Сколько времени я пролежала без чувств, не знаю, но когда я открыла глаза, вокруг меня было по-прежнему темно. Стоявший на полу потайной фонарь освещал небольшой журчащий ручеек, вытекавший из стены и почти тот час же уходивший под пол, на котором я лежала, моя голова опиралась на колени человека в маске, и он с нежной осторожностью смачивал мне виски водою. Я с ужасом оттолкнула его руки: от них, по-прежнему, веяло смертью. «Кто вы такой»? — едва слышно прошептала я, — где «голос»? В ответ на это раздался только вздох. Вдруг в лицо мне пахнул чье-то горячее дыхание и, мало-помалу, привыкая к окружающей меня темноте, я разглядела еще какую-то, но уже не черную, а белую тень. И вот черная тень опять взяла меня на руки и положила на белую. Вдруг, к моему несказанному удивлению, раздалось радостное ржание… Я невольно воскликнула: «Цезарь»! Животное затрепетало. Что же вы думаете? Это оказался, действительно, Цезарь, наша театральная лошадь, которая меня отлично знала, так как я ей часто давала сахар.
Как раз несколько дней тому назад в театре разнесся слух, что Цезарь пропал, и его будто бы украл призрак Парижской Оперы. Я сразу вспомнила об этом и хотя никогда не верила в существование призрака, мною вдруг овладела ужасная догадка: не попала ли я в плен именно к нему? Я стала мысленно призывать к себе на помощь «голос», так как мне и в голову никогда не приходило, что голос может принадлежать призраку. Вы ведь, наверное, слышали о призраке Оперы?
— Да, — ответил молодой человек. — Но рассказывайте дальше… И так, вас положили на лошадь…
— Да… Я больше не сопротивлялась… После всех только что пережитых ужасов, мною овладела какая-то удивительная апатия.
Наконец, я пришла в себя и, привыкнув в темноте изредка освещаемой кое-где мерцавшими огоньками, увидела, что мы находимся в узкой подземной галерее, опоясывающей все здание Гран Опера. Я как-то раз заглянула туда из любопытства, но не рискнула спуститься ниже третьего этажа, испуганная неожиданным для меня зрелищем. У огромной раскаленной жаровни копошились какие-то черные демоны. Они размахивали лопатами и вилами, раздували огонь и, казалось, только ждали момента, чтобы схватить намеченную им жертву и бросить ее в докрасна раскаленную печь. И теперь в эту ужасную кошмарную ночь, полулежа на спине Цезаря, уверенно двигавшегося вперед, как будто дорога была ему хорошо известна, я опять увидела тех же демонов, но они были где-то далеко, далеко, отчего казались совсем крошечными, и по мере того, как мы изменяли направление, они то скрывались, то опять показывались, пока совсем не исчезли из виду. Между тем мы все шли. Я вам не могу, даже приблизительно, сказать, сколько времени длилось это странное ночное путешествие. У меня было только такое ощущение, как будто мы все кружимся, кружимся, спускаемся все ниже, ниже, до самой бездны подземелья. Вдруг откуда-то повеяло сыростью. Цезарь насторожился и пошел быстрее. Еще несколько минут и он остановился. Вокруг нас было уже не так темно. Все озарялось, каким-то странным голубоватым светом. Я посмотрела по сторонам. Мы стояли на берегу озера, и у наших ног колыхалась привязанная к пристани лодка.
При других обстоятельствах меня это нисколько бы не поразило, так как я отлично знала о существовании подземного озера, но теперь, вы можете себе представить, что я испытала при виде этого озера. Влияние ли это свежего воздуха, или чего еще, но мою апатию как рукой сняло, и лишь прежний ужас заставил меня сделать несколько резких движений. Мой страшный спутник это заметил и, сняв меня с седла, отпустил Цезаря, который крупной рысью побежал назад по темным галереям, звонко постукивая копытами по каменным ступеням лестницы. Между тем человек в маске перенес меня в лодку, отвязал ее от берега и стал грести. Я чувствовала на себе его пристальный взгляд. Кругом было тихо, мы беззвучно скользили по зеркальной поверхности озера, наконец, вошли в темную полосу и причалили к берегу. Он опять взял меня на руки. Я кричала, как безумная. Вдруг сильный свет ударил мне глаза. Меня положили на диван. Я одним взмахом вскочила на ноги. Посреди разукрашенной цветами гостиной, со скрещенными на груди руками, стоял человек в маске. Вдруг он заговорил:
— Успокойтесь, Кристина, вам нечего бояться!
И я узнала «голос»!
Мною овладело в одно и тоже время и удивление, и бешенство. Я бросилась к незнакомцу и хотела сорвать с него маску. Он меня остановил.
— Вам ничего не угрожает до тех пор, пока вы не дотронетесь до маски, — сказал он, и осторожно взяв меня за руки, подвел к стулу. Затем опустился передо мной на колени и замолчал. Это меня несколько ободрило. Я начинала понимать, в чем дело. Как ни таинственно было все это приключение, оно все-таки имело реальную подкладку, становилось доступно человеческому пониманию. Все окружающее меня: обои, мебель, вазы, даже цветы, которые, наверное, были куплены в известных мне магазинах и за известную плату, — все напоминало мне самую обыденную, банальную гостиную, отличавшуюся от тысячи подобных только тем, что она находилась в подземелье Парижской Оперы. Очевидно, я имела дело с каким-нибудь оригиналом, который, втайне от городских властей, поселился в недрах этого современного Вавилона, где, как и тысячи лет назад, царят разные наречия, разные нравы и разные понятия.
Но тогда, значит, «голос», тот самый «голос», который я сейчас же узнала, принадлежал не Ангелу, а человеку!
Я даже не подумала о своем ужасном положении, о том, что меня ожидает дальше, зачем меня привели сюда, как узницу в тюрьму, или рабыню в гарем, я вся была поглощена разгадкой тайны: это «голос»! За божественным «голосом» скрывался мужчина! При этой мысли слезы хлынули у меня из глаз.
Незнакомец, очевидно, понял причину моих слез.
— Да, Кристина, — сказал он, все еще стоя передо мной на коленях. — Я не ангел, не гений, не привидение… Я Эрик!
Вдруг Кристина остановилась.
Обоим молодым людям показалось, что чей-то голос как эхо, повторил за ними это имя: Эрик! Они обернулись и тут только заметили, что стало совсем темно. Рауль хотел встать, но Кристина его удержала: нет, нет, сидите, я должна окончить свой рассказ здесь.
— Почему непременно здесь, Кристина? Я боюсь, что вы простудитесь…
— Мы должны бояться только люков, дорогой мой. Здесь мы в безопасности. К сожалению, я могу вас видеть только в театре… Теперь не время ему противоречить… не будем возбуждать в нем подозрений!
— Кристина! Кристина! Напрасно мы откладываем наш отъезд до завтра. Нам надо бежать сейчас же, сию минуту.
— Я же вам сказала, как он будет страдать, если я не буду петь завтра вечером.
— Все равно ваш отъезд, когда бы он ни состоялся, доставить ему одинаковые страдания.
— Вы правы, Рауль!.. Он его не переживет… Но наши шансы равны, — прибавила она глухим голосом, — так как иначе он может убить нас.
— Значит, он вас очень любит?
— До безумия!
— Но раз вы знаете, где он живет… Его можно найти. Наконец, если Эрик не приведение, с ним можно поговорить, потребовать объяснений…
Кристина покачала головой.
— Нет, нет! Эрик непобедим. Одно средство — бежать.
— Зачем в таком случае, вместо того, чтобы бежать, Вы опять к нему вернулись?
— Это было необходимо… Вы поймете, когда узнаете, как я от него вырвалась!..
— О! Как я его ненавижу! — воскликнул Рауль. — А вы, Кристина, скажите… Я должен это знать, для того, чтобы иметь силы выслушать ваш рассказ до конца, скажите, вы его тоже ненавидите, да?
— Нет, — просто сказала Кристина.
— В таком случае понимаю… Вы его любите! Все эти страхи только придают вашей любви особенное очарование. Конечно, в этом обыкновенно не сознаются… Но подумайте только любовник, живущий в подземелье!..
Он горько рассмеялся.
— Вы хотите, чтобы я туда вернулась, — резко перебила его молодая девушка, — Будьте осторожны, Рауль! Если это случится, вы меня больше никогда не увидите.
Несколько секунд все трое — молодые люди и сзади них тень, молчали.
— Прежде, чем вам что-нибудь ответить, — сказал наконец Рауль, — я хотел бы знать, какое же именно чувство вы к нему питаете, раз вы его не ненавидите?
— Отвращение! — воскликнула она так громко, что её возглас заглушил раздавшийся около нее вздох.
— И это ужасно, — продолжала она, все более волнуясь. — Один его вид внушает мне отвращение; но разве я могу его ненавидеть. Если бы вы видели его тогда, стоявшим передо мной на коленях… Он извиняется, проклинает свой поступок, молит о прощении… Он признается в своем обмане… Он меня любит и сознает всю безнадежность этой необъятной, роковой любви… Если он меня похитил и спрятал в подземелье, в этом виновата только любовь… Я для него божество. Он ползает передо мной на коленях… плачет… рыдает… И когда, вставая со стула, я говорю ему, что буду презирать его, если он сейчас же не выпустить меня на свободу, о чудеса! он указывает мне на дверь… я могу уйти… я свободна!.. Но в эту же минуту… в эту же минуту он подымается с колен и начинает петь…
«Голос»!!!
Я слушаю… слушаю… и остаюсь…
После этого, в продолжение целого вечера, мы не обменялись ни словом. Он взял арфу и стал напевать партию Дездемоны. Слушая это дивное пение, мне становилось стыдно, что я когда-то решилась исполнить ее. Музыка обладает волшебным свойством, заставлять забывать обо всем окружающем. Я так далеко унеслась от всего земного, что даже забыла о том, где я, что со мной и как зачарованная упивалась волшебными звуками то страстной, то чистой, как мечта ребенка, мелодией. А голос пел еще и еще. Это были какие-то новые, неизвестные мне мелодии, которые после сильного, могучего порыва к заоблачным сферам, вдруг повеяли на мою душу такой безмятежною тишиной и покоем, что я мало-помалу стала погружаться в какое-то забытье и наконец… заснула.
Когда я проснулась, то лежала на кушетке, в маленькой скромно обставленной комнатке, с деревянной кроватью у стены и старинным комодом, на мраморной столешнице которого горела лампа. Где я опять находилась? Мне показалось, что я еще вижу дурной сон. Увы! — мне скоро пришлось в этом еще раз убедиться. Я по- прежнему была в плену и, выйдя из этой комнаты, попала только в комфортабельную гримерку с ванной, холодной и горячей водой и всякими тому подобными удобствами. Вернувшись к себе в комнату, я нашла на комоде, написанную красными чернилами, записку, которая не оставила во мне никаких сомнений относительно моего печального положения. «Дорогая Кристина, — прочитала я, — будьте совершенно спокойны. У вас нет более надежного и преданного друга, чем я. В настоящую минуту в этом помещении кроме вас никого нет. Располагайте им по своему усмотрению. Я отправляюсь по магазинам, чтобы купить все, что вам может понадобиться из белья и платья».