бы одну ноту. Так как из её горла, созданного для выражения самой возвышенной гармонии, откуда до сих пор вылетали такие чистые могучие звуки, такие дивные мелодии, на этот раз вылетела… вернее выскочила… отвратительная, скользкая жаба!..
Как она туда попала — неизвестно, но её ужасный отвратительный «Квак!» был слышен в самых отдаленных уголках зала. Конечно, это надо понимать в переносном смысле, на самом деле никакой жабы не было, был слышен только «Квак!», такой пронзительный, визгливый «Квак!», какому позавидовал бы любой болотный обитатель.
Это было так неожиданно, что сама Карлотта не поверила своим ушам. Если бы гром разразился над её головой, она бы так не поразилась, как поразил ее этот отвратительный звук, вылетевший из её горла.
И как это могло случиться? Она пела, как и всегда, без всяких усилий, так легко и свободно, как другие говорят: «Привет, как вы поживаете»?
Конечно, нельзя отрицать, что существуют певицы, не желающие считаться со своими данными и старающиеся, во что бы то ни стало, дотянуть свой голос до таких верхов, какие им были запрещены при рождении самим Господом Богом.
Поэтому и нет ничего удивительного, что само небо посылает им в наказание за чрезмерную самонадеянность, «квакающую» жабу, но кто бы мог подумать, что это может случиться с Карлоттой, имеющей в голосе две октавы.
У всех еще было в памяти её удивительное стокатто из «Волшебной флейты», наконец «Дон Жуан», в котором она, исполняя партию Эльвиры, взяла сама вместо Донны Анны знаменитое си-бемоль, для которого у той не хватало голоса. И вдруг теперь это удивительное, никому не понятное «квак!» Точно колдовство какое-то! Между тем в зале начался шум. Случись такая история не с Карлоттой, а с какой-нибудь другой певицей, ее бы уж давно освистали. Но голос Карлотты заслужил такую прочную славу, что все присутствующие вместо того, чтобы возмутиться, не могли прийти в себя от изумления, также как и сама Карлотта, которой начинало казаться, что все это только сон, обман слуха, а не горькая действительность.
Она беспомощно оглянулась вокруг себя, как бы ища сочувствия, поддержки, подтверждения своей надежде и встретилась глазами с Каролюсом Фонта. Он глядел на нее с таким же неподдельным наивным изумлением, с каким ребенок смотрит на шляпу фокусника. Как из такого маленького ротика мог вылететь такой колоссальный «квак!»
Все, что я сейчас рассказываю, было делом нескольких мгновений, которые однако показались Ришару и Моншармэну бесконечными. Они были бледны как полотно. Весь этот инцидент произвел тем более потрясающее впечатление, что к нему примешалась мысль о призраке.
Они уже не могли сомневаться в его присутствии в ложе. Привидение было здесь, около них… совсем близко… так что они чувствовали его рядом с собой, его дыхание шевелило волосы на голове Моншармэна… Их охватил страх. Ришар несколько раз вытирал мокрый от холодного пота лоб. Им хотелось бежать, и вместе с тем было страшно двинуться с места, страшно перекинуться словом, дать понять призраку, что им известно его присутствие. Они не сомневались в том, что сейчас должно было произойти что-то ужасное, но что именно? что?
И в эту минуту раздался зловещий «квак» Карлотты, вырвавшийся у них крик ужаса пронесся по всему залу. Они почувствовали себя во власти призрака Оперы. Им казалось, что они видят Карлотту впервые, что это дочь ада, возвещающая им близость катастрофы. А что катастрофа неминуема, они знали. Привидение это предсказало. Зал заколдован. Оба директора задыхались от волнения. Наконец Ришар закричал не своим голосом:
— Ну что же! Продолжайте! Продолжайте же!
Но Карлотта была мужественна. Она, вместо того, чтобы продолжать, начала сначала и среди трагической тишины внезапно затихшего зала снова раздался её голос:
И сердцу голос тайный (квак!)
О чем-то говорит! (квак!)
Новое кваканье певицы взорвало публику. В зале поднялся невообразимый шум. Ришар и Моншармэн, бессильно откинувшись на спинки кресел, не решались оглянуться назад. Позади слышался смех призрака. Затем голос из пустоты произнес:
— Вот позор-то! От такого кваканья может упасть люстра!
Они оба посмотрели наверх и застыли от ужаса. Люстра, громадная люстра Парижской Оперы внезапно оторвалась от потолка, словно подчиняясь призыву сатанинского голоса. Под страшные вопли и крики в зале, и смех за спинами директоров, она рухнула в самый центр партера. Началась паника…
Моей целью не является оживить это историческое событие, все интересующиеся могут просмотреть прессу за те дни.
Было много увечий и одна смерть. Люстра упала на голову бедной женщины, пришедшей в Оперу впервые в своей жизни, той самой, которую Ришар выбрал, чтобы заменить мадам Жири, капельдинершу ложи призрака! Она умерла мгновенно, и на следующий день одна из парижских газет дала следующий заголовок: «Тысяча двести килограмм на голову консьержки!» Это был единственный некролог.
Глава 8
Этот роковой вечер имел для всех печальные последствия. Карлотта слегла в постель, а Кристина Даэ сразу после спектакля куда-то исчезла, и в течение двух недель ее нигде не было видно.
Рауль не мог понять, где она и что с ней. Он послал ей письмо на квартиру госпожи Валериус, но не получил ответа. Сначала это его не удивило, так как он знал, что она решила порвать с ним отношения, но затем, не встречая её имени на театральных афишах, он встревожился, и желая получить о ней какие-нибудь сведения, зашел в дирекцию Парижской Оперы. Оба директора имели крайне озабоченный вид. Вообще, их в последнее время трудно было узнать. Они ходили как в воду опущенные, бледные, рассеянные, как будто их преследовала какая-то навязчивая мысль.